Русские-то в глубине души привержены другой мечте, но внутри материалистической традиции о ней даже неловко вспоминать. Это она придает почти физическую силу жестам и взглядам. Ради этой мечты преподобный Сергий, не признававший иной власти, кроме власти «нелицемерной любви», стал главным государственником на Руси. Ее закладывали в основу Московского государства, строившегося как христианское, в качестве необходимого средства защиты народа, идущего к Божественной цели (Ключевский называл это в духе своего времени «нравственным возрождением», но считал лишь предпосылкой для возрождения политического). И в результате «представление о государстве как о Божественном установлении, священном институте, защищающем высшую правду и справедливость, глубоко укоренено в сознании нашего народа» (патриарх Кирилл, речь на церемонии присуждения почетного звания доктора МГУ).
Речь идет об идее духовного единства русской нации, которое является для нее фундаментальным, главным из всех типов национальной общности и по отношению к которому государство, экономика, даже культура вторичны. Это единение ради добра, а не ради зла, та самая «нелицемерная любовь». Не случайно, хотя сегодня нет уже христианского государства и русские, как никогда, разобщены политически, будучи самой рассеянной большой нацией в мире, духовно они едины. Все вдруг увидели это на примере украинского кризиса: у народа Крыма и Новороссии, отстаивающего свою русскую принадлежность, так же как у России, стремящейся защитить страдающих братьев по ту сторону государственной границы, нравственное самоопределение довлеет над политическим, даже культурно-языковым, не говоря уж об этническом.
Очевидно и то, что похожие чувства испытывает большинство нерусских народов России и стран СНГ. Это наводит на мысль, что духовное единство — реальность, оставшаяся нам в наследство от России как от империи. Не случайно вскоре после распада СССР, последнего, как казалось в 1990-е годы, имперского государства на месте исторической России, возникло еще более широкое сообщество — русский мир. Не связанное ни территориально, ни политически, оно выполняет, если отвлечься от частностей, главную имперскую миссию — объединяет представителей любых этносов, религий и политических систем вокруг того, во что верит Россия, — вокруг добра.
Поэтому значение подвига Сергия Радонежского, привившего русской нации в момент ее зарождения своего рода ген сверхкрепкого духовного единства, выходит далеко за узкоисторические рамки. Из семени, посаженного когда-то в бедную почву на задворках мировой цивилизации, вырос глобальный проект, обращенный не только и не столько к нашей памяти, сколько к совести; не в прошлое, а в настоящее и будущее.
Здесь же кроется разгадка исторического парадокса, связанного с ролью преподобного Сергия в куликовской победе. А именно — что человек, вдохновивший русских впервые объединиться против общего врага и дать бой невиданного дотоле размаха (на фронте длиной в десять верст), человек, которого сравнивают с ветхозаветным Моисеем, то есть вождем своего народа, этот человек всю жизнь посвятил молчаливой проповеди смирения. Такой, какая изображена на иконе «Троица».
Троица и политика
Андрей Рублев написал «Троицу» «в похвалу» Сергию Радонежскому. В 1422 году, через 30 лет после смерти святого и через 42 года после Куликовской битвы, несмотря на одержанную победу, Русь продолжала страдать от княжеских усобиц и набегов Орды. И это посвящение говорит о том, что современники Сергия хорошо понимали, какое духовное завещание он им оставил.
Преподобный Сергий не написал за свою жизнь ни строчки ученого текста и не произнес ни одной публичной проповеди, тем не менее он входит в узкий круг христианских святых, признанных богословами, или толкователями догмата о Троице — Триедином Боге. Его вклад в богословие — это творческое прославление Троицы. До XIV века на Руси, впрочем, как и в Византии, не было Троичного культа ввиду сложности самой идеи для восприятия массовым церковным сознанием. Но с конца XIV века в русских княжествах повсеместно строятся Троичные храмы, пишутся иконы с изображением трех ангелов, явившихся патриарху Аврааму. Один из главных христианских праздников — сошествие Святого Духа — с тех пор именуется у русских днем Пресвятой Троицы. Появляются даже названные в честь Троицы города и села.
Преподобному Сергию удалось перевести содержание идеи Троицы с языка церковной догматики на язык повседневной жизни, в том числе политической, соотнеся основы христианской веры с человеческой нравственностью. «Это и есть область богословствования Преподобного Сергия как русского человека, ибо всякий русский человек занят преимущественно исканием жизни в Боге, а не умозрительным богословием» (игумен Троице-Сергиевой лавры Андроник (Трубачев), «Русская духовность в жизни преподобного Сергия и его учеников»).
В конце XIV — начале XV века бывало, что враждующие князья после нескольких неудачных попыток примириться наконец мирились в Троицын день. Это центральная идея Троицы, как ее видели Сергий Радонежский и Андрей Рублев, — примирение и единение людей. По словам Епифания Премудрого, автора Сергиева жития и его современника, тот избрал своим жизненным служением Троицу, чтобы созерцанием ее «побеждался страх розни мира сего». Евгений Трубецкой, уже в XX веке, писал о «Троице» Рублева, что она словно говорит словами первосвященнической Христовой молитвы, печалясь о людях: «Отче Святый! соблюди их во имя Твое; тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы», Ин 17:11 («Умозрение в красках»).
«Троица» Андрея Рублева, предположительно 1422 г.
На чем основано единение Троицы? Современники Сергия, очевидно, понимали, что они подражают единству Троицы Живоначальной. Речь идет о единоначалии (монархии) внутри Троицы, основанном, согласно православному учению, на живой любви, то есть на самопожертвовании Бога Отца. И эта Его любовь творит ответную любовь Сына и Святого Духа. Поэтому Сергий горой стоял за единоначалие: и когда он, будучи игуменом созданной им Троицкой обители, рубил кельи для братии, носил всем воду, шил одежду и обувь, копал монастырский огород, пек просфоры; и когда отказался занять митрополичью кафедру в Москве — ради сохранения церковного единства с Киевом, где в тот момент находился уже поставленный Константинополем глава Русской церкви; и когда ходил в Ростов, Нижний Новгород, Рязань — убеждать тамошних князей, чтобы они подчинились Москве.
Посольская миссия преподобного Сергия, свидетельствующая о его поддержке притязаний именно московского князя на роль собирателя русских земель, заведомо предполагает присутствие Троичных смыслов в стратегии Москвы. И возникает вопрос: не эти ли смыслы были каплей, склонившей чашу весов в ее пользу в чисто политическом соперничестве с той же Тверью? Или с Рязанью. Ведь князь Олег Рязанский был герой не хуже Дмитрия Донского, он отчаянно воевал с Москвой за Лопасню и Коломну, с Литвой — за Смоленск, да еще первым принимал на себя удары Орды. А чего стоит с точки зрения политической борьбы его маневр в Куликовской битве, в которой он прямо не участвовал, сотрудничая с Мамаем, но одновременно заслужил благодарность Дмитрия Донского — за донесения о передвижении татарских войск и за то, что не соединился с литовским войском Ягайлы. Правда, после битвы он же грабил возвращавшиеся с Куликова поля московские обозы.
Как бы то ни было, именно о Троичных смыслах беседовал преподобный Сергий с князем Дмитрием Ивановичем, будущим Донским, когда тот приехал в Троицкую обитель за несколько дней до Куликовской битвы.
Прежде чем одобрить намерения князя, Сергий подробно расспросил его об обстоятельствах конфликта с Ордой: «И ты, господине, поиди противу их и с истинною, и с правдою, и с покорением, якоже пошлина твоя держит; покорятися Ординскому царю должно…» Первое, что волновало Сергия, — законность выступления русских против Мамая, у которого князь когда-то брал ярлык на великое княжение, тем самым признав его своим царем***. Очевидно, последовало обсуждение вопроса, достаточно ли любви проявляет татарский царь к русским подданным, ведя на Русь огромное войско — двунадесять языков с участием крымских наемников-генуэзцев. Последним Мамай обещал богатую добычу в московских землях, да и сам надеялся «пограбити» Русь. И все же если можно было умилостивить злого царя, то, по мнению Сергия, следовало это сделать, чтобы не проливать кровь: «Аще убо таковии врази хотят от нас чести и славы, дадим им, аще имениа и злата и сребра хотят, даждь им».
Готовность отдать врагу честь (славу) и деньги необходима была и для того, по мысли Сергия, чтобы исключить корыстные мотивы вступать в бой с татарами у самого князя. Именно желание прославиться и разбогатеть обычно двигало полководцами — что татарскими ханами, что русскими князьями. В этом случае обращаться к святому за благословением, конечно, не стоило. Ответ у князя был готов. Дело в том, что примерно о том же его спрашивал несколько ранее митрополит Киприан, советуя заплатить Мамаю и больше положенного. Но как раз в выплате дани Москва (в отличие от той же Твери) всегда вела себя образцово. Обратной стороной жадности, хитрости, даже вероломства в отношении подданных и соседей, в чем любят обличать московских князей, зачастую была их дисциплинированность в фискальных делах. Зато нигде на Руси не знали таких продолжительных периодов тихой жизни, без набегов Орды, как в Москве: двенадцать лет мира при Иване Калите и еще столько же при его сыне Симеоне Гордом, и княжество буквально рвануло вперед в территориальном и экономическом отношении. Поэтому и митрополиту Киприану, и преподобному Сергию было отвечено, что Орда получила свое сполна…
