социал-демократия» [91]. Забыв о том, что никаких общих черт для всех нет, да и со Сталиным забавного потом вышло мало, целой нации, причём не весьма единой антропологически (жителю среднерусской полосы разница между менгрелом и сваном докучна и непонятна) присваивался акцент и нечистота русского языка — и вследствие этого, какая-то забавность. Это персонаж советского кино и театра, своего рода ходячая острота — так, в некогда знаменитой пьесе Киршона «Чудесный сплав» (1934) есть один забавный грузин. С ним и вовсе удивительная история — его зовут Ян Двани, но он обозначен в тексте, как эстонец. В театральных программках и вовсе писали «Двания». Киршону был нужен человек, дурно говорящий по-русски, и вот получился чудесный сплав из эстонца и кавказца. Этот Двани всё время коверкает русские пословицы: «Пуганая корова на куст садится», «Он нам нужен, как собаке пятое колесо», «У всякой старухи своя прореха».
Или вовсе:
«Двали. Он хочет быть большим Магомедом, чем гора.
Ирина. Такой пословицы нет.
Двали. Такая пословица есть» [92].
Грузин-учёный в «Двух океанах» Адамова при всей своей учёности непрактичен и не может распознать шпиона.
Из той же ткани, что и персонаж Киршона, сшит грузин-лётчик из «Мимино» с его ударными запоминающимися фразами.
Правда, есть ещё минус-приём в «Маленьких комедиях большого дома», где Григорий Горин изображает русскую женщину, ждущую кавказских страстей, а её муж-грузин флегматичен и просит уюта.
Там персонаж «Женщина из Тамбова» спрашивает мужа:
— Тенгизик, почему ты такой скучный?
Далее следует диалог:
«Человек с едва заметным кавказским акцентом. (отложив газету) Ты что этим хочешь сказать?
Женщина из Тамбова. Нет, ты хороший, добрый, но ты всё молчишь, читаешь, спишь… В гости не сходим, в ресторан. Когда ты за мной ухаживал, мне подружки завидовали: „Ой, Дуська, счастливая, за грузина выходишь! Они все, грузины, романтики! Пообедают — поют!“
Человек с едва заметным кавказским акцентом. Что говоришь, а? Я экономический факультет закончил! Какие песни? В ущелье живём, да?! (взял газету). <…>
Женщина из Тамбова. (мужу) Да разве дело в деньгах, Тенгизик? С этим всё хорошо на машину записались. И живём вроде дружно. А всё-таки… Ну как бы тебе это объяснить? День на день похож, год на год… Только маятник тикает. А внутри что-то гаснет… Я вон даже потолстела.
Мужчина с едва заметным кавказским акцентом. Пойми, Дуся, я тебя внутренне люблю. Если надо, я за тебя под танк брошусь! Но я же тебе объяснял — я на диете…» [93]
Но это только подтверждает образ грузина вне рамок пьесы — чувственного, романтичного и любвеобильного. После грузинской прозы, а особенно — грузинского кинематографа, от этого стереотипа нельзя было уйти.
Но квинтэссенция всего была в финальных кадрах фильма — «Сердца четырёх» (1941) — (ещё довоенного — монтаж был закончен в последние дни мирного времени). Там две пары выясняют отношения на какой-то дачной станции, и к ним подбегает грузин. Они дарят билет на отходящий поезд, ставший ненужным после примирения, этому невесть откуда взявшемуся грузину, и он так долго и комично благодарит их, что едва не опаздывает.
Четверо героев, отлучившиеся с военных сборов остаются на перроне, и современный зритель понимает, что их ждут война, и почти наверняка — смерть. А неунывающий грузин, вскочивший в поезд на ходу, машет им, уносясь прочь из этого хоть и комедийного, но обречённого мира [94].
Но вернёмся к литературному анекдоту про оптимиста. В нём многое можно заменить — писательского начальника Наровчатова на кого угодно — Вл. Орлова, Ошанина, Луконина или, даже Лакшина. Байрон заменяется на Миллера (есть история о том, что грузины не будут смотреть спектакли по пьесам Артура Миллера, потому что ничего путного человек, бросивший такую женщину, как Мерлин Монро, написать не может. Само существование такого мужчины оскорбительно). Наконец, заграничного персонажа можно заменить на Гарсия Лорку — судьба его тоже не баловала. Но вишенкой на торте остаётся грузинское природное начало, кавказское здравомыслие — он-то оптимист, а ты-то куда?
Надо ещё сказать, что человеческое сознание устроено внутри всех народов так, что людей признанно-великих считают за своих. Правда, если вдруг откроются какие-то злодеяния великих, знаменитостей быстро исключают из «своих». Сталин, вослед Мандельштаму, из грузина превращается в осетина, а то и в какую-нибудь лошадь Пржевальского.
Закончу эту часть странной историей, что содержится в книге Героя Советского Союза Карпова о Сталине, которая так и называется — «Генералиссимус».
Там описывается приезд Мао в Москву и один из обедов Сталина с ним.
Причём Сталин обычно отпивал один-два глотка сухого вина из своего хрустального бокала на ножке, смешивая красное и белое из двух бутылок, которые возвышались по его правую руку и которыми пользовался только он один.
«— Как-то на одной из встреч, — вспоминает Федоренко, — как всегда на подмосковной даче, Мао Цзэдун, с которым мне пришлось сидеть рядом, шепотом спросил меня, почему Сталин смешивает красное и белое вино, а остальные товарищи этого не делают. Я ответил ему, что затрудняюсь объяснить, лучше спросить об этом Сталина. Но Мао Цзэдун решительно возразил, заметив, что это было бы бестактным.
— Что у вас там за нелегальные перешептывания? — раздался голос Сталина.
— Товарищ Мао Цзэдун интересуется, почему вы смешиваете разные вина, а другие этого не делают.
— Это, видите ли, моя давняя привычка. Каждое вино, грузинское в особенности, обладает своим
вкусом и ароматом. Соединением красного с белым я как бы обогащаю вкус, а главное — создаю букет,
как из пахучих степных цветов» [95].
Но, кажется, народное сознание может простить «забавному грузину» и это.
Там, за Кавказским хребтом — рай, там — небожители, кто же посмеет судить их забавы?
14.05.2018
Райская рыба (Об Астафьеве и Грузии)
Виктор Астафьев никаким дипломатом не был, а был хоть и сварливым, но великим русским писателем.
После своего путешествия — нет, не в толстовские места, а в Грузию, года он, в августе-сентябре 1984, написал рассказ «Ловля пескарей в Грузии», на который многие грузины обиделись и начали писателя Астафьева ругать, затем его начал ругать историк Эйдельман (а Астафьев принялся огрызаться). Начались смятения в умах и прочие возмущения. Наконец, Эйдельман умер, умер и Астафьев (в 1997 году, незадолго до смерти, переписав тот самый рассказ), и вообще умерло довольно много народу.
Ну и провалилась куда-то вся страна, покатился в канаву Георгиевский трактат, Россия и Грузия успели повоевать, и памятником былой дружбе осталась
