Но это, повторяю, не значит, что я никогда не вернусь к короткой форме. И не для того, чтобы кому-то понравиться, а ради собственного удовольствия. Если напишу что-либо в ближайшее время, то, вероятно, это будет именно рассказ. А дальше — не знаю. Есть множество проектов, но путь от проекта до реализации долог и извилист. Рановато говорить об этом.
— Когда-то вы написали рассказ, действие которого разворачивается в недалеком будущем. Не думаете ли как-нибудь к этому вернуться?
— Рассказ «В воронке от бомбы» был написан в рамках одной из акций, которые порой случаются в среде — таковые существуют! — авторов и издателей фантастики.
Бывает, что в ходе коллективного сеанса поглощения пива, дискуссий и споров кто-нибудь вдруг нападет на идею написать и издать тематическую антологию. Таких замыслов было несколько: знаменитые «Альтернативные картинки», якобы антиклерикальная «Черная месса», антология рассказов о кошках, несколько других. Родилась — а как же! — идея антологии рассказов в стиле political fiction. Мы решили оттолкнуться от творчества Зайделя и показать, что этот жанр может существовать и в нынешние времена и что не только коммунизм вызывал оруэлловскую реакцию, но и при новом режиме тоже есть что критиковать. Однако дело пошло не так, как мы ожидали. Из всех написанных рассказов в печать годились только два: мой и Земкевича. Он свой опубликовал в «Фантастике», я — упомянутый «В воронке от бомбы» — в «Фениксе». Рассказ был отмечен премией имени Зайделя — высшей наградой польского фэндома. Ну что ж, немного жаль, как говорится, рассказов, немного жаль того радостного энтузиазма, с которым я стартовал к тематическим антологиям. Жаль.
— А вы никогда не опасались, что новые книги, которые вы напишете, будут продаваться только потому, что у вас уже есть имя? Что люди отнесутся к вашим романам как к очередной модели «опеля» или «фольксвагена»?
— «Опель» и «фольксваген» — что ни говори — марки. Чтобы заслужить такую, надо тяжело и долго работать, верно ведь? Я на свою «марку» тоже работал, и все проистекающие из результатов этой работы блага надлежат мне по праву. Я не собираюсь ни перед кем мести полы кринолином: «Ах, успех, ну что такое успех, к чему мне успех, меня он вообще не интересует». Давайте, как говорится, не будем. Мы люди взрослые, вот сделаете интервью с кем-нибудь из мейнстрима, лучше всего с поэтом, так таких голодных шуточек наслушаетесь… Многие задавали мне подобные вопросы в различных вариантах, каждому я отвечал так, как сейчас отвечу вам. Писать книги, чтобы «переплюнуть предыдущую», — это что-то вроде фетиша, которому нельзя позволить стать суровым идолом, страх перед которым парализует — творчески тоже. Гораздо разумнее спокойно помнить о старом как мир принципе: noblesse oblige[161]. Я никогда в жизни не согласился бы, пользуясь заработанной популярностью, отдать издателю совершенно скверное произведение, понимая, что оно никудышное. Но у меня нет ни малейшего желания включаться в какие-то безумные крысиные бега только ради того, чтобы «переплюнуть успех», Достаточно держать уровень. А это я могу со спокойной совестью гарантировать. Я слишком уважаю читателя, чтобы, пользуясь одним только уже достигнутым уровнем, вложить между двумя корочками (первой с моим именем и последней — со словами, утверждающими, какая эта хорошая книга) бог весть что. Это не в моем стиле. Двадцать лет я работал в бизнесе и знаю, что такое торговая марка и как легко ее подмочить.
— В одном из интервью вы сказали, что Геральт успешно продается только в Чехии и России, так как это «братья-славяне», а вот на англосаксов рассчитывать нечего, потому что у них достаточно собственной фэнтези, и «экзотическая» продукция их не интересует. Меня заинтересовали ваши слова, так как они означают, что, по вашему мнению, Ведьмачий цикл допускает возможность панславянской региональной идентификации. Нельзя ли пояснить сказанное?
Не менее интересна ваша убежденность в том, что западной переводческой политикой управляет территориализм. Вы что, всерьез думаете, будто профессиональный немецкий, британский либо французский издатель, увидев рукопись потенциального бестселлера, написанного в Исландии, Молдавии или Польше, будет колебаться? Здесь проблема, пожалуй, только в том, что наши литературные агенты нерасторопны, не располагают так называемыми «подходами» и доверием, поэтому не могут положить перед западным издателем манускрипт и заверить его: «На этой книге вы заработаете кучу денег». А самое большее, что они могут сделать, это попросить через коллегу-аборигена о rendez-voиs[162] и робко положить текст на письменный стол. Однако сие вовсе не значит, что издатель им поверит. Ибо вначале он должен будет на свой страх и риск отдать текст на перевод, чтобы прочитать и убедиться в истинности слов агента. Пожалуй, в этом состоит проблема, вам не кажется? У польских писателей вообще нет своих представителей и агентов, то есть, называя вещи своими именами, профессионального обслуживания.
— «Панславизм» в данном контексте — полный оверкиль. Не о нем речь. В Чехии и России польская фантастика всегда ценилась высоко. Даже когда сменился режим и начали действовать рыночные механизмы, в результате чего рынок затопила англосаксонская фантастика, польская фантастика вышла сухой из потопа — верные читатели не позволили ей пойти на дно. Немалое значение имеет и тот факт, что — как и в Польше — в Чехии и России издателями фантастики и редакторами журналов стали в основном именно фэны, воспитанные на Леме и Зайделе. Для этих людей изданная в Польше фантастика, написанная автором-поляком, — это рекомендация и как бы гарантия качества. Иначе обстоит дело в странах Запада, где средний фэн всегда выберет в книжном магазине книгу знакомого ему англосакса — экзотическое имя автора заставит его воздержаться от покупки. К сожалению, знают об этом и издатели, поэтому, взяв в руки книгу из «какой-то Польши» или «какой-то Молдавии» — даже хорошую, — он десять раз подумает, прежде чем издаст. Не забывайте, мы все время говорим о фантастике. Это не мейнстрим, в котором действует мода то на Польшу, то на Косово, то на черных африканцев, то на белых африкандеров, а то и на иранских женщин. И вообще — то на то, то на это. В среде НФ прежде всего учитывается реноме автора, а в этом, увы, англосаксы бьют нас наголову. Я не говорю, что у «новых лиц» из экзотических стран нет никаких шансов, потому что это не так. Определенный шанс у них есть. Но прежде чем они будут изданы, их испытают издателем. Кроме качества текста и новизны идеи, при испытании учитываются последовательно: появлялись ли они в списках бестселлеров, какие получали награды в своем кругу и какое мнение о них в интернете.
Затронули вы также достаточно существенный вопрос профессионального обслуживания польских авторов за границей. В конце концов, кто-то ведь должен явиться к зарубежному издателю — нет, нет, не с книгой, с этого никто не начинает, а с ксерокопиями газетных и журнальных статей и списков бестселлеров, с распечатками интернет-сайтов. И конечно, без агента никто за границей ничего не сделает. Только тут ни при чем какие-то иеремиады, разговоры о том, что кто-то там очень уж «дубоватый». Агента писатель выбирает сам. Лично. Какого выберет, такой и будет. А где взять агента? Мы — фантасты. Нам легче. Нужных людей мы находим на конвентах.
— Во всех своих высказываниях вы всегда усиленно выдвигаете на первый план культ профессионализма. Это, разумеется, в первую очередь касается литературных героев (как положительных, так и отрицательных), но также и холодного профессионализма вашего ремесла. Звучит, конечно, прекрасно и вызывает уважение, но трудно не сказать, что сейчас это аксиома масс-культуры, особенно американских фильмов. В них профессионал — каждый: полицейский, врач, официант, шофер, ученый, проститутка и грозный бандит. Звучит довольно глупо, потому что я, к примеру, хотел бы быть профессионалом, но его всеобщность, атрибуты средств массовой информации, которые как каменная колодка придавливают эмоции, повышают сопротивляемость утомлению и готовность к действиям все двадцать четыре часа в сутки, как-то мешают мне. Вам не мешают?
— Нисколько. Для меня профессионал отнюдь не супермен, а тот, кто со знанием дела выполняет свою работу. У него может быть лысина, скошенный подбородок, обведенные синими кругами глаза бессонного онаниста, издерганные нервы и совершенно испоганенная личная жизнь — но если свою работу он выполняет профессионально, значит, он профессионал. А приведенные вами «атрибуты СМИ» пусть остаются там, где их место, — в СМИ. Например, в комиксах, где у каждого персонажа жестко выписана иконография, чтобы ученого (очки), не путали с полицейским (челюсть как кирпич) и негром (толстые губы).
