Владимир Бушин - И всё им неймётся!

Из тех, кто был здесь в те дни, я застал в живых и знал только знаменитого пианиста Бориса Алек­сандровича Гольденвейзера, часто игравшего для Толстого и партнёра по шахматам. Ну, как «знал»! Просто в студенческие годы нередко видел на кон­цертах в Большом зале консерватории, а однажды сидел рядом в его постоянном третьем ряду. Он умер в 1961-м, будучи уже года на три старше Тол­стого.

Так вот, не после посещения Ясной Поляны или музея в Хамовниках, не после того, как положил руку на кожаный чёрный диван, на котором Тол­стой родился, не после прочтения «Войны и мира», не после безмолвного стояния у его могилы, не по­сле фильма Бондарчука, о котором я ещё и написал большую статью, а гораздо раньше - после той бес­приютной летней ночи до рассвета на крыльце дома Озолина я, отрок, на всю жизнь ощутил какую-то странную, необъяснимую, мистическую близость к Толстому, постоянный интерес к нему. Может быть, потому, что за полгода до этого умер мой любимый отец и загадка жизни и смерти уже томила юный ум? Не знаю... Конечно, мне тогда неведомы были стро­ки Фета, которые так любил Толстой:

И какой огонь над мирозданьем мог я тогда знать! Однако...

Однажды чуть не лбами столкнулись две большие толстовские даты: 1958 год - 130-летие со дня рож­дения писателя и 1960-й - 50-летие со дня смерти. Были торжественные заседания в Большом театре с участием руководителей страны, доклады, концерты, юбилейные издания, спектакли, фильмы. В прошлом году было 100-летие со дня смерти Толстого. И кто держал речь в Большом театре - Швыдкой, ненавист­ник Пушкина? Кто издал новое собрание сочинений писателя? Кто поставил?..Появились два фильма по «Анне Карениной» - российский и английский. Кого они порадовали? Уже и то хорошо, что памятник не сковырнули во дворе Союза писателей, как памятник Горькому...

В июле 60-го я поехал в Ясную Поляну в надежде привезти оттуда какой-то материал для юбилейного ноябрьского номера «Молодой гвардии», где тогда заведовал отделом критики. Стояла страшная жара. И приехав из Тулы в усадьбу, я первым делом пошёл на Воронку, в которой все Толстые купались чуть не до заморозков. А дорогу туда мне показал упоми­навшийся Валентин Фёдорович Булгаков.

Это человек с богатой и очень интересной биогра­фией. В январе 1910 года, будучи студентом Москов­ского университета, он стал секретарём Толстого, от его имени отвечал на письма, которые шли к нему со всего мира. Разумеется, на особенно интересные и важные писатель отвечал сам и не жалел на это вре­мени. Так, одному студенту из Франции, приславше­му пьесу, ответил на 32-х страницах. И этот студент оказался потом Роменом Роланом. До 9 ноября 1910 года, т.е. до второго дня после смерти писателя Бул­гаков вёл подробный дневник, в котором достоверно рассказано о самом драматическом времени жизни великого писателя. В 1911 году он впервые был из­дан. Тогда Булгакову шёл 25-й год, теперь ему было 75. В дневнике Толстого иногда встречается: «милый Булгаков».

После купания он водил меня по дому, по всей усадьбе и рассказывал, что к чему. Гостиная с пор­третами родственников, кабинет, библиотека, «ком­ната под сводами», где были написаны «Анна Каре­нина», «Воскресенье», «Хаджи-Мурат»... Показал и пруд, в который утром 28 октября бросилась в отчая­нии Софья Андреевна, а он, скрытно шедший за ней следом, вытащил её из воды.

Когда зашли к Валентину Фёдоровичу домой (он квартировал в «доме Болконского»), я удивился большому портрету Сталина на стене. Ведь это была пора самого свирепого погрома «культа личности». А хозяин ответил: «Этот человек вернул мне роди­ну». Оказывается, после революции он несколько лет работал директором музея Толстого в Москве, добился его перевода в новое здание на Кропоткин­ской, организовал музей в Хамовниках. Но с 1923 года - в эмиграции, главным образом в Праге, где в

1943 году его, как русского, немцы арестовали и два года он просидел сначала в тюрьме, потом - в кон­цлагере. После Великой Отечественной войны напи­сал Сталину письмо с просьбой о возвращении. И в 1948 году ему разрешили вернуться, как ещё до войны разрешили, а то и пригласили вернуться Горь­кого и Алексея Толстого, Прокофьева и Куприна, как во время войны, в 1943-м - Вертинского, как после войны - Коненкова, Эрзю... К слову сказать, все они были хорошо устроены и тех из них, кто продолжал творческую деятельность, власть не обошла внима­нием: Прокофьев стал Народным артистом, шести­кратным - как никто! - лауреатом Сталинской премии и Ленинской, Вертинский давал концерты, снимался в кино и тоже получил Сталинскую, а Коненков - и Сталинскую, и Ленинскую, и Звезду Героя, не гово­ря уж о прекрасной квартире и мастерской в самом центре столицы - на углу улицы Горького и Тверско­го бульвара. Не был обижен и Булгаков. Он вернул­ся не просто в Россию, а именно в Ясную Поляну, с которой у него столько связано. А тот год, когда я приехал в усадьбу, в издательстве «Художественная литература» тиражом 75 тысяч эеземпляров была переиздана его книга «Л.Н.Толстой в последний год жизни», впервые опубликованная в 1911 году. Он по­дарил мне её с дружеской надписью.

Так что портрет Сталина в его квартире был так же понятен, как стихи Вертинского о Сталине:

А Куприн? По его «Поединку» поставили фильм «Господа офицеры», экранизировали «Штабс- капитана Рыбникова». И так же закономерны были слова радости и благодарности престарелого писате­ля, который был изумлён, что его узнают на улице, заговаривают с ним. «Что больше всего понравилось мне в СССР? - писал он. - За годы, что я пробыл вда­ли от родины, здесь возникло много дворцов, заводов и городов. Всего этого не было. Когда я уезжал из России. Но самое удивительное, что возникло за это время, и самое лучшее, что я увидел на родина, это - люди, теперешняя молодежь и дети...Родная Москва встретила нас на редкость приветливо и теп­ло». Толстой считал Куприна очень талантливым, но дочитать его «Яму» не смог.

В разговоре я упомянул о статье Сталина, напи­санной ещё в 1934 году, в которой он решительно возразил на известную статью Энгельса «Внешняя политика русского царизма», опубликованную за границей ещё в 1890 году. И вот в 1934-м академик В.В.Адоратский, директор института марксизма- ленинизма, предложил напечатать её в журнале «Большевик», посвящённом двадцатилетию Первой мировой войны. Сталин был не против её публика­ции в собрании сочинений, но в массовом журнале ЦК?.. И он написал статью, которая была как письмо разослана только членам Политбюро, и предложение академика не прошло Но в мае 1941-го буквально за месяц до войны Сталин счёл нужным напечатать свою статью-письмо в «Большевике».

Валентин Фёдорович, конечно, ничего об этом не знал и заинтересовался. Я рассказал ему, что Сталин категорически отвергал уверения Энгельса, будто во главе внешней политики России долгие века стояла некая всемогущая и очень талантливая шайка ино­странных авантюристов, которой везло почему-то везде, во всём, и ей удивительным образом удава­лось, ловко надувая всех европейских правителей, преодолевать все и всякие препятствия на пути к своим авантюристическим целям. Это тайное обще­ство, приводил Сталин слова Энгельса, вербовавше­еся первоначально из иностранных авантюристов, и подняло русское государство до его нынешнего могущества, «эта шайка, насколько бессовестная, настолько и талантливая, сделала больше, чем все русские армии, для того, чтобы расширить границы России...<...> Это она сделала Россию великой, мо­гущественной, внушающей страх и открыла ей путь к мировому господству». Только-де один чистокров­ный русский, Горчаков, занимал высший пост в этом ордене. Его преемник фон-Гирс опять уже носит иностранную фамилию.