твою дачу именно такой». Так она сказала, будто проговорившись, и внутри меня натянулась какая-то нитка. Сегодня я так и написал — здравствуй, именно тогда я и понял, что натянулась какая-то нить. И она приехала со мной прощаться, а ты Вова, наливай, наливай. Что попусту сидеть, заодно и бутылку освободишь.
Извините, если кого обидел.
13 ноября 2013
Диетолог Протасов (2013-11-24)
Малыш учился прилежно и с душой. Он мечтал стать врачом, и не просто врачом, а диетологом.
И когда он встречал лентяев, ему было физиологически неприятно.
Неприятен был ему Карлсон — Малыш в тайне считал его евреем за фамилию. Впрочем, какой Карлсон еврей? Но нет, еврей-еврей, шептало ему что-то внутри.
Тем более, Карлсон праздновал Хануку целый год.
Он путал кости и мышцы. У самого мышцы вовсе были невидны — Карлсон был пухл и толст.
И вот однажды пришёл тот час, которого ждёт старшекурсник.
Их распределяли по больницам.
Но в ночь накануне они шумной компанией отправились гулять по столице. Малыша вела под руку студентка с журфака, она была давней студенткой, не очень красивой, но практичной.
Журналистка решила, что диетолог составит её счастье — не всё, так хоть финансовое.
Дешёвая водка лилась Москвой-рекой, и дело кончилось в Александровском саду. Они оскорбили кремлёвскую стену действием. Всё бы сошло с рук, но одна студентка завизжала, когда увидела склонившегося из-за зубца часового. Мгновенно сад осветился — и их взяли, как были — со спущенными штанами.
Девицы через три дня вдруг осознали себя санитарками в калужской больнице, а Малыш и Карлсон ещё неделю ждали разбирательства.
— А давай поменяемся фамилиями? — ещё в первый день предложил Карлсон. — Мне хорошо, да и тебе не плохо. Тебя ещё в Швецию вышлют… А я тут сам справлюсь.
Малыш недолго колебался — хмеля в нём ещё было достаточно.
И когда охранник вызвал Карлсона с вещами, Малыш, подхватил свой полиэтиленовый пакетик и выскочил вон.
— А ты, Протасов, сиди, — мрачно сказал охранник.
Карлсон с улыбкой посмотрел на дверь. Теперь свидетелей не осталось — и в тот же вечер он улетел прочь.
Прямо с тюремного двора, во время прогулки.
Это изрядно озадачило охрану.
Но мудрый начальник был не промах, и тут же вписал в список арестантов слово «секретный».
Так обычно делалось в те патриархальные времена, когда сидельца не полагалось показывать лишним людям. Так, один шведский дипломат просидел лет тридцать и был выпущен только когда окончательно поверил, что он фотограф из города Торжка. И так это его разобрало, что он приехал в Торжок, женился там и умер — лет ещё через десять. А в тамошней рюмочной, не достигая его шведского языка, никак не могли понять, что это он так ругается, когда напьётся. И вроде не матерится, но, видно, забористо разговаривает.
Итак, заключённый был секретный и фигуры не имел.
Несколько раз к нему в камеру приходили правозащитники и уныло рассматривали пустую камеру.
Им нечего было предъявить администрации — если ввергнутый в узилище диетолог фигуры не имел, то он не мог бороться, объявить голодовку или составить петицию.
Журналистка стала признанным специалистом по этой истории, и не реже чем раз в месяц, публиковала в блоге новости из тюрьмы, а потом и из колонии.
Между тем, Малыш брёл по чужой ему Швеции. Он никому не смотрел прямо в лицо и различал людей по запаху. Пахло Макдональдсом и прочей быстрой едой.
Диета была чужда этой стране.
По запаху Малыш выбирал место для ночлега, причем норовил спать под деревом, потому что под деревом дождь не так мочит.
Он шел, нигде не задерживаясь — он был тут никому не нужен.
Он проходил шведские деревни, как проходил реку плоский камешек, «блинок», пускаемый мальчишкой, — почти не задевая. Изредка какая-нибудь шведка давала ему молока. Он пил стоя и уходил дальше. Ребятишки затихали и блистали белесыми соплями. Деревня смыкалась за ним.
Его походка изменилась с тех пор, когда он бодро входил в ординаторскую. От ходьбы она развинтилась, но эта мякинная, развинченная, даже игрушечная походка была все же походка врача.
Он не разбирался в направлениях. Но эти направления можно было определить. Уклоняясь, делая зигзаги, подобные молниям на картинах, изображающих всемирный потоп, он давал круги, и круги эти медленно сужались.
Так прошёл год, пока круг сомкнулся точкой, и он вступил в Стокгольм.
Вступя, он обошёл его кругом из конца в конец.
Потом он начал кружить по городу, и ему случалось неделями делать один и тот же круг.
Шёл он быстро, все тою же своей врачебной, развинченной ординаторской походкой, при которой ноги и руки казались нарочно подвешенными.
Лавочники его ненавидели.
Когда ему случалось проходить по Вазистану, они покрикивали вслед:
— Приходи вчера.
— Играй назад.
О нём говорили, что он приносит неудачу, а шведские феминистки, что держали у русского посольства бессменный пикет, чтобы откупиться от его глаза, давали ему, молчаливо сговорясь, по гамбургеру.
Мальчишки, которые во все эпохи превосходно улавливают слабые черты, бежали за ним и кричали:
— Педофил!
Он нашёл лестницу, забрался по ней а крышу и сколотил себе там домик.
Заснув, наконец, в этом доме, он забыл всё — жиры, аминокислоты и раздельное питание.
Питался он пойманными голубями.
А в его родном городе дела шли своим чередом.
Секретный арестант под его старой фамилией был освобождён вместе с другими узниками режима.
Когда диетолог Протасов вернулся из Сибири, о нём уже знали многие. О нём много писали в прессе — отечественной и зарубежной.
Это был тот самый диетолог, который сделал что-то ужасное под окном Президента во имя свободы, был наказан и сослан в Сибирь, а потом помилован и сделан старшим диетологом. Таковы были вполне определённые черты его жизни.
Министр уже не чувствовал никакого стеснения с ним и просто назначал то в поликлинику, то в больницу. Он был исправный врач, потому что ничего дурного за ним нельзя было заметить.
Диетологу было пора жениться, и нашли журналистку.
Журналистка, сначала обрадовалась, думая, что её соединяют с внезапным любовником. Она подкрасилась и затянула несходившуюся шнуровку на хипстерских кедах.
Потом в церкви она заметила, что стоит одиноко, а над соседним пустым местом держит венец сотрудник администрации Президента. Она хотела уже снова упасть в обморок, но так как держала глаза опущенными ниц и видела свою талию, то раздумала. Некоторая таинственность обряда, при котором жених не присутствовал, многим понравилась.
И через некоторое
