неё были замечательные, и они нравились всем — мне, кошке Ласочке, которая всегда спала на подоконнике, тяжело вздыхая, приблудной собаке неизвестного имени и самой бабе Клёпе.
Но вот беда, их запах очень нравился большому усатому таракану, который жил у бабы Клёпы за печкой.
Он выходил оттуда и шевелил усами.
Тогда баба Клёпа прыгала на стол, громко кричала и поминала нехорошими словами патриарха Никона, видимо насолившего ей чем-то в её стеснительной молодости.
Баба Клёпа очень боялась тараканов. Тогда я бежал за стариком Пафнутием. Тот был амбарным сторожем и отменной храбрости мужчиной. Одну ногу у него оторвало на империалистической войне, другую на гражданской, правую руку он потерял в финской кампании, а левую — будучи в партизанах Отечественной войны.
Зубы, правда, ему выбили в других местах, про которые все так много нынче пишут.
Слава Богу, что в амбаре совсем ничего не было, иначе бы старику Пафнутию пришлось нелегко на его теперешней службе.
Так что уж кто-кто, а старик Пафнутий был тем человеком, который не побоялся бы ничего.
Итак, я зазывал старика, тот подползал к порогу и грозно цыкал на таракана, так что тот убирался восвояси.
После этого мы пили чай втроем, а Пафнутий рассказывал нам, что своих тараканов он давно приструнил и даже научил ходить строем.
В доказательство он даже подарил мне одного из них, самого смышлёного.
Но в поезд меня с тараканом не пустили, и пришлось его привязать на верёвочке к последнему вагону.
Однако, по пути последний вагон отцепили, и я приехал в Москву без подарка.
18 июня 2002
Несколько историй про Раевского, записанные много лет назад
ПРО РАЕВСКОГО
Под вечер Раевский занемог. Он попытался заснуть, задрыгал ногами, вздохнул и всё-таки встал. Попробовал почитать, выпил чаю и умучил нескольких тараканов.
На следующую ночь он позвонил начальнику домой. Всё равно не спалось.
Так прошло несколько дней.
В пятницу он почувствовал облегчение. Из него вылезло длинное нескладное существо и, пройдясь по квартире, исчезло.
И тут Раевский понял, что любовь оставила его навсегда.
РАЕВСКИЙ В ГОСТЯХ
Раевский пришёл в гости. За столом сидели Каракин и Лопатников.
— А у нас марьяж, марьяжик, Андрей Владимирович, — сказал между тем Лопатников ехидно.
— Сука ты, — ответил Каракин просто. Затем он обернулся к Раевскому и спросил: Чего тебе?
— Я вам масло принёс, — неловко улыбаясь, сказал Раевский. — Соевое.
— Положи на стол в кухне и иди. — ответили ему.
Но в кухне Раевский увидел такое, что долго-долго бежал без оглядки по пустым улицам.
ВЗАИМООТНОШЕНИЯ РАЕВСКОГО С ДЕВУШКАМИ
Раевский был знаком с красивой девушкой, сколь глупой, столь и фригидной. Встречаясь с ней, он изображал трагедию неразделённой любви, а девушка — кокетливо делала намеки. Раевский пугал её интеллектом. Так у них ничего и не вышло.
С тех пор остаётся непонятным — кто же кого надул?
ВАРИАНТ: ВЗАИМООТНОШЕНИЯ РАЕВСКОГО С БАБАМИ
Раевский был знаком с одной замечательной бабой, глупой и холодной. Всеми силами Раевский показывал, как он тащится на неё, а эта чувиха всеми силами показывала, что ему не даст, но беспрестанно звонила. Так они и не трахнулись.
С тех пор остаётся непонятным, кто же кого надул?
26 января 2003
История про старый спектакль
Спектакль начался. Вышли несколько актёров-шизофреников. Шизофрения у актёров должна быть, всё в их жизни должно вроде бы провоцировать. Передо мной затряслись табакерки, накладные усы и накладные носы. Слышал я при этом бормотание суфлёра — надо сказать, это тоже вело к сумасшествию у неподготовленного человека, даже у зрителя. Таков был этот голос. Причём я-то сидел прямо на суфлёрской будке. Голос был женский, напряжённый — таким хорошо озвучивать порнофильмы.
В зале зашелестели фольгой и стали наливать что-то из термоса.
Актёр на сцене зарыдал и суфлёр тоже начал сморкаться и всхлипывать. Служанка, выбежавшая вперёд, была надушена духами Angel. Яростно, так, чтобы это унюхал весь партер.
Я упал на пол и стал корчиться. Товаровед из зрителей с размаху ударил меня батоном колбасы.
Меня вынесли.
06 сентября 2008
Её рассказал сам Евсюков, распивая чаи в запутанной коммунальной квартире Володи Раевского. История эта относится к тому времени, когда Евсюков ещё был бравым лётным прапорщиком, и вместо зелёных петлиц с дубовыми листьями носил героические голубые. Таким образом, никто не может сомневаться в её правдивости.
Нет, никто. Началось всё с того, что у Евсюкова украли сапоги.
Самое обидное было в том, что их украли в бане. Баню Евсюков любил, и даже очень. Любил посидеть на полке со старожилами маленького городка, в народе называемого просто "Северопьянск".
Да, любил баню военно-воздушный прапорщик Евсюков. Вот там и украли его новые яловые сапоги. Долго стоял он в предбаннике, размахивая чистой портянкой, но, наконец, устал и, кряхтя, засунул ноги в разбитые сапоги друга банщика, подхватил вещмешок с веником б/у и вышел.
Грустно было Евсюкову. Будь он складским, жирным и вороватым прапорщиком, он, может, и не огорчился бы пропаже. Но Евсюков был начальником турельной установки и, сидя под гигантским колпаком-блистером, защищал заднюю полусферу носатого, похожего на половой член, стратегического бомбардировщика. Можно было бы обменять зелёные трёхрублёвые поллитра на такие же сапоги у настоящего складского вора, но Евсюков вчера не сошёлся с ним во взглядах на правительство Альенде и теперь возненавидел казнокрадство.
Никто не мог помочь Евсюкову. Обида сжимала его сердце. Со скрипом перемещаясь в ранних полярных сумерках по деревянному тротуару, он наткнулся на любин магазин.
Магазин был замечателен ассортиментом и хозяйкой. В нём продавалось всё. Кто-то видел там даже мохер и японские транзисторные приёмники. А хозяйка… Да… Люба Татарова была звездой Северопьянска и прилегающих к нему воинских частей. Матросы дрались за субботний выход в город под любым предлогом (в воскресенье магазин не работал). Печальные офицерские жёны провожали своих мужей со слезами отчаяния на глазах, если они (мужья) собирались купить себе тренировочные брюки.
Эх, да и что говорить… "Самый смелый летчик, самый сильный дембель Любу поджидали у ворот…" — вот как пели в гарнизонах. Лишь одному человеку Люба была готова отдать сердце. И этим человеком был Евсюков. Но напрасно глядела она своими влажными чёрными глазами в медаленосную грудь прапорщика. Прапорщик был женат. Для любившего порядок Евсюкова этим всё было сказано. Вот в этот-то магазин внесли Евсюкова
