Поборник Троицы Вера Краснова
Преподобный Сергий Радонежский стал духовным отцом русской нации, потому что показал ей самый верный путь к объединению
section class="box-today"
Сюжеты
Религия:
«Главное чудо Сергия Радонежского — он сам»
Игумен земли Русской
/section section class="tags"
Теги
Религия
Общество
/section
Русская идея — единство народов, русский мир — это мирная жизнь.
В. Колесов. Лики в безвременьи: Сергий Радонежский
На Пасху, поздним вечером перед Светлым Христовым Воскресением, свои гробницы в монастырях и соборах Москвы покидают нетленные создатели Московского государства. Выходит из Свято-Даниловой обители родоначальник московской ветви Рюриковичей святой благоверный князь Даниил Александрович. Через Замоскворечье тихо идет он в Кремль и в Архангельском соборе приветственным поклоном будит потомков — от нищелюбивого Иоанна Калиты с его сыном Иоанном Кротким и героическим внуком Димитрием Донским до державных Иоаннов, благочестивого Феодора и невинно убиенного восьмилетнего Димитрия. Весь княжеско-царский род вступает в Успенский собор, где усердно молится Всемилостивому Спасу и Пресвятой Богородице. Тогда поднимаются из рак и благословляют государей московские митрополиты и патриархи. Первый из них Петр — это он, пророчествуя возвышение маленькой деревянной Москвы, убедил Калиту построить каменный Успенский собор и перенес сюда кафедру из Владимира. Феогност, Киприан и Фотий — они все силы отдали укреплению единства Русской церкви — Москвы и Киева. Иона — при нем Русская церковь, отвергнув унию с католиками, стала независимой от Константинополя. Филипп — он, не побоявшийся пойти наперекор неправде царя Иоанна Грозного, был замучен опричниками. Гермоген — его, вдохновившего в Смуту оба народных ополчения, уморили голодом в польском плену… По благословению митрополита Петра начинают звонить колокола, и с разных сторон встают все прежде почившие москвичи. В Вознесенском монастыре просыпаются великие княгини и царицы, в Чудовом — митрополит Алексий, крестный отец и воспитатель Димитрия Донского. С иконой Владимирской Божией Матери народный ход через Спасские ворота течет на Красную площадь. Из Покровского собора показываются блаженные Василий и Иоанн, из храма на Варварке спешит Максим Юродивый. Все встают у Лобного места и чего-то ждут. Вдруг является всадник на белом коне — это святой благоверный князь Александр Невский прискакал из Петербургской лавры в удел своего младшего сына Даниила. Трижды воздали ему поклон и ждут опять. И вот, с легким дуновением северного ветра, все замечают приближающегося крепкого и величавого старца в убогой одежде. «Сергий…» — разносится по толпе. Святители* низко кланяются: «Радуйся, богоносный отче Сергие!» Князья и народ опускаются на колени. Димитрий Донской и за ним другие просят преподобного** Сергия оставаться заступником и покровителем Руси. Поклонившись великому собору, старец падает ниц перед Владимирской иконой. После молитвы, сопровождаемый ликующим народом, он обходит все семь московских холмов, кропя город святой водой…
figure class="banner-right"
var rnd = Math.floor((Math.random() * 2) + 1); if (rnd == 1) { (adsbygoogle = window.adsbygoogle []).push({}); document.getElementById("google_ads").style.display="block"; } else { }
figcaption class="cutline" Реклама /figcaption /figure
Это краткое переложение рассказа «Таинственная ночь», написанного более века назад малоизвестным церковным автором Е. Поселяниным, приведено здесь потому, что из него возникает не умозрительное, а живое представление о месте Сергия Радонежского в ряду людей, потрудившихся на благо России за ее длинную историю. Мы ясно видим, что он в этом ряду первый — поныне защищающий нас от чего-то такого, от чего ни цари, ни полководцы, ни даже иные святые не могут защитить. Остается лишь понять, почему так.
Кстати, в те времена, когда сочинялся рассказ, большинство не нуждалось в подобном разъяснении. Невольное свидетельство тому оставил Василий Ключевский. Именитый историк, приглашенный в 1892 году выступить на торжествах в Троице-Сергиевой лавре по случаю 500-летия кончины преподобного Сергия, оказавшись в самой гуще праздника, был, кажется, смущен увиденным. Десятки тысяч людей разных званий и состояний приехали со всей России, чтобы приложиться к мощам святого, и еще сотни тысяч, как тонко подметил профессор в своем докладе, «мысленно следовали за ними» («Значение Преподобного Сергия для русского народа и государства»). При этом вряд ли кто-то из паломников мог четко ответить на вопрос, какими деяниями прославился Сергий, но они не сомневались в том, что он значит для них. А смутить ученого могло то, что сам он, располагая всей полнотой фактов о жизни Сергия Радонежского и сформулировав его историческую миссию — нравственного водительства русского народа, обусловившего политический подъем Руси в XIV веке, не испытывал, похоже, чувства присутствия святого здесь и сейчас, в своей собственной жизни. Трудно оказалось ему, талантливому интерпретатору, даже положительно объяснить этот эмпирический факт живой, пульсирующей связи настоящего с прошлым. В ход пошли ненаучные аргументы — что-то вроде феноменальной исторической памяти у верующих людей.
Вот и у нас, празднующих очередной большой юбилей преподобного Сергия, 700 лет со дня рождения, есть соблазн — назовем его синдромом Ключевского — принять отстраненно-позитивистский взгляд на главного русского святого и согласиться с тем, что ощущение личной причастности здесь возможно лишь на иррациональной основе. Но это будет ошибкой. Потому что дело не в недостатке разумных доводов, а в самой позитивистской, материалистической картине мира: она оставляет в тени базовые мотивы, двигающие людьми, смещает акценты вплоть до замены причины на следствие, цели — на средства, так что живые исторические персонажи становятся мумиями, а история — больше достоянием архивов.
Взять важнейший эпизод из истории Куликовского сражения: Сергий Радонежский благословляет Дмитрия Донского идти в поход на Мамая. Для тех, кто привык мыслить в категориях «базиса» и «надстройки», это всего лишь символический жест или, как писал Ключевский, «сильное и светлое впечатление, произведенное… бесшумными нравственными средствами, про которое не знаешь, что и рассказать, как не находишь слов для передачи иного светлого и ободряющего, хотя и молчаливого взгляда». Но повисает в воздухе вопрос, что зависело от этих жестов и взглядов. Впрочем, существует веский довод — что авторитет преподобного Сергия привлек в войско Дмитрия Донского добровольцев-ополченцев, сократив угрожающую разницу в численности русских и татарских сил. Уже неплохо, думаем мы. Однако в любом случае троицкий старец выступает, по существу, послушным орудием князя, что плохо вяжется с версией о его первостепенной роли в подготовке куликовской победы. Или что касается аскетического, монашеского подвига Сергия и его учеников — мы считаем это слишком далеким от настоящей жизни. Хорошо если доведется прочитать, что монастырская колонизация северо-востока Руси шла рука об руку с крестьянской колонизацией, а то и впереди нее, помогая последней. Тогда мы понимающе кивнем: оказывается, и от аскезы бывает прок. Тем не менее колонизация давно завершена, Куликовская битва выиграна — сколько еще можно об этом толковать?
Наконец, доколе мы будем впадать в патриотический раж в связи с главным историческим следствием победы на Куликовом поле — объединением разрозненных русских княжеств в единое Московское государство? Хотя принято считать это абсолютным благом для России, у многих сегодня появились вопросы именно «к единому государству», к нездоровой якобы приверженности русских государственной, хуже того, имперской идее. Так логика позитивистского скепсиса добирается до основ нашего национального бытия. А все потому, что в общественном сознании совершена подмена.
Русские-то в глубине души привержены другой мечте, но внутри материалистической традиции о ней даже неловко вспоминать. Это она придает почти физическую силу жестам и взглядам. Ради этой мечты преподобный Сергий, не признававший иной власти, кроме власти «нелицемерной любви», стал главным государственником на Руси. Ее закладывали в основу Московского государства, строившегося как христианское, в качестве необходимого средства защиты народа, идущего к Божественной цели (Ключевский называл это в духе своего времени «нравственным возрождением», но считал лишь предпосылкой для возрождения политического). И в результате «представление о государстве как о Божественном установлении, священном институте, защищающем высшую правду и справедливость, глубоко укоренено в сознании нашего народа» (патриарх Кирилл, речь на церемонии присуждения почетного звания доктора МГУ).
