class="image">
Холоден и переменчив погодой град Петербург в декабре.
Стылы проспекты его и площади.
Написана в нём великая литература.
В год от рождества Христова две тыщи пятнадцатый заканчивался в нём год литературы, и это было весёлое дело.
Весёлое дело было весёлым оттого, что год был страшнее предыдущего, а литература — сама по себе.
Год был непонятно зачем, а литература — понятно зачем.
И не так понятно было, что в этот год сделано такого, что нельзя было сделать в любой другой.
На сцену театра посреди великого города вышел царь и сказал, что на Красной площади была устроена ярмарка, а ещё сотни людей читали в телевизоре знаменитый роман.
Читали они его, правда, бесплатно, но на литературу в тот год было потрачено восемь мильярдов рублей.
Сперва давали триста мильонов, но это вышло как-то неловко, и прибавили.
Говорили потом и про три, а затем — про восемь.
Хорошо бы, конечно, посмотреть список трат и всех поимённо назвать, да негде и трудно узнать.
Если кто потом тот список напишет — что и куда ушло, то и хорошо, а не напишет — так наш народ отходчив, а отходчив он, потому что забывчив.
Аренда книжных магазинов осталась высокой, издательства по-прежнему похожи на неповоротливых прожорливых динозавров, будущее толстых литературных журналов неопределённо, а школьники наши ленивы и нелюбопытны.
Не хотят читать из уважения, хоть их секи.
Есть им из чего выбирать — занятий много.
А вольный ветер литературы всё равно веет, где хочет.
Ему всё равно — веет он к востоку, веет к западу, переменяется ветер и переходит на круги своя.
Литература вообще устроена так, что её рождение не требует денег.
Вдохновение не продаётся.
Продаются рукописи, хоть сейчас они не в цене.
Их просто стало очень много. А товар, находящийся в изобилии, дешевеет.
Нынче все поголовно грамотные, и клавиши стучат у всех одинаково.
Оттого книг стало очень много — это денег на них мало, а книг в избытке.
А с самой литературой дела обстоят прекрасно, потому что литература остаётся литературой, даже когда она не продана.
Поэзия остаётся поэзией, даже когда она не напечатана.
Христа и вовсе не печатали, как, по словам Ахматовой, кричал Мандельштам, спуская поэта-нытика со своей лестницы.
Удивительная сторона заботы о литературе заключается не в том, что нужно поддержать её производство, а в том, что огромные деньги берутся на то, чтобы поддержать её употребление.
Настоящая поэзия должна была бы крикнуть: «Прочь, профаны! Не для вас звенит наше слово, а хотите, чтобы вам открылись тайны, так стопчите шесть пар железных башмаков, чтобы приникнуть к ключу, называемому Кастальским».
Но поэты по ошибке говорят не это.
Они выходят и говорят: «Если наше авторское право не будет уважено, и не будет выдана нам копеечка малая, то мы сдохнем».
А люди со стылых проспектов и площадей хмуро отвечают им: «Мы читали вас бесплатно с помощью умных устройств и электрических проводов, мы не платили вам денег и тогда, а теперь и вовсе перестали читать. Когда ж вы сдохнете?!»
«Не хотим умирать — ни на Васильевском острове, ни где бы то ни было», — отвечают поэты и поворачиваются к царю: «Дай копеечку, царь Ирод, дай. А то умрём».
Но никто им не подаёт, потому что это не поэзия, а разрешённый воздух из кондиционера.
Литература сделана из отчаяния и ужаса, а не из кондиционированного ветра.
Не надо путать авторское право с имущественным.
Умереть за литературу сейчас сложно — всё время толкают под руку и спрашивают, будет ли премия в конце. А в конце премии должен быть фуршет.
Много лет назад один лысый писатель кричал, что одни льют в свои книги кровь, другие — сперму, а третьи — мочу. Приёмка всё равно идёт по весу.
За эту текучую жизнь, за неверно выбранные жидкости и расплачивается нынешнее поколение, растратившее своих поэтов.
Нет, не страшно ничего — ни арендные ставки, ни провалившаяся куда-то копеечка, всё в жизни устроено правильно.
Музыканты «Титаника» были поэтами, они не тревожились, будет ли их занятие внесено в реестр как профессия. Приёмка была не по весу.
Поэтам лучше всех, их легко запомнить наизусть. Но оказывается, что и большие романы можно читать вслух — не выйдет это сделать в телевизоре, так можно читать у костра, кто что запомнил.
Об этом написано в другом, иностранном романе, кстати, тоже очень знаменитом.
А в большом театре посреди холодного города волшебную зелёную палочку передали от года литературы году кино.
Надо бы узнать, не будет ли год две тысячи семнадцатый — годом цирка.
Но он и так будет славный, юбилейный.
17.12.2015
Праздник к нам приходит (о святочном рассказе «Чук и Гек»)
Есть очень известный канон рождественского рассказа.
Про него говорят много, а задумываются о сути — мало.
Меж тем, в нём существуют целых три канона — это рождественский рассказ, крещенский рассказ и рассказ пасхальный.
Лет сто назад всяк понимал тонкую стилистическую разницу между ними — потому что титульные подданные империи стояли на службе каждую неделю и знали разницу между Рождественским чудом и чудом Пасхальным.
И никуда не девалось народное поверье, что на Святках, между Рождеством и Крещением всякая нечисть получает временное послабление и лезет из всех щелей, пока не придёт ей окорот.
Причём одно дело — западный рождественский рассказ, сформировавшийся при Диккенсе (и пришедший к «Дарам волхвов» О. Генри), а другое — наша традиция — идущая от Гоголя.
Причём в двадцатом веке налицо была некая фронда противопоставления Григорианского календаря Юлианскому. Бродский писал свои знаменитые Рождественские стихи, по большей части привязывая их не к январю, а к концу декабря.
Но это всё предыстория.
Много лет Россия прожила без Рождественской традиции, меж тем, на всякой книжной полке страны стояла книжка с настоящим советским рождественским рассказом.
Сейчас я расскажу, как он устроен.
В каноне рождественского рассказа лежит затруднительное обстоятельство, в которое попадает герой, чудо, а затем — избавление и счастливая встреча Рождества.
В прежней русской литературе был Гоголь, Жуковский, ну и ближе занавес, которым отделился старый мир от нового — знаменитый рассказ Куприна «Чудесный доктор», в котором хирург Пирогов, будучи неузнанным, лечил бедняка и сам давал ему денег на лекарства.
Никакого ангела не возникало — чудо было рукотворно. Земной человек придумал гипсовые повязки и лечил
