Иван в мотоциклетной каске, со следами извести на плечах, молча потирает ушибленную руку. Ковров, наверное, уже в который раз объясняет ему:
— Пойми наконец, для того чтобы проходить сквозь стены, нужно только три условия — видеть цель, верить в себя и не замечать препятствия. Понял? Вот, смотри.
Сделав рукой какое-то едва заметное движение, он ринулся прямо на кирпичную стену и легко исчез в ней. Потом так же легко появился и скомандовал:
— Давай, пошел!
Иван, сцепив челюсти так, что скулы побелели, бросился вперед и врезался в стену. Брыль вовремя подхватил его.
Сидящие на верстаке Верочка и Катенька тихонько прыснули.
— Не штурмуй стену, это не дзот, — принялся вновь объяснять Ковров. — Не замечай ее, понял?
— Понял, — ответствовал Иван и снова врезался в кирпич.
— Либо убьется, либо покалечится, — определил Брыль, которому изрядно надоело ловить Пухова.
Ковров насупился. Потом посмотрел на притихших девушек.
— Все понятно, — тяжело вздохнула Верочка. — Придется жертвовать собой. Пойду напрошусь к Алене в горничные на сегодня. С некоторых пор она это очень любит…
— Я с тобой, — тяжело вздохнула Катенька. — Ой, товарищи, когда-нибудь она меня заколдует, в прах обратит.
— Не бойся, восстановим, — пообещал Ковров.
— Мы дверь не запрем, — деловито сказала Верочка. — В кухонное окно фонариком помигаем, когда идти можно будет.
— Только пойми, Иван, во сне она прежняя, но если до поцелуя разбудишь — беды не миновать, — напомнил Ковров.
— Я помню, — кивнул Иван.
В своей квартире Сатанеев поздно ночью сидит за столом, заваленным справочниками и журналами. На коленях его лежит открытая «Медицинская энциклопедия». В руках у Сатанеева — ярко иллюстрированное издание «Конька-Горбунка». Он с ужасом рассматривает сочные изображении кипящих котлов с торчащими из них худыми ногами.
— Бух в котел — и там сварился… — дрожащим голосом произносит он, отшвыривая книгу и хватаясь за «Энциклопедию». — Ожог… третьей степени… Нет, это немыслимо!
Сатанеев глубоко задумывается, вертя в пальцах большой карандаш, которым делал пометки. Неожиданно лицо его озаряется радостью.
— Кажется, придумал!
И перед мысленным взором Сатанеева возникает кованый ларец в кабинете Киры. Он видит, как медленно, словно во сне, открывается фигурная крышка ларца, из глубины его так же медленно и торжественно выплывает волшебная палочка, не отличающаяся внешне от карандаша в его руках.
— Нашел! — шепотом говорит он, прижимая дрожащими руками карандаш к бурно вздымающемуся животу.
Он подбегает к платяному шкафу, распахивает его, на миг замирает перед открывшимся большим зеркалом, хихикая, гладит обширную лысину.
— Обращусь в блондины! Или нет! В брюнеты, это благороднее…
Часы на стене бьют час ночи.
Иван протискивается сквозь полуоткрытую дверь в квартиру Алены. Его встречает всхлипывающая Верочка.
— Заснула? — шепчет Иван.
Верочка вздрагивает, судорожно зажимает ему рот и отрицательно качает головой. Иван быстро прячется в стенной шкаф.
— Читай с выражением, — слышится из комнаты капризный сонный голос Алены. — И громче!
— В наступающем сезоне вновь будут модны расклешенные юбки, — дрожащим голосом читает Катенька, — с широкими корсетами из велюра, замши или иных плотных и красивых материалов.
— Что ты кричишь, как на базаре? — вновь недовольно бормочет Алена. — Тише читай!
Голос Катеньки сливается в монотонное бормотание.
— Где Вера? — снова вопрошает засыпающая Алена. — Пусть грелку в ногах поправит! И уходите обе, я спать хочу.
Девушки стремглав выбегают из комнаты. Дверь захлопывается. Наступает тишина.
— Если не расколдуют — уволюсь, — всхлипывает, спускаясь по лестнице, Верочка.
— Только б ему повезло, только б ему повезло, — твердит Катенька, семеня вслед.
— Слушай, — говорит Верочка, оборачиваясь. — Давай кулаки за него держать. Всю ночь!
— Давай! — соглашается Катенька. — Раз, два, три!
Они одновременно сжимают, вытянув вперед, кулачки и, закрыв глаза, обе шепчут одно желание:
— Только б ему удалось!
Иван выбирается из шкафа и входит в комнату. Все вокруг освещено лунным светом. На узкой тахте крепко спит Алена, и во сне лицо ее прекрасно и грустно. Иван останавливается, залюбовавшись спящей, и вдруг непроизвольно, по-детски прерывисто вздыхает. Алена пошевелилась во сне. Иван вздрогнул, отступил за портьеру.
— Иванушка, — шепчет сквозь сон Алена.
— Аленушка моя, — говорит Иван, приближаясь к постели.
— Как хорошо, когда ты снишься, — шепчет Алена, улыбаясь.
— Милая моя, бедная. — Иван осторожно становится на колени рядом с кроватью.
Мне плохо, Ванечка, родной, что-то со мной случилось… Я сама не своя… — По щеке Алены медленно скатывается слеза.
— Не думай об этом, все это наваждение, оно пройдет, обязательно пройдет! — быстро шепчет Иван, весь сжимаясь от жалости и нежности.
— Ты не уйдешь?..
— Нет, нет!
— Уйдешь… — слабо улыбаясь, произносит Алена, в улыбке ее грусть и безнадежность. — Ты теперь только во сне приходишь… Разлюбил Иванушка Аленушку…
— Я люблю тебя, я тебя еще больше люблю, — говорит Иван.
— Какой хороший сон! — Алена закидывает руки за голову. Лицо ее, озаренное лунным светом, на миг становится по-настоящему счастливым, как в первых эпизодах фильма.
— Поцелуй меня, Аленушка, — тихонько просит Иван. — Проснешься, и все будет, как прежде…
— Нет, нельзя, Иванушка, нельзя, я боюсь просыпаться…
— Ты ведь никогда ничего не боялась…
— А теперь боюсь, себя боюсь.
Иван беспомощно оглядывается. Тишина. Уютная девичья комната в лунном свете. Он снова склоняется к Алене.
— Помнишь, как ты меня в первый раз поцеловала?
Нежно, ласково улыбается Алена.
— Мы танцевали… такая красивая мелодия, — Тихо-тихо она пропела несколько тактов, — Ты придумал слова… для меня…
И, словно разбуженное воспоминание, мелодия, напетая Аленой, зазвучала в светящейся лунными бликами комнате.
— Ты поцеловала меня первая, — шепчет Иван. — Я никак не мог решиться…
— Да…
— Поцелуй еще раз, как тогда…
— А ты спой, — просит Алена еле слышным голосом, пробивающимся сквозь мягкую пелену сна. — Спой…
И, присоединяясь к уже звучащей мелодии, Иван тихонько начинает песню — сначала он только говорит, произнося слова в такт музыке, потом тихонько поет. Песня словно обволакивает Алену, заполняет собой комнату. Конкретные очертания предметов растворяются в лунном сверкании, и остаются только Иван и Алена да песня о любви.
— Пой, Иванушка, — улыбаясь, шепчет Алена. — Как легко мне… как спокойно… как радостно…
Мягко искрятся сугробы за окном, спит заснеженный, вольно раскинувшийся старинный город, звучит тихая песня.
Две фигуры у подъезда разом подняли головы и прислушались.
— Он что, чокнутый?! — растерянно спросила фигура повыше.
— Что влюбленный, что чокнутый — для медицины безразлично, — ответила вторая, более округлая фигура. — А вот радикулит или пневмония — это нам с тобой на выбор после такой ночки…
Еще звучит мелодия песни, и лунный свет в комнате еще не раскрыл реальных очертаний предметов.
— Поцелуй меня, — просит Иван, ближе склоняясь к Алене.
— Да, да, — шепчет она и тянется к нему руками. — Сейчас, может быть… Да… Только пой мне, прошу тебя…
И снова, повтором, звучит припев.
Сатанеев в лыжной куртке с низко надвинутым капюшоном, осторожно перешагнул порог свой квартиры и… шарахнулся. Прямо перед ним на лестнице, занеся лапу, замер черный кот Киврина.
— Брысь! — прошипел зам по общим вопросам. — Брысь, поганая!
Алена, улыбаясь с закрытыми глазами, положила руки на плечи Ивана. Их губы сближаются и вот-вот сомкнутся.
Сатанеев вделал неловкое движение. Кот вскочил. Дверь оглушительно хлопнула. Сатанеев, опережая кота, пулей помчался по лестнице вниз. Кот с отвратительным мявом рванул вверх.
Мимо Коврова и Брыля проскочила черная фигура. Она шарахнулась за ближайшее дерево.
Алена разом отпрянула от Ивана и открыла глаза.
— Ой! Вы кто?! — Она села в постели, одной рукой оттолкнула Ивана, другой резко натянула на грудь одеяло. — Как вы сюда попали?
— Аленушка, — схватив конец одеяла, воскликнул Иван.
— Прочь руки! — взвизгнула, окончательно проснувшись, Алена и, вцепившись в одеяло обеими руками, толкнула Ивана ногой.
Он рухнул на пол и забормотал, торопясь подняться:
— Подожди… Вспомни… Я ж твой Иванушка… Ты ж должна меня поцеловать…
