И он снова погружает голову негра в лохань. Очередная колика заставляет его отойти в сторону.
— Освежайся покуда!
Когда он вернулся, негр был мертв. Двигаясь, как автомат, Пополь снял его с дерева, потом сел в пирогу.
— В город…
Последний оставшийся негр греб два дня и две ночи. Пополь вел себя как лунатик.
— Понимаете, со мной приключилось странное происшествие. Мой повар…
Он похудел на несколько килограммов. Сперва его поместили в больницу, вылечили ему желудок. Он ничего не говорил. Он безропотно подчинялся. По словам медсестры, был кроток, как ягненок.
— И вежливый такой, — добавляла она. — Чуть вырвется у него крепкое словцо, сразу замолчит и покраснеет…
Из больницы его перевезли в тюрьму. Он не возражал. Его одолела усталость. На все вопросы он твердил одно:
— Никаких сил нет… Дайте поспать…
И впрямь, спал он часами, а потом садился как ребенок на кровати и часами смотрел прямо перед собой.
Я видел его в камере. Полагаю, он и сейчас там; я прочел в газете, что суд приговорил его к пяти годам тюрьмы, к такому же сроку, как Жанвье — того, который развлекался стрельбой по трупам.
Банановые туристы, или Чикагские Адамы и манчестерские Евы в новом земном раю
На любом судне из тех, что заходят в порты островов Тихого океана, будь то Фиджи, Маркизские, Гавайи или Таити, администратор, занимающийся обслуживанием и питанием пассажиров, покажет вам одного, двух, пятерых путешественников — чаще в третьем классе, но иногда и в первом.
— Банановые туристы! — назовет он их.
Я тоже научился их распознавать, хоть и затрудняюсь объяснить вам, по каким признакам. Иному банановому туристу нет и тридцати, а иному перевалило за шестьдесят; попадаются среди них почтенные седовласые дамы и девицы, которые жарятся на солнце, ничуть не смущаясь тем, что на них глазеет весь экипаж.
Банановые туристы вовсе не обязательно одеты во что попало: часто у них сохраняются остатки былой роскоши, вещички из шикарного некогда гардероба.
Среди них американцы, чехи, немцы, французы… Одни занимали в прошлом блестящее положение, другие всю жизнь только и делали, что тратили потихоньку состояние или ренту.
В один прекрасный день, когда они уже начали тяготиться собственной заурядностью или страшиться надвигающейся нищеты, кто-нибудь им сказал:
— На островах еще можно жить, как в земном раю — без денег, без одежды, не заботясь о завтрашнем дне…
Они продали все, что у них было, чтобы оплатить проезд. Кроме того, власти, наученные горьким опытом, благоразумно требуют, чтобы при отплытии пассажиры внесли плату за обратную дорогу. Понимаете?
На другой день по приезде каждый настоящий банановый турист покупает набедренную повязку и шляпу из пальмовых листьев. И вот, полуголый, он спешит к бесконечным пляжам, презирая город и местных европейцев в белых костюмах и пристежных воротничках.
Разумеется, он слегка удивлен при виде туземцев, которые тоже носят пристежные воротнички и раскатывают на велосипедах; он негодует, когда по дороге его перегоняет автобус, полный канаков[36].
Ну, не беда! Еще несколько километров — и перед ним наконец-то откроется земной рай…
Прежде всего для начала он поднимает с земли кокосовый орех, бесплатный кокосовый орех, и тщетно пытается проделать в нем отверстие, покуда какой-нибудь туземец не расколет его одним взмахом мачете.
Найти прямо на дороге, не истратив ни единого су, и питье, и еду — что может быть прекрасней?
Вот хлебное дерево, вот бананы — их тут сколько душе угодно. И все это задаром!
Банановый турист идет дальше, купается нагишом в лагуне, часок спит на солнышке, потом продолжает путь, и так пока не наступает пора позаботиться о пристанище.
Увы! Домики, смахивающие на пригородные дачи, сдаются с обстановкой за плату от пятисот до восьмисот франков в месяц.
Ну и что? Разве в этом климате нельзя обойтись без дома?
Банановый турист шагает дальше и в конце концов находит брошенную канакскую хижину.
Пройдет месяц или два, а может быть, целый год — и в один прекрасный день наш банановый турист, с исхудалым лицом и потухшим взглядом, жалкий, несчастный, из последних сил старающийся не терять достоинства, явится в бюро выдачи паспортов.
— Меня вызывают в Европу, у меня заболел родственник, — скажет он в оправдание.
Это вранье. Никакого письма он не получал. Но он уже больше не может. Он истомился один на один с природой, он с нечеловеческими усилиями глотает безвкусные бананы и борется с искушением поклянчить бокал пива в бистро.
Ему протягивают обратный билет. Ставят печать в паспорте… Приключение окончено!
Радости пампы, или Человек, заточенный между двух вокзалов.
Если убрать экзотику, самое яркое из тропических приключений предстает в своем истинном облике, и облик этот чаще всего трагический, но без всякого накала страстей, без малейшей, так сказать, театральности. Трагедия, открывавшаяся мне при каждом заходе в порт, была трагедией обыденности, тяжелой, как небо, непроходимой, как лес; это была трагедия кошмара, удушье, пустота души и ума перед лицом неизменного, навеки чуждого вам пейзажа, а между тем здесь-то и придется вам умирать с мыслью о том, что есть далеко во Франции деревушка или городок, где…
Попробуйте высидеть два или три часа, отвернувшись к голой стене… Ну так вот, иная обстановка, какой бы пышной она ни была, для нас все равно что голая стена. Помню одно утро — я еле удержался от слез. А все из-за пустяка! Незадолго до рассвета мухи наконец оставили меня в покое и я уснул, но внезапно реденькую кисею сна разорвал крик петуха, потом где-то зазвонили колокола.
И тогда в меня вселилось убеждение, что сегодня воскресенье, настоящее воскресенье, и я во Франции, и можно подольше поваляться в постели, а потом погулять вокруг церкви.
Увы! Приоткрыв глаза, я увидел черное лицо моего слуги, картонные пальмы, небо, покрытое тучами. Самая мысль о тепловатом душе, о шлеме, который сейчас придется напялить на голову, внушала мне отвращение, и я замер в постели, вялый и потный.
А между тем, сколько неожиданностей на каждом шагу! Сколько поразительных явлений! Сколько удивительных ситуаций!
В стране, о которой я сейчас говорил, в стране, которая может оказаться Перу, как, впрочем, и Боливией, живет один человек, француз, — он пленник пампы, пленник, заточенный в пространстве не менее обширном, чем вся Франция, и ограниченном двумя вокзалами.
На берегу моря находится довольно большой город; от него отходит единственная в стране железная дорога, пересекающая почти безлюдные местности.
И лишь каждые сто или двести километров попадаются деревни, населенные главным образом индейцами, да гасиенды.
На другом конце железной дороги, ровно в пяти днях езды, расположен другой город.
Недавно там приключилась такая история. Однажды утром, сойдя с корабля, в город явился некий француз и предстал перед властями, предъявив паспорт и достойный всяческого уважения военный билет на имя Жермена, офицера запаса, награжденного Военным крестом с шестью или семью пальмами, имеющего благодарности в приказе и т. д.
Его пригласили в клуб. В его честь устроили праздник. Перед ним распахнулись все двери, хозяин гостиницы сдал ему лучший номер.
Я уже упоминал, что у Жермена не было одной руки, которой он лишился на войне, что еще приумножало его славу?
Во всяком случае, об одном обстоятельстве вы сами не догадались бы: в городе, о котором идет речь, обязанности судьи исполнял выходец из Франции, бывший каторжник, а ныне безукоризненно честный человек, который, впрочем, не скрывал своего прошлого от местных властей.
Чем ему не понравилась физиономия нашего Жермена? Разумеется, тот, кто сам прошел огонь, воду и медные трубы, безошибочно улавливает некоторые особые признаки. Как бы то ни было, судья почуял, что от этого героя пахнет мошенником, и однажды, когда в клубе пьянствовали, исхитрился получить в руки его военный билет.
За одну минуту он уверился в своих подозрениях. Настоящий Жермен, тот, которому был выдан военный билет, потерял на войне правую руку, а у того Жермена, который пировал в обществе латиноамериканцев, не было левой руки.
Судья ничего не сказал. Он написал в Чили, в Аргентину, во все соседние страны, и две недели спустя пришли красноречивые ответы: «Жермен» успел там побывать. Он покрасовался во всех городах, и его там прекрасно помнили, тем более что повсюду он занимался жульничеством.
И здесь он тоже принялся за свое. Наш герой объявил, что хочет основать большой франко-американский торговый дом; он прощупывает почву, ищет среди уважаемых в городе лиц тех, кто этим заинтересуется. Для приманки он намекает, что это предприятие будет вознаграждено несколькими орденами Почетного легиона.
