— Я что–то слышал…
Тогда президент пригласил меня и Паулаускаса, вкратце объяснил, что незаконного совершил управляющий, и резюмировал: «Високавичюса надо посадить».
— Если будет достаточно улик, посадим, — ответил генеральный. — Их и сейчас больше чем достаточно, а ты, Петкявичюс, проконтролируй.
— Тогда все ясно, — ответил Паулаускас. — Начнем уголовное дело. Мне не понравилось такое рвение Паулаускаса, поэтому я его предупредил, чтобы он все хорошо продумал, так как еще не ясно, как все обернется. Решения Бразаускаса скоропалительны и противоречивы. Прежде всего, Ромас Високавичюс — его старый друг и финансовая опора. Я припомнил, как однажды застал их вдвоем за обедом. Не видя меня, Ромас вдруг вскочил и сказал:
— Я не подам в отставку! Ты что, хочешь, чтобы я развалил «Литимпекс»? Ты этого хочешь?
— Тебе надо уйти, — не поднимая головы, повторил Бразаускас.
— Нет, этого не будет! — Управляющий банком поднялся, чтобы уйти, и только тогда увидел меня. — , Видал?! — сказал он, проходя мимо.
Бразаускас действительно не мог разваливать «Литимпекс» — это был банк Велонскиса, который щедро финансировал Альгирдаса на президентских выборах и чеканил его избирательные медали. Впоследствии Велонскис с лихвой вернул потраченные средства. Он провернул очень прибыльное дельце, отыскав в Америке старый четырехмоторный президентский самолет «Джистар». С этой целью онполучил от нашего правительства кредит в два миллиона долларов, отремонтировал этот реликт и продал нам за восемь миллионов. Газеты подняли скандал. Чтобы успокоить общественность, Велонскис–младший пригнал в Литву специально отреставрированный муляж «Литуаники»,[18] сыграл на наших патриотических чувствах, ивсе остались довольны.
Дело в том, что европейские аэродромы отказываются принимать самолеты такого типа, а в Литве на нем некуда летать. Он еще долго истязал крупными убытками авиакомпанию ЛАЛ, пока его не продали за полцены. Поэтому с подготовкой обвинения против Р. Високавичюса А. Паулаускас порядком влип. Кроме того, и Шлежявичюс четырераза менял свои показания. Когда Високавичюс побежал за сочувствием к Ландсбергису, порядком поблекли и обвинения, предъявленные Бразаускасом. Тогда, явившись в нашу фракцию, президент разразился продолжительной обвинительной речью против Паулаускаса и с категоричностью заключил:
— Голосуйте или не голосуйте, я Паулаускаса больше держать не буду. Подчеркиваю — не буду.
Так сказать, новый дворцовый переворот.
Эту его речь незаметно записал на магнитофонную ленту член фракции Ивашкявичюс. Спрятавшись, они прослушали запись с К. Гашкой, который передал ее заместителю редактора «Республики» Стасялису. В прессе поднялся скандал, дело еще больше осложнилось. После этого всякий раз, когда я заходил к президенту с какимито делами, он припирал меня к стенке:
— Почему вы не гоните из партии этого негодяя? Настанет время, он и тебя продаст.
— Я не председатель партии, — говорю.
— Но тебя все там слушают.
— Возможно, но вы не хотите, чтобы этот скандал разразился еще шире. Вы требуете тихо. А сделать этотихо невозможно. Наша фракция во главе с Каросасом — академия плюрализма.
Но когда, рассердившись на одного, Бразаускас стал буйствовать против всех, когда он недвусмысленно заявил: «Что такое десять тысяч членов ДПТЛ?! Меня выбрал весь народ!» — мне стало очень не по себе. Это было началом развала партии. Таких фюрерских заявлений, а тем более действий, я не приемлю ни умом, ни сердцем. С того дня я работаю и действую в соответствии с собственными представлениями о приличиях. Он для меня уже никакой не авторитет.
Выслушав меня, Никитинаса признался:
— Если ты такой крутой, тогда и я тебе скажу: когда меня утвердили генеральным, вызвал Бразаускас, пожал руку и, провожая, посоветовал остерегаться Петкявичюса.
Я рассмеялся:
— Это не он и даже не Ландсбергис придумал такой способ ссорить своих подчиненных. Помнишь анекдот, когда Сталин от скуки звонит Молотову и предупреждает, что его ненавидит Каганович, а через несколько минут сообщает Кагановичу, что против него что–то замышляет Молотов. Они ссорятся, грызутся и с большой любовью вспоминают о необыкновенном расположении к ним Сталина…
Мы оба смеемся. Он успокоился и сказал:
— Бразаускас требует возбудить против Шлежявичюса уголовное дело.
— Какое, какое?.. Уголовное? Слушай, Владас, мы еще ничего не выпили…
— Выпьем. Я здесь новичок и ни черта не разбираюсь в закулисных делах. Все уголовные дела оставил Паулаускасу. Сходи к нему. Паулаускас так быстро меня не ждал.
— За что? — спросил я.
— Он незаконно забрал из Инновационного банка свой вклад. — Вы, Артурас, сказали — свой?
— Да.
— Тогда — все это бессмыслица.
— У нас другое мнение. — Прокурор улыбнулся своей ослепительной улыбкой.
Мне спорить не хотелось, подумал, что Паулаускас таким способом хочет как–то пойти в глазах президента на уступки, поэтому согласился еще раз влезть в такое бесперспективное и нечистое дело. «Ну и говнюк», — подумал я, но промолчал. Однако, похоже, он понял меня без слов, поэтому все передал самому политизированному прокурору К. Бетингису.
Когда я об этой бессмыслице предупредил Шлежявичюса, он подумал, что я пьян. Но, справившись в прокуратуре, побледнел, как лист бумаги.
— За что? Ведь он меня пригласил, мне не очень хотелось, — были первые его слова. — Что делать?
— Поезжай к президенту.
И вот классический, перенятый у Ландсбергиса ответ святого, пораженного манией величия:
— Против тебя, Адолфас, как премьера я ничего не имею. Я хочу проучить тебя как человека.
Если бы эти слова были произнесены в ссоре или от обиды за то, что Шлежявичюс его, первого человека в государстве, обходит на каждом повороте, Бразаускаса еще можно было бы как–то оправдать: гнев — человеческое чувство, праведный гнев — благороден. Но когда он, имея все возможности снова стать президентом и продолжить так хорошо начатую партией ДПТЛ работу, только из личных соображений выбрал впоследствии пост премьера, все его замыслы стали более чем ясными. Учить одною соперника за счет всех избирателей и, не выполнив ни одного обещания, снова лезть людям на глаза, чтобы, видите ли, после четырехлетнего отдыха опять приняться за спасение Литвы, может только хорошо натренированный филистер, обладающий китайскими глазами с наглухо затягивающимися застежками.
Когда все члены фракции ДПТЛ, в том числе и Юршенас, проголосовали против отставки Шлежявичюса, началось неслыханное разрушение этой партии. Якобы не зависящий от ДПТЛ президент, пригласив в помощники Юршенаса и Саламакинаса, вызывал членов фракции по одному и уговаривал их не выполнять общего постановления, голосовать против председателя партии. В ход был пущен целый арсенал благо глупостей, вплоть до обещания новой дележки портфелей. Только для этих целей им и требовались приспособленцы. Людей, сохранявших верность программе партии, они не уговорили. И все это делалось, когда до истечения срока правления ДПТЛ оставалось только полгода! Так они уговорили 26 членов фракции, которые «единодушно» вместе с ландсбергистами проголосовали за собственный крах.
Еще раз подтвердились прогнозы «Черного сценария» относительно совпадения интересов противоборствующих политических группировок. Достиг кульминации сговор между Юршенасом и Ландсбергисом:
— Вы начните, а мы поддержим.
Как писал один деятель, руководители ДПТЛ не расчистили, а просто вылизали дорогу для возвращения власти консерваторов и установления крепостной зависимости всех нас от «Вильямса». А сам Юршенас, услышав, что и после поражения Шлежявичюс не откажется от поста председателя партии, не постеснялся заявиться к нему, чтобы как попрошайка выклянчивать у него эту «улыбку фортуны»: дескать, у тебя, Адолфас, есть все, ты молод, еще многого достигнешь, а меня года поджимают, поэтому сделай милость, уступи мне этот пост…
В этом поступке литовского холопа — весь духовный заряд Юршенаса. Будучи не в состоянии перепрыгнуть через высоко поднятую планку политической жизни, он прополз под ней на брюхе и вытащил увязшую в навозе побрякушку[20] Бразаускаса. Оба порядком вымазались, но оба были счастливы. И посмел же после этого пойти к пострадавшему, нагадить у его дверей и попросить бумажку, чтобы подтереться.
Поняв, с кем имеет дело, Шлежявичюс хлопнул дверью и доказал свою невиновность в Страсбурге. Штраф, который присудили в его пользу, должны бы платить не налогоплательщики, а заваривший кашу президент, но на какие шиши тогда будешь ремонтировать свою гостиницу «Драугисте» и отсудишься от многочисленных папарацци — дружек на своем вынужденном бракосочетании.
Но — шутки в сторону. Предвидя подобный исход, я поднялся тогда на трибуну Сейма с предостережением о том, кто такой Бразаускас. Однако после полного краха ландсбергистов люди снова его выбрали, как меньшее из двух зол. Для большей верности и для того чтобычитатель не подумал, будто я машу кулаками после драки, я процитирую свое выступление целиком.
