— Слушайте нас на волне 29,8 метра! — летит его голос в Германию, неся слово правды, пробуждая к борьбе.
«Двадцать девять и восемь десятых». —
Это сердце Германии билось
И, в застенках эфира зажато,
Не сдавалось нацистам на милость…
Эти стихи написал ленинградский поэт Игорь Ринк. В годы Великой Отечественной войны он был командиром группы десантников.
Совещание у директораЛетом 1939 года из Франции интербригадовцы приезжают в Советский Союз. В доме отдыха под Москвой, а потом в санатории в Узбекистане Альберт и его товарищи залечивают раны, набираются сил. Они знают, что борьба не кончена, впереди новые схватки с фашизмом.
А пока, читая газеты, знакомясь с советскими людьми, они жадно впитывают все, чем живет их новая родина — Советский Союз.
Идет третья пятилетка. Иностранные коммунисты не хотят быть только почетными гостями, восторженными зрителями великого созидания. Перед ними карта, на которой значками обозначены строительные площадки и действующие заводы. Автомобили и тракторы, уголь и нефть — фронт борьбы за социализм. Их место на этом фронте.
Далеко от Москвы, на востоке, за Уральскими горами, есть большой город Челябинск. На карте пятилетки рядом с его названием нарисован трактор. Там уже шесть лет выпускает машины Челябинский тракторный завод. Туда они и поедут работать.
Двое с половиной суток идет поезд из Москвы на Урал. Леса сменяются равнинами, равнины — горами.
Города… бескрайние поля пшеницы… линии электропередач… Их новая родина.
А вот и Челябинск! Сколько людей пришло на вокзал! Музыка, приветствия! Многих слов они еще не понимают, но все понятно и без слов.
Так они стали челябинцами.
* * *
В один из морозных декабрьских дней, после окончания смены, иностранных товарищей пригласили на беседу к директору завода. Сумерки в декабре наступают рано. В просторном директорском кабинете уже горел свет.
Из-за стола в дальнем углу поднялся широкоплечий, среднего роста человек со смуглым лицом и черными, очень живыми глазами. Директора завода Илью Давыдовича Соломоновича многие уже видели в цехах, а некоторые успели и познакомиться с ним.
— Проходите, товарищи! Устраивайтесь! — радушно пригласил директор. — И будьте как дома.
Один из политэмигрантов, улыбаясь, что-то сказал ему по-немецки. Соломонович комично развел руками: не понимаю.
— Рихард говорит, — перевел Альберт, — что, когда он работал у Круппа, его никогда не приглашали в кабинет директора. И тем более не предлагали быть там, как дома.
Рихард что-то добавил, стоявшие вокруг заулыбались.
— Он говорит, — перевел Альберт, — что надеется побывать в кабинете у господина Круппа без приглашения.
Соломонович засмеялся и пожал Рихарду руку. За двумя длинными столами места хватило всем. Сбоку, за маленьким столиком, — стенографистка.
— Ну, что ж, давайте побеседуем, — предлагает директор.
Никому не дано знать будущее. Вглядываясь в лица тех, кто сидел в его кабинете, испытывая к ним чувство глубочайшего уважения, ту теплоту, которую у советских людей вызывали иностранные антифашисты, Соломонович, конечно, не мог знать, что будет с ними через год, через два, через несколько лет.
Соломонович не мог знать, например, что вот эта милая женщина со спокойным лицом и седой прядью в темных волосах всю войну проработает на заводе, а потом уедет на родину, в ФРГ, где ей будет очень трудно, когда компартия снова окажется под запретом. А ее муж, о котором говорят, что он опытный шлифовщик, будет заброшен в Германию на подпольную работу и погибнет в гестапо. И большой жизнерадостный человек, который шутил насчет Круппа, — тоже.
А чех из деревомодельного цеха с оружием в руках погибнет на пороге своей родины, и его именем назовут улицу. А испанец с озорными глазами станет лучшим мастером-оружейником в знаменитом партизанском отряде Медведева, товарищем легендарного разведчика Николая Кузнецова. А этот вот, из кузницы, будет командиром партизанского отряда в Белоруссии, получит орден Ленина и погибнет в бою…
Всего этого, конечно, не мог знать Соломонович, как не мог знать и того, что сам он меньше чем через год будет уполномоченным Государственного Комитета Обороны на одном из уральских танковых заводов.
Директор смотрит на Альберта, слушает перевод выступлений — с немецкого, с испанского. Ему нравится этот небольшой, хорошо сложенный, собранный человек, его открытое лицо, умный пристальный взгляд. Сколько ему? По виду лет тридцать. Молодой, хотя, наверное, испытал немало. Интересно, а как сложится дальше его жизнь?
— Перед отъездом из Москвы все мы знали, — это говорит Иоганн Вольф, представитель иностранных рабочих при дирекции, — что Челябинск в дореволюционное время был захолустным городишком. Знали и о том, что после революции здесь, как и во всем Советском Союзе, произошли колоссальные изменения. И все же мы были удивлены! Мы не ожидали найти здесь такой огромный и прекрасный завод, как ЧТЗ.
— Спасибо, товарищ Вольф! — говорит Соломонович и встает. — Я рад, что все вы довольны работой, что вам нравится у нас, что мы хорошо понимаем друг друга. Мы пригласили политэмигрантов в Советский Союз и к нам на завод не только как рабочую силу. Мы знаем, что вы боролись против фашизма, за революцию. Мы понимаем, что вы приехали к нам временно, и верим, что наступит момент, когда вы сможете поехать к себе на родину. В Советском Союзе и у нас на заводе вы должны получить не только техническую квалификацию, но и опыт борьбы за социализм. Желаю вам всем удачи.
Вечер у Гаряновых— Сегодня мы приглашены в один необыкновенный дом, — предупредила Клавдия.
— Если в необыкновенный, то с удовольствием подчиняюсь, — ответил Альберт. — Кто же хозяева этого дома?
— Гаряновы, я тебе о них рассказывала. Ты познакомишься с моими близкими друзьями, а я представлю им своего суженого.
Гаряновы жили в новых больших домах напротив Алого поля. Семья их славилась хлебосольством. Павла Абрамовича знали как популярного актера и любителя вкусно поесть. По городу о нем ходило множество забавных историй. Когда какую-нибудь из них пересказывали самому актеру, он хмурился, сердито покашливал, бормотал «вранье», но в душе, кажется, не так уж сильно бывал недоволен.
Толстый, с гривой седых волос, актер шумно приветствовал их и повел в гостиную. Ее стены чуть ли не от пола до потолка были увешаны фотографиями, изображавшими либо самого хозяина в какой-нибудь из его бесчисленных ролей, либо его жену, тоже актрису, работавшую в городском театре кукол, а также их товарищей по искусству. Были здесь и снимки знаменитостей с автографами.
Нина Адамовна, спокойная, худая, высокая, с тонкими чертами лица и большими голубыми глазами, и по характеру была прямой противоположностью постоянно взрывавшемуся то весельем, то гневом супругу. К своим куклам она относилась как к живым существам, а любимца Петрушку всегда брала домой, и даже, разговаривая с гостями, разыгрывала с ним забавные сценки.
— Ну-ка, покажи, кто тебе нравится! — строго сказала она Петрушке. Тот показал на Клавдию, уткнулся Нине Адамовне в плечо и смущенно захихикал.
— Это мой старый поклонник, — объяснила Клавдия Альберту и обратилась к хозяину дома: — Признавайтесь, Павел Абрамович, что вы опять натворили!
— Дружочек мой! — протестующе поднял он руки. — Безгрешен, как голубь!
— А в детскую редакцию этот голубь случайно не залетал?
— Хм-хм! — закашлялся Гарянов.
Это была одна из очередных его историй. Рассказывали, что Павел Абрамович, сердитый, насупленный, с огромной коробкой в руках, появился в редакции пионерской газеты «Ленинские искорки» и потребовал:
— Всех сюда!
Когда сотрудники собрались, он развязал свою коробку. В ней оказался большой домашний торт. Сердито оглядев недоумевающих журналистов, актер вдруг широко улыбнулся:
— Это вам от старика, «искрята»! Хорошую статейку о театре напечатали!
И исчез так же неожиданно, как появился.
— До чего же мы все-таки любим театральные эффекты, — пожурила Клавдия.
— Я же актер, душенька! — оправдывался он.
В этот момент пришли новые гости — пожилая актриса из Златоуста и известный в городе хирург Назаров с женой.
— За стол, за стол!
Ужин оказался вкусным и обильным по-гаряновски. Больше всех ел и разговаривал сам хозяин. Но когда зашла речь о новой постановке чеховской пьесы, которая готовилась в местном театре, актер заговорил по-иному. Искусство, Чехов — здесь он шуток не признавал.
Провожая гостей, Павел Абрамович сказал Альберту:
— Вы уж извините меня, старика. Я хотя и болтал, но приглядывался к вам, молодой человек. Вы мне понравились. Если вас обоих интересует мнение старого актера, я — за! И в качестве подарка — приглашаю на премьеру «Чайки».
