— Уступите одну, куда вам такую уйму?
— Одну, говорите? А и впрямь — одну, куда ни шло, пожалуй уступлю.
— Цена?
— Не дороже денег. Давайте 10 «ковриков».
— Хотите пять?
Сторговались за семь. Ковриками зовут здесь эстонские тысячи старого выпуска. Семь ковриков равняется двадцати долларам, немногим меньше — на доллар.
— Который же номер желаете? Выбирайте любой.
— Да давай поновее, — попросили мы.
— Тогда берите тринадцатый, — посоветовал купец: вторую только весну празднует.
Тщательно осмотрев все лодки, мы убедились сами что № 13 во всех отношениях лучше других. Решили тотчас же, не теряя времени, пуститься в обратный путь — двенадцать верст по реке вниз, да по морю около сорока. Узнав о наших планах, купец с дочерью пришли в ужас.
— На ялике по морю? Да вы шутить изволите.
— И не думаем, — засмеялись мы, рассаживаясь в лодке.
— Храни вас Бог, — вдохнул старик, крепко пожимая нам руки. Барышня пожертвовала нам жестянку для вычерпывания воды.
— На всякий случай, неровен час, — благожелательно шепнула она.
— Всего доброго! — закричал инженер, взявшись за весла. Я сел к рулю, и мы быстро поплыли. Мы выехали на середину широкой реки, и теченье, подхватив нас, понесло стремглав к морю. Вскоре Нарва осталась за поворотом реки. Виднелись еще долго крепостные башни и остроконечные шпили кирок. Грести почти не приходилось: сама река несла нас. Приблизительно через час на правом берегу обозначилась Смолка, излюбленное дачное место наровчан. Песчаный обрывистый берег. Сосны. Среди них дачки. Ничего особенного.
Перед нами лежал большой остров. Мы неслись левым проливом. Из-за поворота показался «Павел», шедший уже обратным рейсом из Гунгербурга. В четыре часа дня мы подплыли к устью. Синело вдали море. Северный ветер задул нам в лицо. В Гунгербурге мы причалили к берегу, и мой спутник пошел в таможню за пропуском в море. Минут через десять все формальности были закончены, и он вернулся с пропуском и кульком с едой.
— Придется обождать, когда стихнет или переменится ветер, — заявил он, подойдя к лодке. — Северный будет прибивать нас к берегу.
— Поедемте пока в Россонь, — предложил я, и мы направили нашу лодку в приток Наровы, впадающий в нее напротив Гунгербурга.
Выплыв в Россонь, мы остановились у подветренного берега и стали приготовлять захваченные из дома удочки. До шести часов проловили мы окуней, и к этому времени северный ветер сменился восточным, попутным нам. Улов был приличным: штук 12 средних окуней лежало под кормовым креслом. Мы выехали в море. Так как берег между Гунгербургом и нашей рыбачьей деревушкой Тойлой имеет вид вдавленной в сушу подковы, мы для сокращения пути взяли курс напрямик и, значит, долгое время отдалялись от берега. Вскоре мы были уже от него верстах в семи-восьми.
Море волновалось. Барашки кувыркались вокруг нас. Ялик качало немилосердно. Из пальто инженера и из наших удилищ мы соорудили подобье паруса, и по очереди, ровно по часу, гребли для усиления хода лодки. Вот уже Гунгербургский белый маяк остался далеко позади нас, вот исчезли из вида дачи Шмецке и Мерехольд. Самая высокая точка еле видного дальнего берега влекла нас к себе, ибо, знали мы, она была гористою рощею нашей Тойлы.
До самого Силламяе — половина пути — продолжала трепать наше суденышко качка. Около девяти часов белого майского вечера стал стихать ветер, и вторую половину пути мы плыли уже по лимонному зеркалу стихшего Финского залива. Очаровательною была поездка эта, и наш № 13, мысленно уже названный мною «Ингрид», быстро подвигался вперед. Дальняя роща постепенно все приближалась и росла, но только спустя шесть часов по отплытии из Гунгербурга мы закончили свое путешествие и вытащили лодку на камни Тойлы. В первом часу ночи было это, когда утренняя заря — Койт — целуется с вечерней — Эмарик, когда рыбаки собираются в море, и бледные, весною взволнованные лица приморских девушек соперничают в белизне с вешней белой ночью.
1927
Тойла
Блестки
(Афоризмы, софизмы, парадоксы)
1
Все можно оправдать, все простить. Нельзя оправдать лишь того, лишь того нельзя простить, кто не понимает, что все можно оправдать и все простить.
2
Я люблю ее от того, что ее трудно любить: она не дается любить.
3
Мое сердце подобно новому перу, твое — пеналу. Я кладу свое сердце в твое. От тебя зависит поставить пенал в сухое или сырое место. Если перо заржавеет, повинен в этом пенал.
4
Самое обыкновенное биение любимой женщины прекраснее окаменелости Венеры Милосской.
5
Самый идеальный вид любви — любовь без взаимности: такая любовь бескорыстна и истинно-мечтательна, ибо в ней нет удевлетворенности.
6
Женщина, рассказывающая посторонним о своей интимной жизни, способна выйти из дома без юбки.
7
Единственное мое убеждение — вовсе не иметь убеждений.
8
Неудачные последователи великого художника — злейшие враги его.
9
Если вы желаете меня оскорбить, подражайте мне.
10
Для того, чтобы хвалить меня, нужно быть или очень искренним, или равным мне, или трусом.
11
Плачьте слезами раскаяния: в них захлебнется Грех.
12
Открытый эгоизм есть истина. Тайный эгоизм — страшный порок.
13
Открытое преступление — редкая в наше время искренность.
14
Ничего никому не нужно, кроме физиологических отправлений. Искусство, наука, «идейность» — или поза, или выгода.
15
Не ждать от людей ничего хорошего — это значит не удивляться, получая от них гадости.
16
Внушать человеку свои мнения — это то же, что обучать попугая или метать бисер перед свиньями.
17
Спор есть спорт: развлечение и только. Но не для всякого: попробуйте-ка страдающего астмой заставить упражняться в беге.
18
Ударить любимую женщину — самоубийство. Просто женщину — самооплевание.
19
Считаться с человеком — не достаточно его презирать.
20
Ударить человека — считать его равным себе. Не оттого ли я никого не бил.
21
Я рад только тем, кто рад мне.
22
Если хочешь сохранить с человеком добрые отношения, приписывай ему то, что ему не свойственно.
23
Сознательная проституция — мудрое разуверение в любви.
24
Корыстная проституция — ассенизационный обоз.
25
Проституция из-за нужды — белая голубка с подрезанными крыльями.
26
Женщина, отдающаяся во имя существования, честнее так называемой «честной труженницы»: она получает от жизни больше, но и дороже расплачивается.
27
Нет ничего бесчестнее — сохраняя внешнюю честность, тяготиться ею.
28
Женщина, отдающаяся из-за нужды и упорно своих обладателей презирающая, обладает вкусом к жизни и содержит в себе зачатки истинной любви.
29
Женщина без прошлого — рыба без соли.
30
Человек, мечтающий весною об осени, а осенью — о весне, человек не безнадежный.
31
Я полюбил бы ее, если бы не боялся, что она дурно обо мне подумает, если я ее полюблю.
32
Красавица в плохом платье — это «Страдивариус» без футляра. Однако «Страдивариус» имеет смысл именно без футляра. Но чтобы его сохранить, футляр обязателен.
33
Женщина, презирающая людей, но любящая кокетничать с мужчинами, упивается воспоминаниями о своем исковерканном прошлом и мстит, подавая несбыточные надежды.
34
Женщина, побеждающая в себе потребность измены, невеста богов!
35
Женщина, не думающая вовсе об измене, или очень редкая, или очень тупая женщина.
1915 г.
Впервые опубликовано в газете «Старый Нарвский Листок» в 1925 году.
36
Бесцельно отдаваться каждому, не беря его, не грех, а наивысшая пакость.
37
Идеальная грядущая эпоха человечества — отмена законов за их ненадобностью.
38
Надобность законов — доказательство низкого культурного уровня человечества…
39
Утопия — счастливейшая страна мира: въезд в нее пошлякам строго воспрещен.
40
Желание быть оригинальным, не имея данных, самый гнусный вид пошлости.
41
Истинная оригинальность — отремонтированная простота.
42
Русская критика плохо воспитана: мною существует и меня же бранит!..
43
Как жаль, что я лишен возможности хотя бы один раз накормить на свой счет критиков: эти неудачники, наполнив свои вечно голодные желудки, принялись бы ругать меня еще больше!
