Все, что можно рекомендовать прочесть из годовых трудов двух ученых русских обществ, это коротенькая статья Бера, а затем можно смело рекомендовать не читать более ничего в “Записках Географического общества”, ни в “Трудах Общества вольно-экономического”. Не стоит времени тратить на эту бессодержательную чушь.
Можем похвалить Географическое общество только за то, что оно, окончив заседания нынешнего года, решилось вверить редакцию своих записок г. Бестужеву-Рюмину. Дай Бог час добрый и след долгий. Владея средствами, назначенными для издания, и имея под рукою кучу материалов, из которых всегда можно скомбинировать хорошие вещи, г. Бестужев-Рюмин может делать “Записки” книгою удобочитаемою, если обставит редакцию людьми, способными к работе.
В числе членов Географического общества есть литераторы, печатающиеся во всех журналах, — отчего мы не видим ни одной их строки в “Записках Географического общества”? Мы бы рекомендовали г. Бестужеву-Рюмину обратить на это внимание.
Но и там, и возле него, что-то опять поставлен неотразимый Владимир Павлович. Жаль, очень жаль, и непонятно, как это он так “конституируется” в Географическом обществе, что везде он нужен.
О вольно-экономической говорильне доброго сказать еще менее можно. Ни милости, ни богатые дары Екатерины II, ни внимание Александра I, ни другие более или менее сильные содействия ничего не поделали с этим сословным собором, с этими экономистами, ни разу не умевшими производительно распорядиться принадлежащими обществу капиталами. Ходить в эту говорильню можно только разве для того, чтобы наслаждаться способностью милых соотчичей пересыпать из пустого в порожнее с убеждением, что от этого кому-то или чему-то есть будто какая-то польза!
——
А что делает или сделал Ученый комитет государственных имуществ? Князь В. Ф. Одоевский, сочувствуя задачам этого комитета, все старался ввести туда свежих людей, примкнул к нему своим содействием нескольких литераторов; что ж они там говорят? Ничего. Этих членов туда и не зовут, кажется.
Впервые напечатано в 1863 году.
<ЧАЯНИЕ НАГРАДЫ. — НАДЛЕЖАЩИЕ ПРИНОШЕНИЯ>
С.-Петербург, вторник, 16-го мая 1862 г
Мы с некоторого времени получаем по городской почте письма от неизвестных нам лиц. Письма эти так интересны, что, выбрав из них одно, самое удобное для печати, мы сообщаем его нашим читателям как документ, способный характеризовать состояние умов известной части русского общества и веселить сердца наших апостолов невежества.
Вот это письмо:
“Г. редактор!
На днях были напечатаны в вашей газете две статьи: одна, кажется, из “Нашего времени”, а другая “Учиться или не учиться”. Что это такое? Неужели вы хотите сделать из вашей до сих пор порядочной газеты какую-то мусорную яму, куда можно валить всякую дрянь. Как можно нападать на безответных; веть (sic![222]) вы хорошо знаете, что возражения от них быть не может или может быть это сделано в чаянии награды? В таком случае вы не примените уведомить и об этом, для того чтобы публика могла по крайней мере вполне оценить это новое благонамеренное направление вашей газеты.
Подпищик (sic)”.
Г. редактору “Северной пчелы”.
Мая 6-го дня, 1862 г.
Никаких наград мы не получали и не желаем их получать. Это очень хорошо знают и те, от кого нам предсказывают награды, и те, которым народное счастье дороже суетного наслаждения “опасными занятиями”. Мы не уважаем ни деспотов, ни анархистов и чтим честных и просвещенных людей, которые, когда что-нибудь делают, то знают, что делают, а не ставят все на шашку единственно по любви к искусству.
Это наш ответ всем авторам полученных нами писем за помещение статей вроде “Учиться или не учиться?”.
——
Недавно нам случилось прочитать в протоколах одного из губернских по крестьянским делам присутствий жалобу какого-то управителя на мещанина, с которым он, должно быть, почему-нибудь не поладил. Обвинение заключалось в том, что такой-то мещанин, проживая в селении “самовольно”, втолковывает крестьянам разные ложные и вредные понятия. При строгости мер, принятых с прошлого года в отношении так называемых подстрекателей, обвинение это было весьма серьезно. Кто не знает, что иному управителю стоит только столкнуться со становым приставом и подставить двух свидетелей из загуляющих дворовых — и участь оговариваемого лица становится довольно безутешною? Кто не знает или не подозревает, что самыми дерзкими, самыми упорными противниками благополучного и мирного исхода крестьянского дела являются вовсе не крестьяне и, конечно, не помещики, а так называемые доверенные приказчики, управители и главноуправляющие, сами вышедшие из мужиков и из дворовых людей? Эти представители власти абсолютной, чувствуя, что теперь они утрачивают все свое значение и перестают быть безответственными пашами и полновластными решителями судеб крестьянского мира, возмущаются каждым явлением, сколько-нибудь радостным, и стараются заклеймить именем бунтовщика всякого, кто искренно и от души пожелает познакомить крестьян с их правами и обязанностями. Для людей, которым на свете нет ничего святого, конечно, ничего не стоит составить надлежащий акт, в каком духе кому будет угодно; дело завязывается, запутывается, и оговариваемое лицо заключается точно в тенетах, из которых нет никакой возможности высвободиться, особенно если хорошо уладится вопрос о так называемых дополнительных документах. Из парижского процесса князя Воронцова с издателем “Будущности” князем Долгоруковым (что перепечатано уже в русских газетах и журналах) явствует, что князь Долгоруков, готовясь к изданию своей Родословной книги, разослал ее программу ко всем знатным лицам с приглашением доставлять ему свои документы для поверки показаний официального источника — Бархатной книги. По получении этих бумаг, князь Долгоруков отвергал их, если они не сопровождались “надлежащим приношением”, или так называемыми “дополнительными документами”. В Париже всенародно провозглашено при публичном судопроизводстве и потом повторено во всех газетах, что эти выражения в России понятны каждому: пришлите документы — значит, дайте денег. (См. брошюру “Procès du prince Woronzow, contre le prince Pièrre Dolgoroukow, et le Courrier du Dimanche. Tribunal civil de la Seine, première instance”. Paris,[223] 1862).
Вот, вероятно, в силу этого-то обаятельного значения и поспешил с своими “дополнительными документами” г. коллежский секретарь Лаговский (см. “Северную пчелу” № 78-й), хлопотавший получить тепленькое, по его мнению, место питейного ревизора! Г. Лаговский сам говорит, что он изведал уже сладости питейной службы в ставропольском окружном комиссионерстве, “для исполнения разных по акцизу порученностей, успел и ознакомиться с этою отраслию познаний”. И вот эти практические люди, твердо веруя, что новых, честных идей всюду разом не привьешь, а что старая грязь все-таки, помаленьку да помаленьку, будет продолжать спокойно царить над русским чиновным миром, стоят себе все на одном и том же: пускай себе заводят новые порядки! Мы свое возьмем! Все-таки понагреем руки!
Многие были возмущены не столько поступком г. Лаговского, сколько остроумным и честным решением этого скандального дела со стороны департамента податей и сборов. Зачем, говорят они, неизвестное лицо, которое г. Лаговский хотел подкупить, не возвратил этих денег прямо ему лично с приличною головомойкою инстанциями? Зачем департамент податей и сборов публиковал про этот скандал и на всю Россию огласил г. Лаговского? Зачем таинственные “дополнительные документы”, в числе тысячи целковеньких, записаны на приход по книге сумм, департаменту не принадлежащих? Многие и очень многие ломали голову, как бы оправдать г. Лаговского и, в порыве великодушного сочувствия, сочиняли целые истории с гуманным намерением выпутать г. Лаговского из беды.
“Пусть скажет он, — говорили они, — что свою тысячу рублей он совершенно нечаянно вложил в конверт, надписанный на имя управляющего питейными сборами! У него было подготовлено два пакета: один для отсылки к приятелю тысячи рублей, а другой для представления дополнительных документов, актов, метрического свидетельства или там чего-нибудь другого… Его несчастье то, что он обложился пакетами по рассеянности. Но за что же так ошельмовать чиновника на всю Россию?”
— Теперь он с этими тысячью рублями простись навеки! Ужасный штраф! — заметил один из присутствовавших.
— Может быть, что он их по крохам собрал от бедных родственников, — присовокупил третий.
— Вытребовать-то их назад нет никакой возможности! — со вздохом сказал другой.
— И вступиться-то за свою честь нельзя: как раз под суд упрячут, — заметил четвертый.
— Кабы прежде, без огласки отдали бы под суд, г. Лаговский непременно оправдался бы, то и денежки возвратили бы ему, — подумавши, сказал один из говоривших; — ну, а теперь, как дело пошло такою дорогой, ему остается только смириться, молчать, улизнуть из Петербурга или из Москвы, купить себе хуторок и зажить себе хоть и барином, но скромненько, не обращая уже на себя общественного внимания.
