– Даешь центр! За мной! – крикнул Кузьма и сорвался с места.
Через Шпрее он рассчитывал прорваться, так же как и через Фербиндунгс-канал. Образовавшаяся от взрыва завеса пыли и дыма прикрыла бегущих. Однако гитлеровцы ждали броска. Впереди и сзади с треском разорвались мины. Гусев ускорил бег. До берега оставалось каких-нибудь двадцать пять – тридцать метров. Сознание фиксировало каждый шаг. Еще один, еще… ох, как трудны метры под вражеским огнем! Совсем рядом на мосту оглушительно разорвался снаряд. Кузьма увидел упавших бойцов, и тут же какая-то сила подхватила его самого, подняла, бросила в сторону, и он полетел вниз.
Призыв Гусева подхватил замполит Берест. С возгласом «Даешь центр!», устремив взгляд на ту сторону Шпрее, он повел батальон на штурм моста.
Пробежав мост Мольтке-младшего, штурмующие увидели слева белый дом и решили взять его первым. Никто тогда не знал, что это здание швейцарского посольства, но все видели, что гитлеровцы превратили его в опорный пункт – из окон и чердаков дома безостановочно били пулеметы и автоматы.
Берест бежал с ротой, во главе которой после ранения Гусельникова стал парторг Сьянов. Капитан Панкратов повел свою роту во двор, туда же устремился и Сьянов.
«Решили штурмовать с тыла, – отметил Берест. – Пожалуй, верно решили. Ну а я с группой попробую ударить прямо». С ходу бросил гранату в окно подвала и прыгнул туда сам.
В полутьме не сразу сообразил, что сидит на чьих-то плечах. К стенам подвала прижались еще несколько вражеских солдат. Раздумывать некогда.
– Хенде хох! – закричал во все горло, не слезая с немца, и направил на ошеломленных немцев автомат.
Солдаты охотно подняли руки. Пожилой фольксштурмовец, облегченно вздохнув, повторил несколько раз:
– Их бин коммунист.
Берест скривился, как от зубной боли. «Тошнит от этого подобострастия! Чуть ли не каждый называет себя коммунистом, чтобы спасти свою шкуру. Если ты даже и был им, кто поверит в такой момент?» А солдат настойчиво повторял, что он коммунист. Алексей махнул рукой, мол, хватит, но немец схватил его за рукав и повел в угол.
Там высилась куча фаустпатронов. Берест недоуменно взглянул на немца. Что он хочет сказать? Тот поднялся на ступеньку и высунулся в окно. Замполит встал рядом. Из окна хорошо виден мост Мольтке, по которому в одиночку и группами перебегали наши бойцы. Теперь стало ясно: из окна очень удобно бить русских фаустами, но немцы не стреляли.
Берест оглядел пленного. Может, и в самом деле коммунист?
– Гросс данке. – И, отвернув крышку фляги, налил спирту в котелок. – Битте. Василь, – обратился он к Рудневу, – дай им чего-нибудь закусить.
– У меня ж одни сухари, товарищ лейтенант.
– Сойдут и сухари.
В подвальной комнате только что занятого швейцарского посольства сидели Щербина и Руднев. Последний успокаивал друга:
– Это ж война, Петро. Замполита вон тоже чуть не убило.
Щербина молчал, опустив голову. «Что же со старшим лейтенантом? Лучше б я был на его месте!» – думал он, вспоминая, как на мосту рядом с Гусевым разорвался снаряд.
Берест, командиры рот Панкратов и Сьянов, ожидая комбата, обдумывали план дальнейшего продвижения. Путь преграждали небольшие дома, расположенные на набережной Шлиффенуфер. Из соседнего красного дома беспрерывно стреляли. Переправа других подразделений батальона задержалась, потому что немцы усилили огонь по мосту.
Как не хватает сейчас Гусева!.. Берест уже сообщил комбату о его гибели.
Вдруг в подвал вбежал боец и с порога крикнул:
– Немцы!
Все бросились наверх. Остался лишь телефонист с трубкой в руке – говорил командир полка. Телефонист растерянно оглянулся:
– Никого нет, товарищ «четвертый». Контратаку отбивают. – Увидев вошедшего Гусева, еще больше растерялся от неожиданности и пролепетал: – Товарищ старший лейтенант, командир полка требует доложить обстановку.
Кузьма назвал в трубку свою фамилию и недоуменно пожал плечами, когда Зинченко удивленно переспросил: «Какой Гусев?»
– Товарищ «четвертый»! Обстановку доложу немного позже. Сейчас не в курсе.
Он ожидал, что полковник начнет браниться, но в трубке было тихо. «Странно. Не узнал меня, что ли?»
Телефонист, глядя на «воскресшего» старшего лейтенанта, радостно улыбался. А Гусев, мокрый, грязный, исцарапанный, пытался привести себя в порядок.
Вернулся Берест с ординарцами.
– Кузьма Владимирович, дорогой! – закричал Берест и кинулся обнимать Гусева.
– Понятно, за воскресшего приняли! – засмеялся Кузьма. – Нет, на том свете побывать не пришлось, живуч.
– Ошалел от радости, ей-богу, Кузьма Владимирович. Для нас ты все равно что с того света. Мы с Петром виноваты. Он уверял, что своими глазами видел, как тебя с моста швырнуло. Я и донес уже.
– Вон оно что! А я голову ломаю, почему командир полка недоумевал, услышав по телефону мой голос… Кстати, доложи ему обстановку.
Берест взял трубку, а Гусев весело подтрунивал над Щербиной:
– Как же так, Петро, а? В Шнайдемюле от смерти спас, а тут заживо похоронил?
– Виноват, товарищ старший лейтенант. – Щербина отвел сияющие радостью глаза. – Я зараз бельишко и обмундирование сухое вам пошукаю.
Берест закончил доклад.
– Ну, Кузьма Владимирович, поделись опытом форсирования Шпрее.
– Теперь этот опыт нам ни к чему, Алексей Прокофьева, – в тон отшутился Гусев. – Последняя водная преграда позади… А если серьезно, купание было не из приятных…
Подброшенный взрывной волной, Гусев не потерял сознания. Внизу мелькнула быстро приближающаяся гладь Шпрее. Холодная свинцово-серая вода кружилась, как в омуте, на ее поверхности – целые запруды из ветвей…
И во время рассказа нервное напряжение у Гусева еще. не прошло. Пальцы дрожали, когда шарил по карманам, отыскивая трубку. Берест торопливо протянул сигареты. Закурив, Кузьма продолжал:
– В общем, успел я схватить обеими руками ветки в охапку и потому нырнул неглубоко. На ветвях и всплыл. Заработал руками и ногами, держу курс к берегу: «Шалишь, Шпрее! Я Днепр и Волгу переплывал, не тебе чета». Но, видать, рано обрадовался. Коварный оказался берег! Гранитный, крутой и высокий. И камни скользкие. Схватишься за них – и опять в воде. Из сил выбился, закоченел. Еле выкарабкался на набережную.
В том месте, где выбрался из воды, снарядом вырвало гранитную плиту. На этот прямоугольник земли и припал я. Слышал только гулкие, как в пустой бочке, удары сердца. На мгновение исчезли война, фашисты… На чужой стороне почувствовал запах весенней земли. Сколько длилось забытье от потери сил, не помню.
Улыбнувшись, Кузьма закончил рассказ шуткой:
– Так что купальный сезон в Берлине открыт, Алексей Прокофьевич. Ледяная апрельская водичка, а терпима…
Щербина принес обмундирование и фляжку с водкой. Решительно отстранив фляжку, Гусев поспешно переоделся.
– Это же для пользы, чтобы не заболеть, товарищ старший лейтенант, – упрашивал ординарец.
– Сделай исключение, Кузьма Владимирович, – поддержал и Берест. – Предоставь нам с Петром возможность вину загладить. Ведь заживо тебя похоронили. – Глядя, как Гусев, морщась, выпил, добавил: – А я, Кузьма Владимирович, тоже чуть на тот свет не отправился. На вокзале, перед штурмом Шпрее, стену снаряд обрушил. Человек десять нас завалило. Сами бы не выбрались. Спасибо, бойцы вовремя увидели и откопали.
В городе бои велись в самом близком соприкосновении с противником. То и дело вспыхивали рукопашные схватки, и теперь, как никогда, возросла роль мелких подразделений – отделений, расчетов, взводов, групп. Именно они приносили успех батальонам, полкам и даже дивизиям.
Управление подразделениями усложнилось. Степан Неустроев часто со своим КП перемещался из одного подвала в другой, и нигде не было нужного обзора. Выводили из равновесия и перебои связи. «Сидишь, будто в клетке, от всего отрезанный», – ворчал он по поводу неудачного, как ему казалось, выбора очередного КП. Капитан Ярунов, в обязанности которого входил выбор командных пунктов, и начальник отделения телефонной связи сержант Ермаков отмалчивались, знали: комбат ворчит, чтобы разрядиться. Ведь ему самому хорошо известно, как опасно устраивать КП на верхних этажах и какой ненадежный помощник телефон в уличных боях.
А тут еще сообщили, что тяжело ранен капитан Гусельников. Умелый командир, добрый товарищ. А как песни, бывало, пел!.. Обидно, даже не представилось возможности проститься – эвакуировали прямо с поля боя.
Когда штурмующие роты перешли Шпрее, Неустроев собрался на тот берег, но Ярунов, вернувшийся с моста, отговорил:
– Адский огонь… не проскочишь… Надо обождать. Наша артиллерия вступила в единоборство. Подавит, тогда пойдем.
Но когда с того берега донесся по телефону голос Береста, Неустроев не выдержал… Словно ножом резануло его известие: погиб Гусев. На глаза навернулись слезы.
