Павел Астахов перед телекамерами сказал, что у Агеевых есть шанс вернуть приемных детей — конечно, «если они выполнят ряд условий». А то ведь дети страдают без своих любимых приемных родителей и постоянно спрашивают, могут ли они вернуться к маме и папе…
И вот у меня возникает вопрос: а для кого вы все это делали?!
Для детей?! Так они-то как раз сейчас и страдают. Им — от ваших действий УЖЕ плохо. Значит — совершенно точно не для них.
Для себя.
И что бы ни говорил Павел Астахов о необходимости государственного контроля за соблюдением прав ребенка, я никогда не поверю, что родители — любые родители — будут желать ребенку меньше добра, чем наше чадолюбивое государство, которое с гаишниками-то справиться не может, а уже пытается говорить о контроле за правами ребенка.
Вы сначала хотя бы со своими постоянно самовоспроизводящимися в каждом регионе страны «условными Лужковыми» как следует разберитесь, а потом уже лезьте в семью, детей защищать.
А если уж так хочется заняться именно детьми, — займитесь-ка для начала беспризорниками и детдомовцами, большая часть которых, какие бы вы тут нам сказки ни рассказывали, все равно пополняет ряды «криминальной пехоты».
Нет, разумеется, бывают и исключения, и много, но фронт работ — все равно немереный.
А здесь — дело семейное. И без вас как-нибудь разберутся — без телекамер и позирующих перед ними разнообразных, в том числе и силовых, чиновников.
По крайней мере, «защищаемые» вами дети не плакали бы сейчас, по словам вашего же Астахова, в приюте и не спрашивали бы у того же Астахова, когда они смогут уехать к маме и папе, которым их пока что не то что забрать не дают — видеться с ними не разрешают.
А знаете, почему?!
Потому что есть международные стандарты прав ребенка. И адвокат Астахов знает, что «самые проработанные» из них — безусловно, американские… Они, правда, не мешают приемным американским родителям годами измываться над приемными российскими детьми, они ничуть не вредят бурному росту детской и подростковой преступности в бедных районах (в некоторых районах того же Лос-Анджелеса она такова, что какое-нибудь наше Южное Бутово по сравнению с ней — просто классическая гимназия с глубоким филологическим уклоном), но зато позволяют любому ребенку поиграть со своими родителями в Павлика Морозова…
Я вам одну историю расскажу.
У меня самое первое воспоминание в жизни — как меня бабушка, потомственная яицкая казачка, вицей выпорола. Вица — это по-станичному розга. Только «свежая», без соли. Мне тогда года три, наверное, было. Увидел, как она полы в избе моет, вот и извелся, исканючился: «Баб, дай помогу» да «дай помогу».
Дала.
А я, что для трехлетнего сопляка вполне, признаться, естественно, повозил грязной тряпкой полметра по полу, да и бросил. За что и был порот. Совершенно, кстати, безжалостно.
И я ей за это, представьте, дорогие «защитники детства», по сей день благодарен. Потому как своей известной в определенных кругах упертости и жесткому, даже, может, безжалостному стремлению довести до логического конца любое начатое дело я обязан именно этому суровому уроку. Который, как потом выяснилось, оказался — на всю жизнь. И сумел бы я чего без этого урока добиться, представьте себе, совершенно не уверен.
И что?! Бабушку за это следовало в тюрьму посадить, да?! И кому бы от этого простите, было бы хорошо?!
Так что — не лезли бы вы в эти дела, господа. Без вас разберутся. Дело, простите, — семейное.
Удивительно, но все воспоминания современников — причем не только «друзей», но и даже убежденнейших врагов, типа товарища Троцкого, которого в каких-либо добрых чувствах к нашему фигуранту вообще ни одна Сигуранца не заподозрит, — говорят нам о том, что Иосиф Виссарионович Джугашвили, тогда еще более известный как «товарищ Коба», а не «товарищ Сталин», выглядел, наверное, самым приличным из всех людей, входивших в так называемое ленинское окружение.
Более того. Он был в этом самом окружении, наверное, самым «мягким».
Его имя не сильно запятнано даже в знаменитом «красном терроре»: самое тяжкое преступление Сталина в годы гражданской войны и «большого террора» — это знаменитое утопление участников офицерского заговора в Царицыне. Действительно, фантастически жестокое. Но все-таки на фоне творящегося в те годы с обеих, кстати, сторон просто-таки потрясающего «беспредела» — по крайней мере, осмысленное.
Люди и вправду участвовали в заговоре. И, по крайней мере, боевые офицеры, знали, на что шли.
Нет, я вовсе не хочу сказать, что товарищ Сталин на самом деле был хорошим. Он был тем, кем был: участником радикальной террористической группы, незаконно захватившей власть в великой империи и переубивавшей для осуществления своей во многом утопической цели миллионы и миллионы ни в чем не повинных людей.
А в таких группах «парни в белых шляпах», извините, долго не выживают.
Это закон.
Просто все познается в сравнении: остальные были еще хуже.
Я даже не говорю про таких откровенных людоедов, как Ленин, Троцкий или, скажем, товарищ Яков Свердлов — достаточно почитать достаточно любопытную переписку наркома просвещения «милого дедушки» товарища Луначарского. Или, скажем, вспомнить о том, как милейший — и действительно великий — русский поэт Сергей Есенин обожал посещать всевозможные «ликвидации»: черпал вдохновение, так сказать, по протекции своего верного друга и ценителя таланта троцкиста Якова Блюмкина. Да-да, того самого.
Время такое было, увы, — хоть по-своему и великое, но все же довольно мерзкое.
Оправдывать это, если хочешь оставаться человеком, нельзя.
Но вот понимать, если хочешь разбираться в истории своей собственной страны, жизненно необходимо.
Так вот. Товарищ Сталин даже в это время по каким-то неясным для либеральных историков причинам умудрился как-то особенно не замараться.
Претензии историков к Вождю, как вы, наверное, помните из школьного или институтского образования, начинаются немного позднее. Когда он начал пускать под откос партийную элиту — прямую прародительницу нынешней, извините, правящей номенклатуры, твердо помнящей одно: негодяй Сталин репрессировал несчастных обитателей знаменитого Дома на Набережной.
Вот можно подумать, в этом самом знаменитом доме исключительно ангелочки обитали. В рюшечках.
Если просто посмотреть списочный состав лиц, из этого дома «незаконно репрессированных», то можно легко убедиться, что как минимум добрую половину можно охарактеризовать одним простым русским словом: палачи.
Не сочтите, что называется, за труд: все эти документы в наши дни вполне доступны.
Они, эти лица, сейчас, кстати, вполне себе даже и реабилитированы. Подумаешь, тот же Тухачевский — крестьян газом травил. И что тут такого? Репрессирован-то незаконно…
Даже Владимир Ильич Ленин в своем знаменитом «Письме к съезду» не смог найти за ненавистным Кобой никаких особенных грехов, кроме того, что «Сталин груб со своими товарищами». В основном потому, кстати, что, как это общеизвестно, послал по известному адресу насмерть замудохавшую его Надежду Константиновну, решившую, так сказать, на правах первой леди немного порулить государством в отсутствие больного супруга.
Ну да, ну да.
Слышать такие сентенции из уст человека (кстати, «судом истории» во главе с профессором Федотовым вообще ни разу не порицаемого), который требовал «расстреливать, расстреливать и расстреливать» ©, без суда и следствия, «бить по головкам» за одну только принадлежность к «враждебным классам», в частности, «всех попов и интеллигентов» — по крайней мере, забавно ©.
Вот, в принципе, и все.
А сколько с этим самым «письмом» носились, так сказать, в «эпоху перестройки и гласности», будь она неладна…
Даже знаменитое не раз восхваляемое отечественными «либералами» решение XX съезда КПСС «разоблачило» Сталина исключительно за грехи «перед партией». Читай — перед «номенклатурой».
Грехи же не только Сталина, но и самой «номенклатуры» перед собственным народом никто и раньше не рассматривал и, судя по настроениям «либералов», сейчас особо не собирается.
Недавние очередные телодвижения, в том числе правящей партии «Единая Россия», по навязчивому уже и немного надоевшему поводу ликвидации кладбища на главной площади страны выглядят — как, впрочем, и всегда, — удивительно неуклюжими по форме, но от этого не менее актуальными по содержанию.
Просто потому, что с этими захоронениями по-любому нужно что-то делать: либо позволять мемориалу расти и дальше, либо перенести его в какое-то специально отведенное место, ибо иначе — не комильфо.
