Я сейчас говорю и буду говорить исключительно о своем.
О личном…
Жизнь хорошего писателя — метафора сама по себе. Потому что задача у литературы — у любой литературы — предельно простая: «поучать, развлекая».
Это, извините, не я сказал. Это Карло Гольдони. А я с ним просто согласен.
И что бы там ни плели, как иногда мне кажется, слишком много на себя берущие люди искусства про пророчества, миссии и прочие сверхзадачи — задача литературы и тогда была такова, и сейчас остается прежней.
Поучать, развлекая — и без того очень тяжкая профессия. Попробуй, справься.
Если оставить метафизику (хотя как ее оставишь, если речь идет о Булгакове), то первым булгаковским уроком для меня неожиданно стали увиденные во МХАТе «Дни Турбиных» и выпрошенная после этого у приятеля по спортинтернату, профессорского сынка, и проглоченная за ночь под подушкой «Белая гвардия».
Именно она меня — на тот конкретный момент времени правильного комсомольца и молодого советского спортсмена — неожиданно заставила задуматься о том, что жизнь, оказывается, может быть гораздо сложнее чем преподается в школьных учебниках. И что за «белыми» тоже может стоять какая-то своя, не очень мне тогда понятная правда.
Нет, «Белая гвардия» вовсе не сделала меня никаким диссидентом или, того хуже, антисоветчиком, она не об этом и не для этого написана — я не случайно уже приводил тут цитату «поучать, развлекая».
Она просто научила меня, что все не так просто, что в этом мире нет «чистого Света и Тьмы», как потом мне дословно довелось прочитать в другом романе Мастера, что надо учиться чувствовать и различать и другие краски и полутона.
Ну, а далее, как говорилось в знаменитом железнодорожном объявлении с расписанием электричек — везде: «Театральный роман», «Бег», «Жизнь господина де Мольера», «Собачье сердце», «Записки на манжетах», «Мастер и Маргарита».
Абсолютно сталинистский «Батум». Это, кстати, тоже было в свое время колоссальным уроком: отношения напряженные, тайные и личные Мастера и Вождя. И хорошей прививкой свободомыслия во времена перестроечной вакханалии. На ту же, кстати, самую тему — «не все так просто».
И дело тут не только в «окончательной бумажке» из «Собачьего сердца» и не в личном оформлении Иосифом Виссарионовичем гонимого отовсюду опального драматурга на работу во МХАТ, не в их ночных телефонных разговорах.
Отнюдь.
Помню, как был поражен, когда узнал, что именно Сталин был одним из главных прототипов персонажа, заявлявшего о себе: «Я зло, призванное покарать зло еще большее», — Воланда из последнего, предсмертного и заведомо неподцензурного варианта «Мастера и Маргариты».
А одним из главных прототипов Мастера Булгаков, естественно, считал самого себя.
И это уж не говоря о таких «мелочах», как то, что именно великий русский писатель, киевлянин Михаил Булгаков всем своим творчеством, и в первую очередь нежно любимой мною до сих пор «Белой гвардией», убедительно доказал, что любимый мною Киев был, есть и всегда будет оставаться исключительно русским городом.
Лично для меня — это очень важное знание.
И еще это — тоже очень важно.
Булгаков писал о Мастере: «Он не заслужил Света, он заслужил Покоя».
Но, несмотря на это, я сегодня о нем все-таки помолюсь, хоть и сам, честно говоря, довольно плохой христианин.
Не знаю почему, но думаю, это будет правильно: слишком об опасных вещах Михаил Афанасьевич писал, слишком на страшные темы шутил, слишком с жуткими силами играл и заигрывал.
И слишком важный оставил след в нашем с вами сознании, в сознании всего русского, да и не только русского народа. Но русского, разумеется, преимущественно.
Просто потому, что именно на этом языке Михаил Афанасьевич думал и писал.
Вот честное слово — никогда не был фанатом художественного творчества Никиты Сергеевича Михалкова.
И вовсе не потому, что считаю его плохим режиссером, упаси меня Бог, Никита Сергеевич отличный режиссер — мы с ним просто невообразимо далеко разнесены в эстетической, так сказать, системе координат.
И последние «шедевры» его поэтому — просто не смотрел и пока что не собираюсь — он имеет право снимать, что хочет, а я имею право смотреть исключительно то, что захочу.
Но творящаяся в регулярно почитываемых мною различных печатных и электронных СМИ настоящая, извините, вакханалия по поводу личности Михалкова и его творчества даже меня достала уже настолько, что я скоро пойду записываться в его поклонники. Чисто из чувства противоречия: «если Евтушенко против колхозов, то я — за» (И.А. Бродский).
Ну, ведь всем все понятно: и то, что не годится Никита Сергеевич ни в пророки, ни в «вожди народные», ни даже в «бесогоны», как бы он там еще себя ни обзывал и как бы себя не, выражаясь маркетинговым языком, позиционировал.
Но «Я шагаю по Москве» вы куда девать собрались? А «Рабу любви»? А «Свой среди чужих»? А «Пять вечеров»? А «Обломова»? А «Неоконченную пьесу…»? А «Родню» с великой Мордюковой? А «Утомленные солнцем» — в первой своей, еще доримейковой, абсолютно бесспорной, на мой неискушенный взгляд, ипостаси?
Да — никуда.
Они уже в истории русской культуры. Хрен доплюнете.
Так что, как бы Никита Сергеевич ни пыжился, ни топорщил усы, ни осваивал бюджетные деньги и ни грозился гонять бесов — уж одно-то его качество по любому никуда не денется: Михалков — великий русский режиссер. Это уже исторический факт. Так получилось, извините. Он не виноват.
Поэтому есть огромная просьба ко всем его критикам: оставьте дедушку в покое, пожалуйста. Критикуйте фильмы, если уж они вам говном кажутся, но не переходите грань.
Других Михалковых у нас сегодня просто нет.
Чуть больше двадцати лет назад, 24 августа 1990 года, скончался Сергей Донатович Довлатов — наверное, последний настоящий классик русской советской литературы, ею отвергнутый и отторгнутый отнюдь не по причине какой бы то ни было антисоветскости, а просто по причине таланта.
Который у него был.
А у «среднего класса литературного чиновничества», которое решало писательские судьбы тогда (заметим, в скобках, что продолжает пытаться решать и сейчас), — не было. Ну, как такого рядом с собою поставишь?! Ведь сразу же понятно, кто тут бездарность-то. Все остальное — фикция.
Тот же «классик советской литературы» Бондарев значительно жестче проходился по советской же действительности, чем Довлатов со всеми своими «Зонами» и «Заповедниками».
Просто «пряников сладких всегда не хватает на всех». Социальных лифтов нет, в смысле.
Талант в этой ситуации жутко опасен.
Это у Сталина «других писателей у меня для вас нет» было актуальным.
Другие личности, другая эпоха.
А в мое время, накануне развала империи, только на одном малюсеньком по численности потоке в Литинституте человека четыре блистали довольно известными фамилиями. Про «региональных классиков», близких и дальних родственников и просто носивших папашину фамилию без псевдонима даже и вспоминать как-то не хочется: вам, по прошествии лет, эти фамилии с псевдонимами все равно ничего особенного не скажут. Река времени унесла.
Но были-то — ого-го!
Ставить таких рядом с Довлатовым — это сначала нужно было Довлатова по яйца в землю закопать, а то как-то даже и сравнивать неудобно…
Еще раз скажу: Советский Союз сгубили не американцы со своей «холодной войной» и не крах социалистической экономики. Советский Союз сгубил страх закостеневших геронтократов перед «новым Сталиным», которого они видели в любом талантливом управленце, и от которого спасались, наглухо задраив «социальные лифты».
Помните анекдот про внука полковника, который мечтает стать генералом: «Нет, не станешь, малыш. У генерала свой внук есть!»?
Эта херня просто не могла не взорваться — именно потому, что знаменитые шевчуковские «мальчики-мажоры» изначально не могли и не хотели знать вообще никакой конкуренции. Точнее, их папаши не хотели. А дедушки — тем более, потому как знавали страх куда больший, чем их папаши.
Еще раз: эта херня просто не могла не рвануть.
Она и рванула.
До сих пор, блин, расхлебываем…
А тогда Довлатову, чтобы стать великим русским писателем, пришлось уехать в Америку, где он моментально возненавидел всю «антисоветскую эмиграцию»: такого откровенного «совка» ему не удавалось встретить даже в самой глухой российской провинции, даже среди тех, кто его травил и не давал печататься в СССР.
Парадокс, казалось бы.
Хотя, если так внимательно вдуматься — вообще ни разу не парадокс…
