За исключением необходимых инвестиций, которые частный предприниматель не хочет или не будет делать самостоятельно, активно действующее правительство оказалось незаменимым в трудные для рынка времена — когда проявляются те неизлечимые болячки капиталистической системы, которые или снижают эффективность работы рынка, или наносят непоправимый вред обществу. Теодор Рузвельт понял, что власть монополий препятствует конкуренции, и сделал «борьбу с трестами» главным делом своей администрации. Вудро Вильсон учредил Федеральный резервный банк для управления денежными запасами и усмирения паники, периодически охватывающей финансовые рынки. Правительство страны и штатов разработали первые законы потребительского права — «О чистоте продуктов питания и лекарств», «О проверке качества мяса», которые защитили американцев от опасных продуктов.
Роль правительства в регулировании рынка проявилась особенно явно в 1929 году, когда обвалился фондовый рынок и разразилась Великая депрессия. Доверие инвесторов пошатнулось, крах банков чуть не погубил всю финансовую систему, потребительский спрос и инвестиции в бизнес стремительно падали, и в этих условиях Франклин Делано Рузвельт выработал ряд правительственных мер, которые остановили казавшийся очевидным развал экономики. В последующие за этим восемь лет администрация «Нового курса» экспериментировала с различными вариантами возрождения экономики, и, хотя не все они привели к ожидаемым результатам, они все же создали ту структуру регулирования, которая до сих пор ограничивает риск экономического кризиса: Комиссия по ценным бумагам и биржам отвечает за прозрачность финансовых рынков и защищает мелких инвесторов от махинаций и манипуляций, Федеральная корпорация страхования банковских вкладов гарантирует уверенность вкладчикам, а антициклическая налоговая и денежная политика — уменьшение налогового бремени, увеличение ликвидности, прямых государственных расходов — стимулирует спрос, когда бизнес и потребители отшатываются от рынка.
В конце концов, и это, пожалуй, наиболее неоднозначно, правительство помогло разработать общественный договор между бизнесом и рабочими Америки. В первые сто пятьдесят лет американской истории капитал сосредоточивался в основном в трестах и компаниях с ограниченной ответственностью, законодательство и руководство запрещало рабочим объединяться в союзы, которые сделали бы их более сильными. У рабочих почти не было защиты от тяжелых и бесчеловечных условий труда, не важно, в горячем цеху или на мясокомбинате. Американская культура не позволяла жалеть рабочих, доведенных до крайности периодическими вспышками так называемого «созидательного разрушения», — для достижения успеха нужно было больше трудиться, а не ждать помощи от государства. Ма-ло-мальские гарантии давал только ненадежный и скудный ручеек частной благотворительности.
Чтобы правительство устранило этот дисбаланс, понадобилась встряска Великой депрессии, когда треть населения оказалась без работы, не могла жить в хороших домах, хорошо одеваться и хорошо питаться. За два года работы Франклин Делано Рузвельт провел через Конгресс закон «О социальной защите» 1935 года, этот краеугольный камень нового государства всеобщего благосостояния, который поднял почти половину всех взрослых граждан из нищеты, гарантировал выплату пособия тем, кто лишился работы, обеспечивал скромные выплаты малоимущим пенсионерам и инвалидам. Рузвельт принял законы, которые в корне изменили отношения труда и капитала: о сорокачасовой рабочей неделе, об ограничении детского труда, о минимальном размере заработной платы; а Национальный закон о трудовых отношениях разрешил создание мощных объединений промышленных рабочих и заставил работодателей заключать добросовестные соглашения.
Принятие Рузвельтом этих законов стало логическим следствием кейнсианской теории, которая гласит, что единственное средство от экономической депрессии — увеличение чистого дохода американских рабочих. Но Рузвельт понимал еще, что капитализм в демократическом обществе требует согласия всего населения и что, наделяя рабочих большим куском экономического пирога, его реформы значительно уменьшат возможную привлекательность правительственного контроля и разного рода командных систем — фашистской ли, социалистической ли, коммунистической ли, которые как раз в то время набирали силы в Европе. Как он сказал в 1944 году, «диктатуры делаются из голодных и безработных».
Некоторое время казалось, что на этом все и закончится, что Рузвельт спасет капитализм от самого себя активной работой федерального правительства, которое делает вложения в людей и инфраструктуру, регулирует рынок и защищает труд от хронического ухудшения условий. И действительно, в последующую четверть века и при республиканских, и при демократических администрациях эта модель государства всеобщего благосостояния по-американски имела самую широкую поддержку. Некоторые правые жаловались на наступление ползучего социализма, и были левые, которые считали, что Рузвельт не довел свои реформы до конца. Но гигантский рост доли массового производства в американской экономике, невероятный разрыв между промышленным потенциалом США и раздираемых войной стран Европы и Азии прекратили все словесные баталии. Не имея серьезных соперников, американские компании спокойно переносили высокие затраты на рабочую силу и регулирование на своих заказчиков. Полная занятость позволила объединенным в профсоюзы промышленным рабочим перейти в средний класс, содержать семью на одну заработную плату, пользоваться благами медицинских и пенсионных фондов. В этой обстановке растущих прибылей корпораций и повышения заработков политики почти не встретили сопротивления, когда увеличивали налоги и ужесточал регулирование в решении насущных проблем; при администрации Джонсона эту цель преследовала программа «Великого общества» — «Меди-кэр», «Медикэйд», страховка, а при Никсоне — Управление по охране окружающей среды и Управление охраны труда.
В этом триумфе либерализма было лишь одно уязвимое место — капитализм не стоял на месте. К семидесятым годам начал замедляться рост промышленного производства США, этот двигатель послевоенной экономики. ОПЕК уверенно становился на ноги, зарубежные нефтедобытчики захватывали все большую долю мировой экономики, и Америка стала страдать от перебоев с поставками энергоносителей. Американские компании получили конкурентов в лице азиатских компаний, поставлявших более дешевый продукт, а к восьмидесятым годам вал дешевого импорта — ткани, обувь, электроника и даже машины — начал захлестывать и внутренний рынок. Одновременно многонациональные корпорации, расположенные в США, начали выводить производство за границу — и для того, чтобы выйти на иностранные рынки, и для того, чтобы заполучить более дешевую рабочую силу.
В этой обстановке все более усиливающейся международной конкуренции перестала себя оправдывать старая формула работы корпораций со стабильной прибылью и неповоротливой системой управления. При меньших возможностях увеличения стоимости или изготовления дешевого товара корпоративные прибыли и доля рынка снизились, и акционеры корпораций стали требовать увеличения рыночной цены. Некоторые корпорации пошли по пути автоматизации и инноваций. Остальные резко сократили количество рабочих мест, запретили создание профсоюзов, продолжили вынесение производств за границу. Те управленцы, которые не приспособились к новым условиям, стали жертвами рейдерства и виртуозов поглощения, совершенно не думающих о простых сотрудниках, жизнь которых заходила в тупик, или о тех городках, которые прекращали свое существование. Так или иначе, американские корпорации адаптировались, и отрицательные последствия этой адаптации приняли на себя все промышленные рабочие старой школы и небольшие города вроде Гейлсберга.
Красноречивый Рейган любил преувеличивать расцвет государства всеобщего благосостояния за последние четверть века. В лучшие годы доля федерального бюджета в общем объеме экономики США значительно уступала аналогичному показателю в странах Западной Европы, даже если включить сюда гигантские суммы на развитие оборонной промышленности. Но все же та консервативная революция, которой помогал Рейган, имела множество сторонников потому, что главная мысль президента — о том, что либеральное государство всеобщего благосостояния получилось слишком самодовольным и чересчур бюрократизированным, о том, что политики-демократы кинулись делить экономический пирог, вместо того чтобы думать о том, как сделать его больше, — оказалась не столь уж далекой от истины. Слишком уж много менеджеров корпораций, надежно защищенных от конкуренции, перестали приносить прибыль, слишком уж много бюрократов в правительстве перестали интересоваться, не переплачивают ли их акционеры (то есть рядовые налогоплательщики) и их потребители (то есть пользователи правительственных услуг).
