историографии занимает в этом отношении труд Костомарова «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей». Суть его в социальном смысле можно было бы определить как дегероизацию прошлого. В нем развенчивались все те исторические деятели, которых было принято относить к героям российской истории. С Александром Невским он связывал установление в России традиции монгольского рабства. Дмитрий Донской обвинялся в проявленной на Куликовом поле трусости. Трусом представлялся Костомарову и Иван III. Развенчанию подвергалась вся событийная канва, связываемая со стоянием на реке Угре. Заурядной личностью оказывался в костомаровском представлении Дмитрий Пожарский. Кузьма Минин фактически обвинялся в воровстве из общественной казны. Не более чем мифом представлялся подвиг Ивана Сусанина. Героями, напротив, становились у Костомарова те, кто вел борьбу с самодержавием, нес в его понимании дух свободы. В разное время им были написаны труды, посвященные таким «героям»: Кудеяру, Лжедмитрию I, Юрию Хмельницкому, Ивану Выговскому, Степану Разину, Мазепе, Чалому и другим. Костомаров при этом очень вольно относился к источникам, собирал слухи и анекдоты, был тенденциозен. Но, надо признать, среди студенчества его подача прошлого пользовалась большой популярностью [100].
Живописал Костомаров русские притеснения и «зверства» на Украине: «Великорусские офицеры обращались с казаками грубо, били их палками, рубили им уши и чинили над ними всяческое поругание. Бедные казаки находились в постоянном страхе: великорусские люди в то время беспрестанно сновали через малороссийский край то с рекрутами, то с запасами, насиловали оставшихся дома казацких жен и дочерей, забирали и истребляли лошадей и домашний скот, и самих даже старшин наделяли побоями» [101]. Продуцированные Костомаровым мифы обрастали в последующей сепаратисткой историографии деталями.
Против костомаровской дискредитации русской истории был вынужден выступить Михаил Погодин. Его книга, в которой наряду с другими дискредитаторами национального прошлого он критиковал и работы Костомарова, носила название «Борьба не на живот, а на смерть с новыми историческими ересями». Сегодня она, вероятно, была бы названа «Критика мифологизации и фальсификации истории». И уж если ставить вопрос о применении положения из поправок к Конституции 2020 года о почитании памяти защитников Отечества, обеспечении защиты исторической правды, то начинать следовало бы с многократно переизданных в России трудов Николая Костомарова [102].
Костомаров развивал позицию о существовании внутри русского народа двух народностей — великорусской и южнорусской (рис. 11). Заявить о двух народах, что предполагало и две государственности, в действующих цензурных условиях он не мог. Но понятие «народность» вместо «народ» давало возможность отделить украинцев от русских. И понятно, что все его симпатии были на стороне южнорусской народности. «Оказывается, — сообщал Костомаров о своем открытии, — что русская народность не едина; их две, а кто знает, может быть их откроется и более, и тем не менее оне — русския… Очень может быть, что я во многом ошибся, представляя такия понятия о различии двух русских народностей, составившихся из наблюдений над историей и настоящей их жизнию. Дело других будет обличить меня и исправить. Но разумея таким образом это различие, я думаю, что задачею вашей Основы будет: выразить в литературе то влияние, какое должны иметь на общее наше образование своеобразные признаки южнорусской народности. Это влияние должно не разрушать, а дополнять и умерять то коренное начало великорусское, которое ведет к сплочению, к слитию, к строгой государственной и общинной форме, поглощающей личность, и стремление к практической деятельности, впадающей в материальность, лишенную поэзии.
Рис. 11. Концепция Н.И. Костомарова о двух народностях
Южнорусский элемент должен давать нашей общей жизни растворяющее, оживляющее, одухотворяющее начало. Южнорусское племя, в прошедшей истории, доказало неспособность свою к государственной жизни. Оно справедливо должно было уступить именно великорусскому, примкнуть к нему, когда задачею общей русской истории было составление государства. Но государственная жизнь сформировалась, развилась и окрепла. Теперь естественно, если народность с другим противоположным основанием и характером вступит в сферу самобытнаго развития и окажет воздействие на великорусскую» [103].
И ладно бы если речь шла действительно о двух линиях этногенеза. Но Костомаров мыслил дихотомически. Южнорусская народность связывалась в его представлениях со свободой и федерализмом, великорусская — с самодержавием и административным репрессингом [104].
Позже, правда, по свидетельству историка, специалиста по Великому княжеству Литовскому Ивану Лаппо, Костомаров несколько скорректировал свои воззрения. Он уже говорил не о двух, а о шести русских народностях: южно-русской, северской, великорусской, белорусской, псковской и новгородской. Такая дифференциация нужна была историку для обоснования целесообразности федералистской системы.
Пантелеймон Кулиш — национализм литературный
С русского языка начал свое вхождение в литературное поприще создатель Библии на украинском Пантелеймон Кулиш. Как и многие малороссы тогда, он прорывается на литературный Олимп за счет представления малоросских тем на русском языке. По-русски были написаны им, в частности, роман «Михайло Чернышенко» и стихотворная историческая хроника «Украина». Кулиш даже преподавал русский язык для иностранных слушателей в Петербургском университете [105].
В материалах полицейского расследования в связи с деятельностью Кирилло-Мефодиевского общества указывалось три сочинения Кулиша: «Михайло Чернышенко», «Украина» и «Повесть об Украинском народе». Среди решений по делу Кирилло-Мефодиевского общества было и вынесение наказание цензорам, допустившим публикации Кулиша, Костомарова и Шевченко. Из этого решения следует, что соответствующие произведения издавались легально. А это значит, что с излагаемыми в них идеями к тому времени общественность уже вполне свыклась. И главным в идейном плане являлось доказательство существования отдельного от русского украинского народа [106].
Показательна в этом отношении реакция на выход «Повести об Украинском народе» со стороны славянофила Ю.Ф. Самарина. С одной стороны, славянофильский писатель указывал на системные ошибки Кулиша. Не власть Москвы, а польско-католическое дворянство являлось, по мнению Самарина, главным источником угнетения в малоросском крае. Земля у народа в Малороссии была отобрана издавна, а не в результате прихода российских государственных институций. При этом славянофил признавал, что «Украина много настрадалась от Москвы».
А дальше следовало раскрытие того, в чем эти страдания состояли: «Переход от казачьего разгула к самодержавию был крут и тяжел. Великороссия, воспитавшая свою форму правления в себе самой, постепенно к ней привыкла, тогда как на Малороссию она налегла вдруг. Ненависть украинцев к польскому владычеству обнимала не только угнетение собственно Польского правительства, но и вообще условие государственной власти, какой бы то ни было. В борьбе за свою свободу она не могла различать и признать того, что составляет необходимое условие существования всякого государства. Им хотелось войти в состав державы Московской, пользоваться ее защитою и не платить податей, вести дипломатические сношения с соседними державами. Все почти привилегии, выговоренные
