Такой долгосрочный прогноз базируется на предположении о том, что санкции ослабили Иран и сделали его уязвимым. К осени 2012 года было много подтверждений такого впечатления. Иранская экономика сокращалась, и падение шло быстрыми темпами. Понадобилась вооруженная дубинками полиция и много слезоточивого газа для разгона уличных демонстрантов в октябре 2012 года, когда риал рухнул почти до пятой части своей стоимости 2011 года. Такой ход событий, конечно, устраивал администрацию – она могла утверждать, что стратегия увенчалась успехом. Санкции действительно ослабили Иран, но это не означало, что Иран ощущает себя до такой степени слабым или считает хватку Америки такой сильной. Вашингтон мог полагать, что Ирак или Афганистан не имеет ничего общего с Ираном. Однако сам Иран в напрасных американских военных усилиях – не говоря уже о растущей нестабильности по всему Ближнему Востоку, – видел уязвимость Америки и благоприятный момент для себя. Наша военная угроза от этого выглядела несерьезной и делала нас уязвимыми по отношению ко многим стратегическим вызовам.
Вашингтон также посчитал, что Иран потерпел большое поражение в «арабской весне». Америка рассматривала кризис в Сирии как преимущественно стратегическую потерю для Ирана (что и было на самом деле). Но это закрывало дверь для переговоров с Ираном по Сирии, что могло бы привести к скорейшему урегулированию кризиса. Неспособность это сделать поставила под угрозу региональную стабильность.
И вновь следует отметить, что взгляд из Тегерана сильно отличается. Демократия в арабском мире оказывается быстро исчезающим явлением, и ее микробы ни в коем случае и ни в какой форме не могли поразить Иран – иранская «весна» пришла и ушла в 2009 году. То, что получилось из «арабской весны», навредит Америке больше, чем Ирану: исламский фундаментализм и, даже хуже того, салафизм оказались на подъеме, угрожая региональной стабильности и прозападным режимам, защищавшим эти явления. «Арабская весна» стала очагом нестабильности, а это окажет воздействие на американские интересы больше, чем на иранские. Даже Сирия, по мнению Ирана, могла бы принести больше бед американским союзникам в регионе, чем Ирану. «Арабская весна» хороша для Ирана тем, что она втягивает Америку в конфликты и отвлекает ее внимание. Иран не так слаб, как полагает Америка, потому что Америка не так сильна, как она сама считает. Один проницательный наблюдатель по Ближнему Востоку, оценивая эту ситуацию, сказал, что «Америка стоит, повернувшись спиной к цунами. Она не видит, что на нее надвигается».
В краткосрочном плане иранцы вполне могут усмотреть выгоду в таком статус-кво. Указ Хаменеи о том, что ядерное оружие, «великий грех», сохраняется и удерживает Иран на безопасном расстоянии от новой красной черты. Но если санкции приведут к смене режима, выдержат ли их новые правители Ирана в долгосрочной перспективе? Разумеется, близость к этапу в изготовлении бомбы (или нескольких бомб), когда достаточно одного поворота отвертки, даст Исламской республике больше рычагов в ее попытках отразить санкции и получить больше жизненного пространства.
Стратегия Ирана может состоять и в том, чтобы создать каскады центрифуг и запасы обогащенного до 20 % урана одновременно с совершенствованием ракетной технологии141. А потом понадобится совсем мало времени – от двух до четырех месяцев – на создание арсенала ядерного оружия. И это превратит Иран в гораздо более опасное и грозное государство, чем теперь, когда он гонится за созданием одной бомбы.
Администрация Обамы утверждает, что отбросила мечту Буша о смене режима в Иране. Однако невысказанной целью, если не немедленным результатом, усиливающихся санкций со стороны Америки остается смена режима. Некоторые в администрации Обамы полагали, что сильные санкции долгое время не позволят Ирану создать бомбу до прихода нового режима. Другие ратовали за смену режима как цель проводимой политики и единственный выход из тупика в отношениях с Ираном142. Однако смена режима остается больше благим намерением, чем реальной перспективой.
Смена режима представляет собой также довольно рискованную стратегию. Она на какой-то короткий период, возможно, выглядела как вполне реальная вещь, когда «Зеленое движение» заставило Исламскую республику занять оборонительные позиции. Но в 2011 году это восстание уже выдохлось. Помню разговор с высокопоставленными представителями Белого дома накануне парламентских выборов в Иране, состоявшихся в марте 2012 года. Они слушали оценки разведки о возможности уличных волнений, паралича и «персидской весны». Ничего из перечисленного не случилось. В Иране много недовольства, но нет организованной оппозиции, связанной с многообещающим «Зеленым движением».
Нарастающие санкции смутили иранцев. Санкции сделали их жизнь тяжелой, и мало кто считал их справедливыми. Санкции не ассоциировались с наказанием режима за нарушения прав человека или с поддержкой дела демократии. Вместо этого они должны были отвратить Исламскую республику от того, что на самом деле было сравнительно популярной целью. Иранская общественность не выступает против ядерной программы своей страны – на самом деле, согласно большинству мнений, общественность (во многом так же, как и пакистанская или индийская) даже более настойчиво, чем правительство, ратует за то, чтобы Иран действительно обладал бомбой.
Изоляция и санкции с большей вероятностью могут вызвать крах режима, но не его смену. Как упоминалось ранее, режим агрессивных санкций ломает систему назначений по степени приверженности, на которую опирается это исламское государство. Без денег, необходимых для смазывания механизма, клерикальное правление может рассыпаться – все больше иранцев тогда выйдет на улицу, а опасные трещины разрушат правящие круги в связи с борьбой, которую поведут элиты в ответ на это. В результате может случиться не тихий переход с созданием более дружественного режима, а сумбурная эволюция к чему-то гораздо худшему.
Развал системы должностных назначений по степени приверженности к власти отлучит иранцев от правительственной соски. Но чем больше людей будет вынуждено опираться на собственные силы, тем вернее иранское общество может пойти по пути Ирака 1990 года – страна, в которой бедные и радикально настроенные крупные города с пригородами, такие, как пригород Багдада Садр-сити и Басра, пришли на смену некогда утонченной городской культуре Ирака. Экономическое давление может вызвать социальные беспорядки, которые постепенно превратят части Ирана в бастионы беззакония, преступности и террора.
Наша нынешняя политика в конечном счете сделает из Ирана несостоятельное государство. Скатывающийся в ряды государств-банкротов Иран еще больше осложнит ядерную проблему, она легче не станет, и такой Иран бросит новый набор вызовов в плане безопасности этому региону и Соединенным Штатам.
Другим прямым и немедленным результатом нашей текущей политики становится усиление разговора о войне. Израильский премьер-министр Нетаньяху заявлял, что продолжать дипломатическую активность – значит зря тратить время и что ядерная программа Ирана должна быть остановлена до ее вступления в «зону неуязвимости», то есть до переноса большинства центрифуг внутрь горы Фордо. Израиль относится серьезно к ядерной угрозе Ирана, но, говоря бесконечно о неминуемой угрозе со стороны Ирана, Нетаньяху удружил Обаме, загнав его в угол, – заставив Америку взять обязательство начать войну для того, чтобы не допустить создания Ираном ядерного оружия. Он продолжил использовать эту тактику в течение лета и осени 2012 года, чтобы заставить Обаму зафиксировать четкую красную черту в отношениях с Ираном.
Администрация со своей стороны тоже сделала свое дело, трезвоня везде о готовности Израиля напасть на Иран. Каждый чиновник из администрации, посещавший Израиль, возвращался и говорил, что Израиль готов послать свои бомбардировщики для полетов над Ираном. Администрация надеялась, что это напугает иранцев и заставит их вернуться за стол переговоров – дипломатическая стратегия с игрой в хорошего и плохого полицейского. Но на практике все и всегда завершалось разговорами о войне. Обычным явлением для тех, кто внутри, и для тех, кто сообщал о мнении администрации, стало говорить о том, что война не за горами, а самые ястребиные голоса, в частности, шли даже дальше, предсказывая, что это будет беспристрастный и эффективный ход. Согласно худшему сценарию получения Ираном ядерного статуса – Армагеддон на Ближнем Востоке – сравнивался с самой радужной оценкой эффективности воздушной кампании и ее последствий. «Иранцы не станут отвечать, не смогут ответить, но если они что-то предпримут, это будет носить ограниченный характер» – таким был аргумент. «Они забьются в дырочку, а потом, ослабленные и покоренные, с программой, отложенной на годы, они будут представлять уже меньшую угрозу».
