– Понятно, этот дом у них вроде обруча, скрепляющего центральный квартал. Потому и держатся за него изо всех сил…
«Так-то оно так, но с чем пойдем дальше?» – думал комбат, то и дело получая сообщения о новых потерях. Вышел во двор. «Уже стемнело, а рассчитывали…» Чей-то топот отвлек его от тяжелых мыслей. Бежали от моста, – значит, свои. Так и есть. Через некоторое время узнал Давыдова.
– Вася! – крикнул радостно. – Наконец-то!
– Чего вы застряли тут? – осуждающе выпалил Давыдов.
– А вы чего отсиживались там? – задетый тоном друга, ответил вопросом Неустроев.
Подбежал капитан Чепелев, и Давыдов, словно не слыша вопроса Неустроева, задал новый:
– Где нам лучше занять позиции?
– Вон в тех крайних подъездах. Оттуда контратакуют, – указал Неустроев на правую часть здания.
– Направляй туда людей, Коля, – сказал он Чепелеву и только после этого ответил на вопрос Неустроева. – На той стороне, Степа, не отсидишься – добивали там гитлеровцев, засевших в домах… Твердохлеб вот погиб, теперь я и за него, и за себя.
Неустроев сдернул пилотку:
– Так мечтал он побывать в рейхстаге…
К утру в здание швейцарского посольства перебрался и батальон Логвиненко. Вскоре сюда перенесли свои КП и командиры полков Зинченко и Плеходанов.
Людям дали отдых, чтобы с утра со свежими силами предпринять штурм здания министерства внутренних дел, уже окрещенного бойцами «домом Гиммлера».
На диване в одной из комнат устроился Петр Греченков. Прошлую ночь ему не пришлось спать и теперь вот, как ни старается, заснуть не может: потрясен гибелью Твердохлеба. Перед ним возникали эпизоды, пережитые вместе с майором за годы войны. «Столько пройти и пасть в каких-нибудь пятистах метрах от рейхстага…» Петр закурил и попытался думать о другом, но погибший комбат не выходил из головы. Временами даже голос его слышался.
С пим ведь вместе до самой Москвы отступали. И не просто отступали, а героически. Да, да. Именно так, наверно, оценит и история, когда будет изучать этот тяжелейший период в истории войны. Только с таких позиций и можно будет верно объяснить, почему мы фашиста в сорок первом от Москвы погнали, хотя он и имел перевес в технике, а теперь вот вышибли за границы родной земли.
Перед затуманенным взором Петра Греченкова живо предстал морозный день января сорок второго года. От станции Асуга, Московской области, полк должен был наступать через рощу. И надо было выяснить, нет ли в ней немцев. Создали группу разведки во главе с сержантом Греченковым. Он к замполиту: «На ответственное задание хочу идти коммунистом». Замполит ответил: «Считай себя коммунистом. Вернешься – оформим».
Задание было выполнено, и с того времени он в партии.
Вспомнил, как однажды с направления сбился. Эта ошибка чуть не стоила жизни и ему и десяткам бойцов. Прошлой осенью это случилось. Твердохлеб, указывая на церковь, спросил: «Видишь?» – «Вижу». – «Вот ее и держись». Но когда Греченков с группой поднялся на горку, открылось три церкви. На какую держать направление? Выбрал крайнюю справа. При подходе к ней в небе появились наши самолеты, которые приняли греченковскую группу за немцев, и стали разворачиваться для бомбежки. «Снимай нательное белье!» – закричал Греченков и сам первым стал раздеваться. В одну минуту выложили букву «Т», оставшись в костюмах Адама, и самолеты удалились, покачав крыльями в знак приветствия. А комбат только улыбнулся, выслушав растерянного Греченкова:
– Молодец! Спасибо за находчивость!
Он же послал его, старшего сержанта, учиться на офицерские курсы, откуда Греченков вернулся лейтенантом.
И как жаль, что тяжелая обстановка не позволила батальону отдать праху своего боевого командира салют воинской почести…
С первого дня войны политработники постоянно разъясняли бойцам звериную сущность фашизма, причины, его породившие, разоблачали расистскую теорию гитлеровцев.
Вступив на территорию Германии, увидев ее людей, наши солдаты и офицеры захотели глубже понять, как Гитлеру и его клике удалось целую нацию сделать орудием своих бредовых планов о завоевании мирового господства.
Все знали, что главным средством фашистской диктатуры был кровавый террор, который осуществлялся с помощью гестапо, возглавлявшегося Гиммлером.
Естественно, когда дивизии поставили задачу 29 апреля взять здание министерства внутренних дел – резиденцию Гиммлера, – воины стали расспрашивать политработников, чем занимался фашистский главарь в прошлом, где находится сейчас. На все вопросы сразу и не ответишь.
Майор Субботин порылся в газетных вырезках, вспомнил прочитанное. Не так уж много набирается, но факты разительные. В застенках гестапо и концлагерях по приказу Гиммлера уничтожены тысячи и тысячи немецких коммунистов, советских военнопленных и антифашистов из всех стран Европы. А расстрелы и виселицы в оккупированных странах?!
Советские воины основательно подорвали авторитет этого политического бандита. Поставил его фюрер во главе группы армий «Висла», надеясь, что он укрепит трещавший по всем швам фронт.
Не вышло. Не помогли ему и 12 тысяч эсэсовцев, которых он перебросил на Одер. Тогда Гитлер снял его с командования.
Беседу о фашистском палаче замполит закончил так:
– Мы, конечно, жалеем, что он унес ноги с Одера. Но далеко от нас все равно не уйдет. Хорошо было бы его схватить в этом доме и заставить открыть сейфы с преступными делами. Но, где бы он ни был, за свои злодеяния ответит головой. С этой мыслью, товарищи, мы и пойдем на штурм этого зловещего здания и центра Берлина.
– Даешь Гиммлера! Даешь центр! – закричали в ответ бойцы.
В семь утра заговорила дивизионная и корпусная артиллерия. Орудия били по парку Тиргартен, по зданию Кроль-оперы, но главная цель была одна: шестиэтажный красный дом министерства внутренних дел, вытянувшийся на целый квартал. Уже после первых залпов дом окутался дымом и пылью. Казалось, взорвали его изнутри и он рухнул.
Когда двадцатиминутная стрельба кончилась, дом постепенно стал открываться. Артиллеристы основательно поковеркали его: во многих местах зияли огромные проломы, углы разворочены, оконные рамы повылетали.
Медленно оседала красно-бурая пыль. Под прикрытием артиллерии батальоны Неустроева и Давыдова сумели продвинуться на несколько десятков метров по улице.
Полковник Зинченко прислал в помощь взвод противотанковых ружей. Неустроев рассердился: во взводе всего шесть бойцов, и все без ружей. Какая польза? Но бронебойщиков такой прием не смутил.
– Ничего, товарищ капитан, у нас есть штучки, заменяющие петеэры, – сказал их командир лейтенант: H. H. Козлов.
Оказывается, бойцы научились стрелять фаустпатронами. Спустя несколько минут они открыли огонь по зданию гестапо. И как раз кстати: попрятавшиеся было гитлеровцы вновь повылезали из подвалов и открыли ответный огонь. Роты вынуждены были залечь.
Ближе всех подошла к зданию гестапо рота Греченкова. Лейтенант, лежа за грудой камней, хорошо видел крайние двери здания. Массивные, они, кажется, не были заперты – одна створка их чуть-чуть отошла. Не через них ли этой ночью пробирались разведчики Сорокина? Они доложили Плеходанову, что «дом Гиммлера» набит гитлеровцами. До этих дверей метров шестьдесят – семьдесят, один хороший бросок. Главное – зацепиться за дом, а там уж все пойдет своим чередом. Толкнув локтем ординарца Такнова, Греченков распорядился:
– Ползи к Кошкарбаеву. Передай, чтобы прорывался в эту дверь.
Такнов не успел еще вернуться, а командир роты уже увидел Кошкарбаева, устремившегося к зданию. За ним бежал взвод. Несколько человек тут же упало, но это не остановило остальных. Хорошо! Комроты отсчитывал чуть ли не каждый шаг солдат Кошкарбаева. Ему казалось, что бегут они чересчур медленно. Вон еще один упал, еще… Скорей же, ребята, скорей! Остается уже метров двадцать пять, двадцать, пятнадцать, десять…
И вот Кошкарбаев с тремя бойцами уже у дома. Так и есть, дверь не заперта. Может, разведчики ее открыли, а может, взрывная волна. Минута – и дверь настежь. Врывайся, хлопцы! Склонившись над телефоном – к счастью, работает! – Греченков доложил:
– Товарищ капитан! Второй взвод ворвался в крайний подъезд. Поднимаю взвод Литвака, а с атаевским пойду сам.
– Лиха беда – начало, – услышал он в трубке. – Одобряю, Петр Афанасьевич!
Греченкову понравился веселый тон нового комбата. Вообще-то он знал Давыдова, слышал, что любит капитан шутку в бою.
Давыдов тоже доволен подчиненными, его обрадовал прорыв Кошкарбаева. В развитии успеха он уже не сомневался. Еще не было случая, чтобы, уцепившись хотя бы за угол какого-нибудь берлинского дома, бойцы отступили. Другое дело, подступы к дому. Тут гитлеровцы иногда держали наших воинов подолгу, прижимая к земле.
Вынув сигарету, Давыдов улыбнулся.
