Можно предположить, что душевным нездоровьем Александра Блока объясняются и странности в его прежнем поведении, и общий пессимистический настрой его последних 10–12 годов жизни. Для выдающихся представителей творческих профессий разной степени психические отклонения, синдромы, заболевания – норма. Советский, а впоследствии израильский психиатр Олег Виленский однажды провел и опубликовал интересное исследование. По описаниям современников, по анализу текстов, живописных и музыкальных произведений он поставил диагноз целому ряду великих творцов.
В этом смысле можно занять непримиримую позицию, как ее занимало советское литературоведение и искусствоведение: сумасшедший может творить только бессмыслицу, сочинять какофонии, рисовать мазню. Хотя любое новое слово в творчестве вызывает именно такое отторжение нормальным ненормального. Шостаковича обвиняли, что он пишет сумбур вместо музыки, первые картины абстракционистов воспринимали именно как мазню. Поэт Велимир Хлебников был откровенным сумасшедшим и неоднократно лечился в клиниках, сочинял про каких-то «зинзиверов из Никудавля». Но всякий мало-мальски понимающий поэзию человек признает, что это прекрасные стихи, что гениальность может выглядеть и так.
Но чаще заболевания великих творцов носили частичный характер, отражались как странности, как свойства личности. Порой они и придавали ту особинку, неповторимость, которые делали гениев столь разными. Порой они и губили гениев, как погубила Пушкина патологическая ревность в ситуации, которую можно было разрешить без дуэли. Маяковский панически боялся микробов, Гоголь – женщин, Гончаров пытался судиться с Тургеневым, беспочвенно обвиняя его в плагиате. И так далее. Короче – все пациенты, и Блок не исключение.
Вся история любви Александра и Любови – это ни «да», ни «нет», ни близости, ни полного разрыва, «врозь нам скучно, вместе тесно». В творчестве то же самое. Коммунисты при желании могут найти там строки о классовой борьбе, монархисты – о верности трону, атеисты – богоборчество, верующие – веру. Корней Чуковский писал: «Все двоилось у него в душе». А Блок писал:
Но в туманный вечер – нас двое,
Я вдвоем с Другим по ночам.
Диссоциативное расстройство идентичности – так по-научному называется раздвоение личности. Симптом распространенный и часто встречающийся в художественной литературе. Взять хотя бы последнюю поэму Есенина «Черный человек». У Блока в творчестве все образы неоднозначны. Скажем, Незнакомка в великом стихотворении – символ тайны, очарования, неземной красоты. И в то же время – какая женщина обычно ходит по ресторанам одна? Ясно какая, публичная.
Все современники отмечали поразительную уравновешенность Блока, молчаливость. Но если копать глубже, отмечали и очень скупую мимику на лице-маске, что вряд ли можно считать признаком здоровья. В порядке же компенсации Александр Александрович, особенно в пьяном виде, мог и посуду побить. Все отмечали его скромность. Он терпеть не мог, когда прохожие оборачивались, узнав растиражированное в журналах и открытках лицо лучшего поэта России. И в то же время иногда возмущался, когда проститутки не знали, с кого брали деньги, и оставлял им свою визитную карточку «Александръ Блокъ, поэтъ».
Близким тоже, в общем, было понятно, что если не мозги, то нервы Блоку лечить необходимо. Тогда модно было их лечить морскими купаниями. Летом 1911 года Любовь Дмитриевна уехала во Францию подыскать мужу морской курорт. А он тем временем в Петербурге разбирался с очередными своими любовными увлечениями – Натальей Скворцовой и Валентиной Щеголевой. Лечение в нормандском местечке Аберврак, как и следовало ожидать, не нанесло здоровью Александра Александровича особенного вреда, но и пользы не принесло никакой.
Более того, в ходе эволюции психики Блока можно наблюдать какое-то эмоциональное отупление, равнодушие к людям. В письмах жене, матери, другим близким он постоянно выказывает недовольство заграничными жителями, их городами, отелями, курортами. Но зато демонстрирует повышенное внимание к братьям нашим меньшим. Например, возвращаясь из Аберврака порознь с Любой, специально заезжает в Антверпен, чтобы посетить зоосад, где содержится аж 18 бегемотов. В Берлине, находясь в компании знакомых литераторов, узнает об убийстве Столыпина. И пока знакомые горячатся и составляют воззвания и телеграммы, Блок тут же отправляется в зоопарк смотреть обезьянок. Чуть позже в письме к жене делится впечатлениями о прошедшей Пасхе: «Крестный ход был меньше, жандарм раздавил человека, ночь была прекрасна и туманна». Интересный перечень для поэта, призванного вроде бы проявлять гуманизм.
Впрочем, в стихах этого гуманизма полно. Именно в эти годы он пишет стихотворение о погибшей женщине:
Под насыпью, во рву некошенном
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая…
Или «Возмездие», считающееся одним из лучших образцов того, что советские литературоведы называли «гражданской лирикой»:
В те годы дальние, глухие
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла…
Поэт Блок, не особенно напрягаясь, создает шедевр за шедевром, а второй, живущий в его голове, все более погружается в какой-то сон наяву, в котором нет места ни любви, ни Любови.
В конце концов летом 1913 года его жена находит себе нового любовника, на девять лет моложе себя, тоже вроде бы поэта Константина Кузьмина-Караваева и уезжает с ним в Житомир, где тот отбывает воинскую повинность. Потом, разумеется, возвращается. Потому что быть с Блоком – это ее повинность, выбранная добровольно. Потом снова уезжает. И т. д.
И Блока в том же году настигает последняя в жизни любовь, вернее, страсть. Для того чтобы осложнить ситуацию, она замужем и на два года старше поэта. Осенью он знакомится с оперной певицей Любовью Александровной Андреевой-Дельмас. Мечта мужчины – иметь жену и любовницу с одним именем, чтобы во сне не проговориться. Только в данном случае это никакого значения не имело. Ее муж был солистом Мариинки, а сама она пела в театре рангом пониже, Музыкальной драме, но зато первые партии. Там Блок впервые услышал ее в роли Кармен. Полгода спустя цикл, посвященный возлюбленной, он назвал «Кармен».
Да, в хищной силе рук прекрасных,
В очах, где грусть измен,
Весь бред страстей моих напрасных,
Моих ночей, Кармен!
Год спустя роман как-то сам собой начал сходить на нет. К жизни человека-Блока возродить не получилось. А поэт-Блок и не думал умирать. Тем более что начавшаяся Первая мировая война несколько сменила направление развития его поэзии. Размах сражений, обилие жертв поразили воображение современников. Действительно, более страшного собственного военного безумия человечество никогда еще не испытывало и испытает только во Вторую мировую. На смену первоначальному испугу потом придет некоторая привычка, как это всегда бывает. И Блок еще создаст свой последний большой лирический шедевр «Соловьиный сад». Но в сентябре 1914-го он полон апокалиптического предчувствия и покаяния, о чем и пишет в стихотворении, посвященном Зинаиде Гиппиус:
Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы – дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего…
Война непосредственно касается и близких Блока. В должности командующего корпусом воюет отчим Кублицкий-Пиоттух. Уже в августе отправляют на фронт Костю Кузьмина-Караваева. И верная блоковская жена бросает полупрофессиональный театр Зонова, записывается на курсы сестер милосердия и вскоре отправляется в Галицию, где воюет Костя, с полевым госпиталем. Блок провожает ее и записывает в дневнике: «Поехала милая моя…» Он многих провожает. И однажды случайно сталкивается в ресторане Царскосельского вокзала с уезжающим на войну Николаем Гумилевым. Два поэта – символист и акмеист – друг друга почти ненавидели. Теперь же Блоку, настроенному, как всегда, двояко, патриотично и не очень, патриотизм Гумилева показался позой и бравадой. Николай Степанович был невоеннообязанным из-за косоглазия. Но – герой-романтик, что поделаешь – добровольно записался в гвардейский кавалерийский полк и станет кавалером Георгиевских крестов. И все же Блок обмолвился: «Неужели и его пошлют на фронт? Ведь это все равно что жарить соловьев…»
Каким-то всесильным монстром было тогда военное министерство в России. Плевать ему, что Блок первый поэт России, известный уже во всем мире. В апреле 1916-го и Александру Александровичу приходит повестка. Но стараниями родственников и знакомых его пристраивают на должность табельщика в 13-ю инженерно-строительную дружину Союза земств и городов. То есть стройбат, тыловая часть, но не очень далеко от фронта. В июле Блок оказывается в Полесье. Там он даже слышит иногда отдаленную канонаду. И продолжается не такая частая, как в прежние годы, переписка с женой. «Я уже успел погрузиться в тоску и апатию, не знаю, зачем существую и что дальше со мной будет. Молчу только целые дни. Сколько уже лет я не видел тебя».
