Ознакомительная версия.
Вот что было на самом деле: первая мысль о полуденном выстреле появилась у выдающегося французского астронома Жозефа Николя Делиля, который два десятилетия служил в петербургской Академии наук. Именно он в декабре 1735 года подал главе Академии наук барону Иоганну Альбрехту Корфу предложение, переведенное на русский язык поэтом Василием Кирилловичем Тредиаковским. Из этого документа стоит привести обширную цитату: «Полезный проект, чтобы дать каждому С.Петербургскому обывателю способ, как исправно заводить по солнцу стенные и карманные часы. Понеже находятся исправные меридианы в обсерватории, чрез которые всегда можно знать на всякий день прямой час, когда солнце придет на полдень, так же и чрез посредство верных часов, которые в обсерватории, можно всегда видеть прямой же час, хотя бы не видно было солнца целый месяц; того ради надлежало бы однажды выстреливать из пушки точно в самый полдень, и для того надобно бы было приказать тем, которые имели стрелять с адмиралтейского бастиона, что против обсерватории, чтоб они на каждый день были готовы не много прежде полудня к выстрелу в самую ту минуту, как с обсерватории дается им сигнал, каков определен быть имеет. Можно объявить о сем и в ведомостях, что выстрел сей чинится на всякий день токмо для выше объявленной причины».
Идея понятная и несложная в осуществлении. Адмиралтейство на одном берегу Невы, академические учреждения — на другом, визуальная связь имеется, синхронизировать выстрелы с данными обсерватории несложно. Глянулась идея и барону Корфу, вследствие чего он представил проект в Кабинет императрицы Анны Иоанновны. На этом, однако, жизнь проекта завершилась: ответа на доклад не последовало. Очевидно, министры чувствительной Анны сочли неудобной пальбу в самом центре столицы.
Пушка, из которой производится полуденный выстрел
Тот факт, что замысел Жозефа Николя Делиля остался в проекте, подтверждается всей петербургской литературой и поэзией пушкинского времени: если бы полуденная пушка стреляла, это непременно было бы отражено мастерами печатного слова. Но — увы. Александр Павлович Башуцкий в своей «Панораме Санкт-Петербурга» описывал день горожанина: утро, потом часовая стрелка «переступает за полдень», а в два часа бьют часы на башне Городской думы. И никакого выстрела!
Знатоки поэзии знают также, что сам Александр Сергеевич Пушкин в «Медном всаднике» перечисляет поводы, по которым пушки палили над северной столицей: «когда полнощная царица дарует сына в царский дом, / или победу над врагом Россия снова торжествует, / или, взломав свой синий лед, Нева к морям его несет / и чуя вешни дни, ликует». Итак, праздники, ледоход — а еще названные выше наводнения. Иными словами, выстрелы имели вполне конкретное информационное значение.
Но когда же полуденный выстрел впервые раздался над Петербургом?
Эта дата известна точно: 6 (18) февраля 1865 года. Незадолго до этого из Пулковской обсерватории в столицу была проложена телеграфная линия, по которой стали передавать сигналы точного времени. Появилась технологическая возможность возвещать горожанам о полудне с точностью до секунды. Полуденную пушку установили тогда у Адмиралтейства.
А восемь лет спустя, осенью 1873 года, пушка поменяла дислокацию и переехала в Петропавловскую крепость. Об этом горожан оповестили газеты: «пушка, возвещавшая Петербургу полдень, за устройством набережной переносится с адмиралтейского двора на один из бастионов Петропавловской крепости». Набережная, о которой идет речь — это Адмиралтейская набережная, ее как раз начинали строить в граните.
К началу XX столетия полуденная пушка стала привычной приметой петербургского быта, и не случайно она нашла себе местечко в романе Владимира Владимировича Набокова «Защита Лужина»: «Как всегда в праздничные дни, он вышел гулять с отцом, но это не были прежние детские прогулки: полуденная пушка уже не пугала, и невыносим был разговор отца, который, придравшись ко вчерашнему вечеру, намекал на то, что хорошо бы начать заниматься музыкой». А вот из воспоминаний балерины Тамары Платоновны Карсавиной о том, как она в Первую мировую войну вернулась в столицу: «Жизнь в городе текла своим чередом. Как и прежде, мы проверяли часы по полуденному пушечному выстрелу с крепости. Далекий символ общины — когда-то сигнал рабочим для перерыва на обед. Полуденный выстрел… Звук пушки, такой спокойный и привычный, казался теперь memento mori».
С Нарышкина бастиона пушка стреляла без перерыва до лета 1934 года, несмотря на все революции и смены формаций. А потом было принято решение прекратить ежедневную канонаду в самом центре социалистического Ленинграда. В конце концов, радиостанции страны уже передавали сигналы точного времени, и зачем было сохранять такое буржуазное излишество? Лишь в 1957 году, когда широко (и с запозданием на 4 года) праздновалось 250-летие Ленинграда, ритуал решили возродить. Первый после перерыва выстрел прозвучал 23 июня 1957 года, и с тех пор традиция не прерывается.
Напомню, еще летом 2008 года в Устав Санкт-Петербурга включены слова о том, что «петербургской традицией является полуденный выстрел сигнального орудия с Нарышкина бастиона Петропавловской крепости».
Давняя это традиция, уважаемая, хоть и сроку ей — не более полутора столетий.
«Наплывы идей и идеек»
Вся ли старая архитектура достойна восхищения?
В предыдущих главах этой книги мы занимались сюжетами конкретными, вполне подлежащими поверке фактом. Новая наша тема — заблуждение весьма обобщенного, почти что философского свойства. Критикуя современную архитектуру — а критиковать в ней есть что — все мы нередко говорим: а вот раньше строили лучше. Речь ведется, конечно, не о бетонных типовых коробках советского времени, а об архитектуре золотой поры Петербурга — XVIII и XIX столетий.
Очень многие горожане убеждены, что та архитектура — все равно что знак качества, что зодчие эпохи барокко и классицизма были все как на подбор замечательными мастерами. Но это несомненное заблуждение.
Процент талантов на душу населения — вещь постоянная, не сильно меняющаяся в разные эпохи. Если родился на свет Карл Иванович Росси, это вовсе не значит, что все его современники будут обладать таким же чувством пространства и меры. «Сколько дурных сторон в четырехэтажном доме? Три; остается четвертая — фасад; и этой-то стороны наши четырехэтажные дома вовсе не имеют, потому что строятся все на одну колодку, вырубленную где-нибудь в Англии или, может быть, в Америке каким-нибудь купцом пятой гильдии», — писала еще в 1840 году «Художественная газета», критикуя строительство доходных домов. А ведь это было самое начало новой эпохи, когда бурно растущий капитализм стал наступать на пятки предыдущей общественной формации.
Помимо больших стилей (к ним относятся барокко, классицизм и модерн), в петербургской архитектуре нашлось место и другим. Эклектике, например, которую теперь еще именуют историзмом. Зданиями в подобном стиле застроены многие улицы городского центра — такие, скажем, как улицы Марата или Восстания. И если в сравнении с бетонной коробкой современного гипермаркета постройка Александра Сергеевича Хренова будет выглядеть настоящим чудом зодчества, на деле оно чудом не является. Современники хорошо понимали, что слишком многие «новые постройки или переделки производят впечатление разнохарактерное: между ними можно было встретить и хорошие, и посредственные, и ни на что не похожие» (из журнала «Зодчий» за 1875 год). А известный столичный архитектор Роберт Андреевич Гедике рассуждал на первом съезде российских зодчих в 1892 году о причинах «явного упадка вкуса в гражданской архитектуре нашего времени».
Второсортность архитектуры той поры стала особенно ясна спустя годы. Лидия Яковлевна Гинзбург в «Записках блокадного человека» писала о том, как в тяжелую военную пору «люди стали говорить о домах, думать о домах»: «Невнимательные люди увидели вдруг, из чего состоит их город. Он слагался из отдельных участков несравненной ленинградской красоты, из удивительных комплексов камня и неба, воды и листвы, а в остальном из домов второй половины XIX века с некоторой примесью предреволюционного модерна и коробок первых лет революции. Бездарная архитектура второй половины прошлого века, с боязнью линий и плоскостей, гладкой поверхности и незаполненного пространства, побуждавшей ее каждое свободное место забивать какой-нибудь оштукатуренной бессмыслицей. Теперь мы увидели эти дома облезлыми, стоящими в сырых и ржавых потеках краски плохого качества. В тяжелые осенние дни казалось, что эта ржавая промозглость проступает у них изнутри».
Это тоже о том, что уже сказано: помимо хорошей старой архитектуры в Петербурге немало плохой. А теперь позволю себе обратить внимание читателя на точку зрения еще более радикальную и тоже имеющую сторонников. Она проста, как мычание: в Петербурге вообще нет выдающихся памятников архитектуры. Нет, и все тут! Даже любимые горожанами Смольный собор, Адмиралтейство, Казанский собор и другие здания — совсем не шедевры.
Ознакомительная версия.
