Тарнер — единоличный хозяин своей «империи» и поэтому не обязан отчитываться перед держателями акций или, как здесь принято говорить, «открывать бухгалтерские книги». Согласно косвенным данным, Гленн Заячья Губа стоит сейчас более двести миллионов долларов. Это национальный, а быть может, и мировой рекорд. До Тарнера еще ни одному магнату прошлого и настоящего не удавалось сколотить подобное состояние в четыре года. Самому Тарнеру «слегка» за сорок.
Буквально вчера он жил в автофургоне, «полезная площадь» которого составляла всего двадцать семь квадратных футов[5]. Его сегодняшний дом оценивается в полмиллиона долларов, его завтрашний — в два миллиона. То будет подлинный замок на побережье Флориды, смотрящийся в воды Атлантического океана. Строительство замка уже близится к концу. Его окна и двери защищены стальными жалюзи, которые автоматически опускаются, управляемые из единого засекреченного кнопочного центра. Вокруг замка расположился гимнастический комплекс. Забили струи замысловатых фонтанов. Голубеют глазами циклопов плавательные бассейны. Зацвели оранжереи. Вклинился в море огромный причал в ожидании сходящей со стапелей яхты. В гараже застыли два «роллс-ройса» и прочие чудеса о четырех колесах.
В чем секрет феерического взлета Тарнера? На какую золотоносную жилу он набрел, скитаясь в своем автофургоне-душегубке по несравненным «хайвеям» и «фривеям»[6] излюбленной богом Америки? Быть может, ему удалось изобрести философский камень, о котором мечтали и ради которого всходили на костры инквизиции средневековые алхимики? Или, быть может, подобно мифическому царю Мидасу, он открыл в себе колдовскую силу превращать в золото любой предмет простым прикосновением руки?
Золотоносная жила, на которую набрел и которую успешно разрабатывает Гленн Заячья Губа, называется человеческой алчностью. Философский камень, который заложен в фундамент его «межпланетного» конгломерата, именуется жаждой наживы. Колдовская сила царя Мидаса, бурлящая в его крови, — глупость одних и отчаяние других. У Тарнера, как у Якова, много товару всякого. Но свои сотни миллионов он заработал, торгуя воздушными замками. В Америке возводить реальные замки могут и те, кто успешно сбывает публике замки воздушные. А в этом деле у Гленна Тарнера нет равных.
Помните щедринского героя, поражавшего воображение своего племянника-несмышленыша незамысловатым фокусом с монетой? Герой этот подносил к его носу раскрытую ладонь, затем сжимал пальцы в кулак, произносил волшебное слово «клац», разжимал пальцы и показывал изумленному балбесу чудом возникшую золотую монету. Примерно то же самое делает и Гленн Тарнер. С той только невеликой разницей, что демонстрирует он свой фокус всей Америке, сует под нос миллионам свои руки, сжатые в кулаки и растопыренные ладонями кверху, раскатывает волшебное слово «клац» громом телевизионной рекламы, газетного паблисити, цирковых представлений. И, что самое главное, загребает под этот фокус несметные сокровища…
Подобно тому как планеты нашей галактики вращаются вокруг Солнца, в мире капитала, где господствуют частная собственность и эксплуатация человека человеком, все вращается вокруг золотого тельца — символа наживы. Такова уж социальная природа капиталистического общества.
В Соединенных Штатах Америки страсть к наживе приобрела наибольший размах и наиболее отталкивающие формы. «Поиск счастья», торжественно провозглашенный «отцами-основателями», как по традиции называют создателей Декларации независимости, уже с первых же шагов молодого американского государства обернулся поиском звонкой монеты. Богатство стало синонимом счастья, и уже одно это предопределило невозможность его достижения. Возведение доллара в божество, культивирование страсти наживы во всем ее многообразии— от «респектабельной» и освященной свыше погони гигантских монополий за сверхприбылями до элементарного гангстеризма, от фондовых бирж, страховых компаний и банков до торговли наркотиками, проституции, порнографии — ведет к поляризации общества и к распаду личности.
Богатые становятся богаче, бедные — беднее. Гигантские состояния сколачиваются на разорении так называемого простого налогоплательщика. Его обдирают как липку, причем дважды — государство и корпорации. Но дело этим далеко не ограничивается. Страсть наживы, погоня за долларом, набивая карманы немногих и опустошая карманы большинства, ведут к духовному обнищанию всего общества в целом.
На бирже человеческих ценностей, если можно так выразиться, свирепствует глубокий постоянный кризис. Здесь нет даже конъюнктурных взлетов. Все покупается и продается. Культура — бизнес, любовь — бизнес. Человек человеку волк. Материальное неравенство смыкается с моральным обнищанием — единственным видом «равенства», которое реально существует в мире капитала. В этом, собственно, нет ничего нового, сенсационного. Об этом было написано с убийственно обличительной силой уже в «Манифесте Коммунистической партии» Маркса и Энгельса. Ныне банкротство калитализма, исчерпавшего свою позитивную историческую динамику, стало еще более очевидным, его духовное обнищание — еще более тлетворным. Мефистофелевское «люди гибнут за металл» превратилось из поэтической метафоры в прозаическую констатацию факта…
Щедринский ублюдок навеки занемог от дядюшкиного фокуса. Его манила и отравляла не просто страсть делания денег, а делания денег из ничего и без труда; сжал пальцы — разжал пальцы — вот тебе и монета. Ну еще «клац» проговорил. Философия «позитивного отношения» Гленна Заячьей Губы именно на этом и зиждется.
Подобно тому как он пытался сбывать швейные машинки «зингер» бедствовавшим фермерам-издольщикам, он сбывает сейчас свою философию «позитивного отношения», в основе которой лежит допотопный «клац», тем американцам, которых обнесли чашей на пиру всеобщего благоденствия, равных возможностей и безграничного процветания. А в Америке таких американцев десятки миллионов. И всем им хочется быть богатыми, как Рокфеллер, ибо все равны перед богом и конституцией, ибо традиционный яблочный пирог выпечен для всех, надо только уметь и успеть отхватить причитающийся тебе кусок, а если удастся — отломить кое-что и от соседского.
Но как сделать это? У Рокфеллера и других «парней из высшей лиги» банки и дредноуты, нефть и дипломаты. Им уже принадлежит почти весь американский традиционный яблочный пирог. И они никому не собираются отдавать его. Да и оставшиеся крохи тоже не залеживаются на блюде всеобщего благоденствия. Их судорожно запихивают в рот и заглатывают хищники, что помельче. Здесь есть от чего впасть в отчаяние, выброситься из окна или броситься с моста.
Но в тот самый момент, когда ты заносишь ногу над пропастью, на твои плечи ложится рука Тарнера. Он показывает тебе фокус с монетой, шепчет на ухо неотразимое «клац», и ты, как утопающий за соломинку, хватаешься за фалды тарнеровского пиджака цвета спелого граната или желтой груши и начинаешь орать на всю американскую «главную улицу»[7]: «MMMMOOONNEY!»
Правда, деньги от этого у тебя не заводятся. Наоборот, ты отдаешь Тарнеру свои последние, сберегавшиеся на «приличные похороны». Но зато у тебя прорезаются зубы мудрости, замешкавшиеся в деснах равных возможностей. И лязгая ими — клац, клац, клац, — ты уже не бросаешься в Ист-Ривер с Бруклинского моста[8], а норовишь столкнуть в нее своего ближнего, или, что приблизительно одно и то же, показать ему в свою очередь фокус с монетой…
Итак, поначалу в двух клетушках, где обосновались тарнеровские инкорпорированные «Косметические межпланетные общины», не пахло ни парфюмерией, ни деньгами. Гленн не мог позволить себе даже роскоши невинной считалки: «В этой маленькой корзинке есть помада и духи…»
Впрочем, он и не собирался торговать ими. Вместо парфюмерии Тарнер выбросил на рынок совершенно иной товар. Именовался он «правом на распространение». Любое лицо, заплатившее Тарнеру пять тысяч долларов (по-видимому, в назначении этой суммы определенную роль сыграл дядюшкин заем), получало право на распространение продукции фирмы «Коскот», а также право на вербовку нового распространителя. Последний обязан был платить вербовщику те же пять тысяч долларов, из которых тот оставлял себе 2650 долларов комиссионных, а остальное отдавал Тарнеру.
Поскольку фирме «Коскот» распространять было нечего, ее новоиспеченные коммивояжеры с межпланетным энтузиазмом «толкали» права на вербовку. То был легчайший и кратчайший путь для возвращения первоначального вступительного взноса — пяти тысяч, уплаченных Тарнеру, и для быстрой наживы.
Первый вербовщик, заполученный Тарнером, — девятнадцатилетний юноша-калека из Мэриона, штат Огайо, буквально с ночи на утро заработал на перепродаже прав восемьдесят тысяч долларов. Для этого ему пришлось «наколоть» тридцать пять искателей быстрой наживы.
