НАШЕ ЗАВТРА
Я люблю горизонты окраин
В пелене ядовитых дымов.
Там вздымается почва буграми,
Там встают вертикали домов.
Там в панели, как в северный берег,
Бьется ветер, вздымающий хлам.
Территории новых Империй
Начинаются там.
Завтра примут джинсовые дети
И труда, и оружия груз,
И шагнет в эту даль, в этот ветер
Раса новая, новая Русь
Здравствуй, наше суровое счастье
Сталь простора, крутой небосклон!
Катакомбные символы свастик
Освящают железобетон.
Максим ШМЫРЕВ
Бритый затылок и черный рукав —
Это идет молодой волкодав.
Когда противнику меж ребер
Вонзается тяжелый штык,
И в сорванном холодном горле
Кипит и остывает крик,
Когда ботинком лупят в темя,
Когда патрон дороже слов —
Тогда приходит наше время
Под гимны боевых рогов.
Не гуманисты — волкодавы,
И мышцы боем опьяня,
Мы строим новые державы
Из ветра стали и огня.
Грядет великая Россия.
Уже пылает небосклон.
Знамена наши боевые
Развернуты в простор времен.
Михаил МОИСЕЕВ
Я раздолбал кувалдой свой компьютер,
Видак пропил и телевизор расчленил,
Кассетник выбросил я в злобе лютой —
За этим хламом белый свет не мил.
Приемнику чердак взлохматил грубо,
Автомобиль облил бензином — сжег.
В охапку взял я сына и супругу
И прочь из города чадящего повел.
Бежать! Туда, где елки и березы
От космополитизма площадей
Никто не будет проливать там слезы
Над гибнущей демократией.
Долой цивилизацию тупую
Заводы, изрыгающие дым
Европу — проституточку нагую
Прикрытую лишь ваучером одним
Америка — хамящая путана
Москва — провинциальный Тель-Авив
Втоптали нас в дерьмо и все им мало
Еще хотят нас потопить в крови…
Пошли они! Да чтоб им было пусто
К чертям собачьим их и их прогресс.
Я говорю: любовь — святое чувство,
Они твердят: биохимический процесс.
Предлагаем недорогие водонагреватели 6 Аристон. Цены ниже среднерыночных.
Владимир Винников СЛОВО: МЕЖДУ ЦИТАТОЙ И МИФОМ
1. РАЗОРВАННАЯ НИТЬ
С каждым годом современную культуру все сильнее пронизывает ощущение непереносимой пустоты, исчерпанности, бесплодности, а потому — обреченности. В отечественной культуре оно переживается, возможно, еще острее и тягостнее, чем где бы то ни было. "Конец прекрасной эпохи" Иосифа Бродского и "У нас была великая эпоха" Эдуарда Лимонова производны именно от этого ощущения, а вовсе не от ностальгии по СССР.
Любимый поэт того же Бродского, александрийский грек Константинос Кавафис некогда написал ставшее уже классикой стихотворение "Ожидая варваров", где от лица жителя имперской столицы периода упадка вопрошал:
"И что же делать нам теперь без варваров?
Ведь это был бы хоть какой-то выход…"
(пер. С.Ильинской).
В конце века Эдуард Лимонов скрыто процитирует Кавафиса (рассказ "Исчезновение варваров", 1984) — опять же, ведя речь вовсе не о достоинствах "развитого социализма" или варварстве Homo soveticus.
Речь велась о необходимости и желательности выхода из лабиринта нынешней, прежде всего западной, цивилизации. О нем пророчествовал Александр Блок в поэтически-предсмертных "Скифах". О нем размышлял, описывая "Закат Запада", Освальд Шпенглер. О нем тоскует сегодня Дмитрий Галковский, с разбитым компасом обходя бесконечный тупик русской литературы и собственной жизни.
Тысячи и сотни тысяч других мастеров и подмастерьев культуры жаждали и жаждут найти в ее лабиринтах спасительную нить. Долгое время после октября 1917 года многим казалось, что желанная нить Ариадны найдена, и она — красного цвета. Здесь нет смысла определять причины и устанавливать места ее разрыва, разбираясь в запутанном ворохе разноцветных идеологий, верований, теорий и традиций. Важнее понять, что именно с этой перспективой выхода были связаны надежды на советскую Россию,— надежды, зачастую бывшие на весах сердца сильнее всех экспроприаций и ГУЛАГов, вместе взятых. Но "тонкая красная нить" оказалась разорванной, надежды не оправдались. А никому не мстят так безжалостно, как извергнутым из сердца богам.
"Повесть временных лет" рассказывает, что по приказу князя Владимира (Красна Солнышка) в днепровские воды сбросили идол языческого бога Перуна, и местные жители бежали за ним по берегу, крича: "Выдыбай, Перуне! Выдыбай!" То есть — спасайся сам, без нас, а мы поглядим, как это у тебя получится. Сегодня повергнутая Россия, уже не советская, плывет по течению (к какому морю?) под злорадные крики недавних сторонников, союзников и нахлебников. Но на фоне вчерашнего величия и могущества все острее и тягостнее переживается нынешнее метафизическое бессилие. Выдыбай же, Россие! Выдыбай!
2. ЭМИГРАУНД
В собственно советской культуре послесталинского периода подозрения, что красная нить разорвана, носили совершенно иной характер, чем на Западе или в СССР 20-х годов. Другими были причины их возникновения, другим был и социальный опыт подозревающих. Одно дело — яростные антиутопии Платонова и Оруэлла, или полные скепсиса демоны Булгакова. Совсем иное — рефлексии "шестидесятников" и иже с ними.
Дело ведь не в том, что эти, вполне сложившиеся, люди органически не принимали или не признавали Советскую власть и идеи коммунизма. Напротив, изначально они находились под воздействием этой власти и этих идей, были активными их сторонниками. Но вот беда: подобная активность оказывалась почти неприменима в реальной жизни,— если выходила за допустимые социальной средой рамки, со временем всё более определенные и формально строгие.
Эта ненужность, казалось бы, родным и "своим" государству и обществу, эта объективная ситуация личного бессилия — породили в советской культуре феномен эмиграунда (сращение терминов "эмиграция" и "андеграунд" — двух видимо различных, но сущностно единых форм социального и культурного отчуждения). С середины 60-х годов эмиграунд начал пронизывать советский строй снизу доверху, и к середине 80-х достиг критической массы.
Можно с уверенностью сказать, что все нынешние "демократы" прошли через эмиграунд, через переживание собственной отверженности: действительной или мнимой. Иногда это — очевидно, как в случае Ельцина, которого с умыслом провели по самым верхам "пути изгоя". Иногда — анекдотично, как в случае 15-летней комсомолки Леры Новодворской, которой районный военкомат отказал в праве с оружием в руках защищать вьетнамцев от агрессии США. Иногда — скрыто и таинственно, как в случае Гайдара или Собчака, не говоря уже о десятках и сотнях тысяч "простых" демократов.
Вирус эмиграунда можно было подхватить где угодно, поскольку "самодеятельность" не поощрялась в любой сфере жизни, а особенно — в сфере идеологии (куда входили также литература и искусство). Именно отсюда проистекло парадоксальное западничество так называемой советской интеллигенции, к началу 80-х почти поголовно ушедшей в эмиграунд.
Мечтавшие в 60-е "жить при коммунизме", в 80-е они мечтали "жить как на Западе". Они открыли ворота — и Запад пришел. Но "жить как на Западе" им не приходится — "как на Западе", приходится выживать. Насажденные идеологией коммунизма иллюзии отечественного эмиграунда о том, что на земле возможен всеобщий рай, и достичь его следует путем прогресса,— исчерпаны. Сам феномен эмиграунда, став господствующим, исчез. В свой андеграунд, в свою эмиграцию каждый из нас ушел, унося кусочек Отечества,— и Отечества не стало. А потому не стало ни эмиграции, ни андеграунда — из них некуда возвращаться.
