Красногорские воры, у которых было все — любовь девушек, работа, свобода, уважение людей, — поставили все на черную масть и проиграли. «Я поставил на карту свою жизнь…» — не то утверждал, не то ли раскаивался Самарин.
Судебный процесс заставил многих заново пережить случившееся — матерей и жен геройски погибших милиционеров, родственников убитых свидетелей налетов и тех, кто выжил, потрясенные семьи осужденных. Но в самом Красногорске, из сочувствия к родственникам, осужденных никогда не называли бандитами, старались щадить невинно пострадавших близких.
Митин навлек несчастья на свою семью и после своей смерти. Началась конфискация имущества — от швейной машинки до самого дома, с таким трудом возведенного его отцом. В силу обстоятельств арестом имущества занимался давний знакомец Ивана, сотрудник красногорского угрозыска Александр Чариков.
Следствие не могло смириться, что те баснословные суммы денег, которые фигурировали в деле, не были найдены. Почти все участники банды, особенно члены хоккейной команды, пили мало, поэтому было откровенной насмешкой, что почти полмиллиона рублей ушли на водку, как упрямо отвечали осужденные. Двадцать тысяч, которые предназначались для Николаенко, были единственной крупной тратой. Из приговора конфискация превратилась в обыск, возмездие, побор. Родители Митина вместе с тремя оставшимися детьми были на пороге бездомного существования. Но то, что не смог сделать на суде Митин, сделали соседи, вступившиеся за несчастную семью. Их смелость и человечность спасли положение. В милицию посыпались письма протеста, и наконец было принято решение дом не конфисковывать. Митиных оставили в покое.
На мой вопрос, как наградили муровцев — участников расследования митинского дела, генерал-майор Арапов спокойно ответил:
— По-разному. Кого понижением в должности — за халатность, что, дескать, банду слишком долго ловили. А кого просто премировали окладом.
Митинская банда разрушила многие жизни. И не только жизни тех, кого они расстреляли. Отец Лукина не пережил случившегося и вскоре скончался в психиатрической больнице. Александр Чариков, душа компании и честнейший оперативник, спился. В тот день, когда он составил рутинную справку о пивной бочке, он и представить не мог, какая бездна стоит за этим — парень, с которым он часто говорил «за жизнь», вечером мог выстрелить в человека, а утром спокойно чинить мотоцикл. Те, чью судьбу он ставил мальчишкам в пример как работящее, спортивное поколение, достойно пережившее войну, врывались в магазины и швыряли людей на пол. Красногорского милиционера преследовали ужасные сцены утренних арестов, когда по долгу службы он объяснял случившееся рыдающим матерям и испуганным братьям и сестрам, ничего не понимающим со сна.
На лесоповале в лагере. Пермская обл. Конец 1950-х гг.
Десять человек потрясли этот особенный, слаженный мир у реки Банька. Удар в спину был слишком силен.
Зимой 1953 года всех осужденных по красногорскому делу разбросали по белым лагерям — в Архангельске, Перми… Для Григорьева, которого подвергли самому жестокому испытанию — безотцовщине его дочери, заключение стало упрямой борьбой за восстановление своего честного имени. Он работал на лесоповале и в тюремной кузнице и даже обучал кузнечному делу других заключенных. В конце 50-х был отменен зачет трудодней, и для многих заключенных, рассчитывавших на сокращение срока, это стало моментом отчаяния. Но жена Григорьева, как истинно русская женщина, не отказалась от мужа и все годы ждала его. Уголовному миру не удалось взять над ним верх.
В лагере Болотов был неоднократно уличен в картежничестве и пьянстве, а Коровин и Агеев перенесли тяжести тюрьмы с терпением и самообладанием, и через десять лет их амнистировали. Они были лишены всех правительственных наград: медалей «За доблестный труд во время Великой Отечественной войны», «За отличную армейскую службу», «К 800-летию Москвы». Но лагерь не лишил их последней надежды на самих себя.
Лукин был наказан также, как он сам наказал свою Зою. Через несколько лет к нему на зону пришло письмо, что он потерял ее навсегда — она выходит замуж. В порыве отчаяния он совершил бессмысленный побег и добрался до Красногорска. Некоторое время ему удавалось скрываться в Брусчатом поселке, пока его снова не арестовали. Он провел в заключении все двадцать пять лет. Его не коснулись ни амнистии, ни пересмотры. Все в его жизни и душе перегорело, обратилось в пепел. Домой он вернулся умирать. Измученный туберкулезом, он не прожил на свободе и года.
Холодным летом 1953 года прошла уголовная амнистия, и потоки бывших преступников двинулись с востока на запад, заполонив города и поселки. Но сыщики и блатные еще долго называли банду Митина «последней». Не только потому, что это была последняя банда сталинского правления. В сталинской Москве это был первый и последний случай, когда бандиты соединили и сомкнули, как наручники, жизнь во имя людей и жизнь против людей. Упрямая живучесть и жестокость банды стали «достижением» для того времени. Жизнь и смерть митинской «бригады» отразили подводные ямы советского моря. В конце концов, банду Берии тоже судили за убийства и присвоение чужого имущества. А высокий Абакумов носил кожаные пальто и, несмотря на совершенные преступления, держался с самообладанием и бесстрашием перед лицом собственной смерти. Жестокость государства вызывает ответную реакцию общества, и тем не менее каждый принимает решение в одиночку — или жить, оправдываясь этой мыслью, или жить, сопротивляясь ей. В 1953 году до слова «отморозок» было еще далеко, но тем не менее муровцы почувствовали: банда молодых передовиков нанесла им рану поглубже ножевой, бандитской.
Владимир Арапов с сыном
Проработав полвека в уголовном розыске, Владимир Чванов написал: «Я не потерял веру в человека. Я никогда не закрывал глаза на внутреннюю, душевную жизнь людей, нарушивших закон, я старался вглядываться в ту драму совести, в тот суд над собой, который рано или поздно обязательно происходит».
После смерти Сталина Красногорск, как и вся страна, оказался на другой исторической зоне — зоне облегченного режима. Однако арест банды Митина, самой известной группировки послевоенной Москвы, произвел обратный эффект. В Красногорске развилась преступность, люди перестали спокойно ходить по вечерам и после окончания работы возвращались группами. Стали совершаться кражи на оборонных заводах. Может быть, доверие, которое банда сломала в людях, сломало во многих и нравственные преграды. Сталинское солнце закатилось.
Новость о поимке московских налетчиков разлетелась по лагерям. В одном бандитские шайки были согласны с милицией: эта «сталинская образцовая» банда засядет в памяти надолго.
Неожиданным образом митинское дело всплыло через шесть лет, в 1959 году. Очевидцем этого стал Эдуард Хруцкий. Находясь в городе Сталино (Донецке), он посетил в лагере вора в законе Андрея Климова, известного в криминальном мире под кличкой «Крест». Он отбывал срок, которому не видно было конца, с 1947 года. Климов воевал в штрафном батальоне и, вернувшись в Москву, вошел в банду, грабившую склады и магазины. Грабили без крови, так как в долю всегда брали или завмага, или завскладом.
Климов отличался хладнокровием и наблюдательностью. «Любопытная личность», — отрекомендовал его начальник лагеря, протягивая Хруцкому уголовное дело Климова, на котором стояла красная полоса — склонен к побегу. Дальше цитирую самого Э. Хруцкого:
«— Мы брали склады, в деле всегда был завмаг. Это нас и сгубило. На месте преступления всегда оставляли котенка.
— Значит, кровавая «Черная кошка» — это ваша группа?
— Да нет. Таких «Черных кошек» в одной Москве было штук десять, а по Союзу — тысячи две.
«Вот так гибнут мифы», — подумал я.
— Значит, никакой «Черной кошки» не было?
— Нет, — усмехнулся Климов. — Если вас интересует настоящая банда, то поговорите с мусорами, пусть они вам расскажут о Митине.
— Кто это?
— Последний московский бандит. Его повязали перед самой смертью Сталина».
Климов знал цену словам «настоящая банда». Он наблюдал из гулаговских глубин за развитием событий. В лагерях хорошо знали о жизни за решеткой, то есть о жизни на свободе. Климов, вор в законе, признал настоящей бандой именно ту, которая не была связана с уголовным миром. Любопытно, дожил ли он до перестройки?
Налетчики, о которых шепотом говорила вся Москва, которые три года изнуряли уголовный розыск, были скрыты от всех покровом своей второй жизни. Какая была настоящей? И та, и другая.
О ходе дела почти никто не знал. Правило тех лет: бессмысленно спрашивать о том, о чем спрашивать не положено. И МГБ не тронуло никого из родственников. Тихой беседы гэбистов было достаточно, чтобы покрыть молчанием подлинную историю тех, кто три года держал Москву в страхе. Семьи молчали от горести и стыда, соседи молчали от сострадания, знакомые молчали, чтобы связь с осужденными не отразилась на их судьбе. МУР молчал, чтобы не подрывать в людях веру в молодых строителей коммунизма. Полвека молчания.
