"ЗАВТРА". Ричард Иванович, говоря о меньшевизме, мы вольно или невольно выходим уже на масштаб исторических обобщений. Ровно сто лет назад, в 1903 году, состоялся II-й съезд Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП), на котором, собственно, и произошло разделение социал-демократов на большевиков и меньшевиков. И сегодня вдруг оказывается, что меньшевики-то в историческом смысле были правы: попытка Ленина и его единомышленников "перескочить" через этап капиталистического развития страны потерпела поражение, и все жертвы, понесенные нашим народом в ходе революций и войн, оказались вроде бы бессмысленными. Мы, как и сто лет назад, являемся не более чем сырьевым придатком мировой капиталистической системы. Что, с точки зрения марксистской теории, признанным знатоком которой вы являетесь, у нашей страны не было шанса преодолеть эту вот предопределенность?
Р.К. Шанс, несомненно, был, но он был упущен. Никакая сырьевая, неоколониальная "предопределенность" России, которая уже в начале прошлого века выступала в ряду крупнейших империалистических держав, разумеется, не угрожала. Переход к социализму, каким "развитым" или "зрелым" его ни называй, еще более возвысил нашу страну до положения второй сверхдержавы мира, своим передовым социальным опытом показавшей Соединенным Штатам в 30-х годах пути вызволения их из бездны "Великой депрессии", а в 40-х—50-х — явившей могучий пример строительства новой жизни ряду стран Центральной и Юго-Восточной Европы, Азии и Латинской Америки, оказавшей им всестороннюю помощь.
Беда тут не в мнимой правоте меньшевиков и не в мнимом поражении ленинцев, а в длительном преобладании в наших "верхах" тех, кого Ленин называл "безголовцами".
Судите сами: новая общественная система создававшаяся по научно-социалистическому проекту,— разве она сумела сохранить после ухода Сталина из жизни свое творческое лицо, свой интеллектуальный уровень? В ХХ веке соответствующий уровень научности стратегического да и тактического руководства стал объективным условием устойчивости, стабильности, жизнеспособности любого общественного строя. Но он — говорю вам как свидетель, даже участник работы в этом направлении — не обеспечивался. При той высокой степени централизации и концентрации управления, которая практиковалась в советской общественной системе, диалектический разум, высокая гуманитарность и техническая культура, проективность мышления давали исключительный результат. Примеров тому множество. А неразумие, глупость, невежество, элементарная безграмотность, ложь, самодурство?.. За десятилетия от Хрущева до Ельцина накушались.
Шанс был — и преогромный. Никакого "чуда", как вы говорите, не требовалось. Требовалось соответствующее этапу, деловитое и бескорыстное прочтение простой истины: кадры решают всё.
"ЗАВТРА". Был бы рад согласиться с вами, что корень нынешнего зла — в невежестве, лжи и самодурстве как неистребимых пороках человеческой природы. Но ведь невежды, лжецы и самодуры не сами собой оказались на вершинах власти в советском обществе. Не случайно и наш исторический эксперимент по строительству социализма в одной, отдельно взятой стране развивался именно в этом, а не в каком-либо ином направлении. И несомненно, что все, по определению Вадима Валериановича Кожинова, победы и беды России ХХ века тесно связаны с той моделью общества, которая сложилась при Сталине. Ее опыт необходимо изучать и исследовать — не только для понимания нынешнего состояния страны, но и для определения путей выхода из того тупика, в котором она сегодня находится. Спасибо вам, Ричард Иванович, за содержательные ответы на эти вопросы.
Беседу вел Владимир ВИННИКОВ
«ВИШНEВЫЙ САД» Игоря СИРЕНКО
14 января 2003 0
3(478)
Date: 14-01-2002
Author: М.КОВРОВ
«ВИШНEВЫЙ САД» Игоря СИРЕНКО (Театр «Сопричастность»)
Толстой очень любил Чехова, но не понимал, зачем он пишет пьесы. После беседы с Толстым (1900 г.) Владимир Иванович Немирович-Данченко заключает, что тот — человек легкомысленный. "Не следует говорить о таком великом человеке, как Толстой, что он болтает пустяки, но ведь это так". Немирович безусловно прав: только легкомысленный человек мог написать, что хорошее искусство всегда понятно всем.
Чехов — Авиловой (1899): "Толстого я люблю очень"; ей же в другом письме: "Я Толстого знаю, кажется, хорошо знаю, и понимаю каждое движение его бровей, но все же я люблю его". И старается не уступать Толстому в легкомыслии.
Чехов — брату Александру: "Пьесу я написал нечаянно" (об "Иванове"). Чехов — Авиловой (1892): "Кончаю повесть, очень скучную, так как в ней совершенно отсутствуют женщина и элемент любви. Терпеть не могу таких повестей, написал же как-то нечаянно, по легкомыслию" (о "Палате № 6"). Оба любители, один — артиллерийский офицер, другой врач. Немирович же профессионал, у него твердые воззрения, он знает, как овладеть центром фабулы.
Чехов — Немировичу (конец 1899 г.): "Художественный театр — это лучшие страницы той книги, какая будет когда-либо написана о современном русском театре". Далее в том же письме: "это единственный театр, который я люблю, хотя ни разу еще в нем не был". При датировании "ни разу не был" обычно опускают. Здесь пародируется стиль Немировича; Немирович — Чехову, о "Чайке": "дивные построения пьесы", "величайшего торжества правды и честного труда" и т.д. Немирович — прототип Кулыгина в "Трех сестрах", Гаева в "Вишневом саде".
Чехов — Книппер (о "Вишневом саде"): "вся пьеса веселая, легкомысленная, кое-кому не понравится, скажут, что я стал неглубоким” (после холерных бараков и семейных бараков на Сахалине он знал, что драма, трагедия бывают только в жизни, и что других жанров в драматургии, кроме комедии — не существует). Она отвечает: если пришлешь пьесу прямо начальству, а не мне, то разведусь, так и знай.
Чехов — Лилиной: "Вышла у меня не драма, а комедия, местами даже фарс, и я боюсь, как бы не досталось от Владимира Ивановича". Лилина — Чехову: мне пьеса показалась жизнерадостной и даже на репетицию весело было ездить, это не пьеса, а симфония, играть ее надо правдиво, но без реальных грубостей, так мне кажется. Станиславский считает, что это лучшая пьеса Чехова, "люблю в ней каждое слово, каждую ремарку, каждую запятую".
Премьера состоялась 17 января 1904 г. Присутствуют автор, Гликерия Николаевна Федотова, первая актриса Малого театра, Шаляпин (произносит восторженную речь), Рахманинов, Горький, Брюсов, Андрей Белый. Художник М.В.Нестеров называет пьесу трогательной, благоухающей. Бальмонт в диком восторге.
Разве это мой "Вишневый сад", разве это мои типы? Я пишу жизнь. Откуда это нытье? Все это не мое. За исключением двух-трех исполнителей, все играют ужасно: Шарлотта, Лопахин, Дуняша. Почему на афишах и в газетах моя пьеса упорно называется драмой? Станиславский и Немирович ни разу не прочитали пьесы и делают из меня просто скучного писателя.
Ведь Артем (для него была написана роль Фирса) играет прескверно, — пишет он жене 27 февраля — я только помалкивал. И ей же 29 марта: Станиславский играет (Гаева) отвратительно. "Одно могу сказать: сгубил мне пьесу Станиславский. Ну, да бог с ним". К этому времени сборы упали до 50%. В июле Чехов умирает; Немирович пишет Станиславскому: "Чехова мы потеряли еще с "Вишневым садом". Он не написал бы больше ничего". Через тридцать лет — он же, в книге воспоминаний "Из прошлого": "Вишневый сад" — самый яркий, самый выразительный символ Художественного театра.
Судя по всему "чеховского" "Вишневого сада" за все эти 99 лет никто так и не увидел. Впрочем, пьесы Шекспира стали играть во всем мире примерно через двести с лишком лет после его смерти. Если бы не усилия Гете, который в пику надоевшей всем холодной французской драме заставил немецких критиков и переводчиков возродить Шекспира из небытия, вряд ли бы сейчас кто-либо знал это имя. Правда и то, что из немцев возрождать было некого.
Премьеру играли начинающие любители и Чехов им еще не по зубам. Во МХАТе ему только второй акт "Дяди Вани" своим и показался, где солировали Книппер и Лилина. Они выпивали и закусывали.
Если Шекспира родил Гете, то драматурга Чехова создали актеры. Первым "чеховским" спектаклем был, по-видимому, "Дядя Ваня" (именно его когда-то обругал Толстой) в постановке Кедрова, ученика Станиславского. Правда, для этого Станиславскому пришлось изменить искусство театра. Спектакль поставлен в 1947 г., когда основателей уже не было в живых и выросло поколение актеров Добронравов, Орлов, Вера Николаевна Попова, Яншин, Попов, Ливанов, Ленникова для которых других школ уже не существовало. Этот спектакль видел весь мир. "Вы открыли Лондону настоящего'Чехова — во всем его богатстве", писал Питер Брук.
