способствовали до недавнего момента воспроизводству габитусов в конкретном обществе — или, говоря иначе, обеспечивали «производство субъективности» (идентичности) [116].
По мере усложнения общественных формаций (К. Маркс) происходит своего рода кратиокинез [117] двух способов властных взаимодействий между людьми — физической силы («насилие») и символического («морального») принуждения. При этом, несмотря на разделение, взаимоудаление этих форм власти, «символическая власть» продолжает имплицитно содержать в себе власть «физическую».
Данный, как я его называю, кратиокинез был в своё время досконально описан в монографиях и семинарах Мишеля Фуко, который ввёл понятие дисциплинарного общества. Впервые он заговорил об этом на своих лекционных курсах в Коллеж-де-Франс в 70-х годах прошлого века, а затем развил этот концепт в книге «Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы», вышедшей в 1975 году.
Согласно М. Фуко, «дисциплинарное общество» манифестирует в западном мире в XVIII–XIX веках, что было связано с ростом численности населения и необходимостью надзора за ними в условиях нарождающихся индустриальных, капиталистических порядков, а также административно-бюрократического регулирования эпохи Модерна.
По сути, Модерн положил конец «обществам власти суверена», при которой «физическая» и «символическая власть», по сути, были связаны воедино. Рост численности населения и увеличение его мобильности лишили монарха возможности управлять людьми непосредственно, пусть и через различные органы имеющейся у него «физической» и «символической власти». Власти стали жизненно необходимы новые институты, но при сохранении прежнего «физического» контроля за населением.
Работа М. Фуко «Надзирать и наказывать» начинается с многостраничного, детально-дотошного и при этом душераздирающего описания публичной казни четвертованием, и второй истории — распорядка дня парижского дома малолетних заключённых начала XIX века.
М. Фуко показывает, как за какое-то столетие происходит полный отказ от демонстрации грубого физического насилия со стороны власти, сама же она словно бы растворяется в бесконечных, зачастую даже не осознаваемых нами социальных актах.
«Дисциплинарное общество» зиждется на том, что человек, пропитанный страхом наказания за ещё не совершённый проступок, испытывал куда большее внутреннее наказание этим страхом, чем то, которое он может получить в виде реального, физического наказания.
Первое правило этого негласного кодекса, сформулированного М. Фуко: «правило минимального количества». Суть его в том, что необходимо создавать такую социально-психологическую ситуацию, при которой избежание наказания становится «выгоднее», нежели совершение правонарушения.
Второе правило — правило «достаточной идеальности»: фантазии, представления о возможности наказания должны пугать человека намного больше, чем наказание само по себе.
Третье правило — «побочных эффектов»: наибольшему психологическому воздействию от фантазий о наказании должны подвергаться те, кто ещё не совершил преступления.
Четвёртое правило — «абсолютной достоверности» (неотвратимости): люди должны осознавать, что за преступлением всегда следует наказание, что между ними обязательная причинно-следственная связь.
Пятое правило — «общей истины» (её торжества): реальность наказания всегда должна следовать за реальностью преступления, без темпорального разрыва.
Шестое правило — «оптимальной спецификации», или, точнее сказать, каталогизации правонарушений: все они должны быть определены, классифицированы и взвешены.
В конечном счёте, возможно, главный принцип «дисциплинарной власти», по М. Фуко, это «принцип взгляда» — взгляда, который всё видит, но при этом остаётся скрытым от глаз. Его символической эманацией становится для Фуко «паноптикон» английского философа и социального теоретика Джереми Бентама. В XVIII веке он создал концепцию тюрьмы, которая архитектурно устроена таким образом, чтобы позволить одному охраннику наблюдать за всеми заключёнными учреждения сразу, но при этом оставаясь незамеченным.
В этом параноидном плане есть воплощение самого «надзора», которым питается власть, заменившая «физическое насилие» на ограничение свободы. Сама мысль, что ты можешь быть свободен, благодаря этому вездесущему «надзору» оказывается невозможной. В нашем паноптиконе Бентама — Фуко власть следит за каждым шагом заключённого, изучает его ход мысли и искренность раскаяния, качество и этапность исправления.
«Основная цель „Паноптикона“, — говорит М. Фуко, — привести заключённого в состояние сознаваемой и непрестанной видимости, обеспечив „автоматическое“ функционирование власти». То есть всякий человек должен постоянно ощущать присутствие власти в своей жизни, но никогда с ней не сталкиваться; подозревать себя в намерениях, которые могут быть истолкованы как преступные, и самого себя уже за эту мысль о возможности наказывать, причём сильнее, чем могла бы наказать власть.
М. Фуко последовательно описывает, как происходило формирование этого нового надзора в различных учреждениях и институтах — в школах, больницах, на фабриках, в военной казарме, тюрьме и колониях.
Его вывод, что базисной единицей контроля становится «тело» человека («рождение биополитики»), которое подвергается своего рода переработке, переосмыслению — теперь это не человек, а именно одно из тел в массе других тел, жизнь которого жёстко регламентируется.
По сути, вопрос стоит в том, чтобы сделать человека подвластным, но не через непосредственное физическое принуждение, а как бы «по его собственной воле», но, по сути, всё равно из страха.
Прежде суверен мог лишить своего подданного и пропитания, и самой жизни, а поэтому внушал ему природный страх — это суть «физической власти». Но Модерн, поднявший на знамя личность человека, его свободы, делает подобный подход невозможным. Вот поэтому в ход идут разнообразные ухищрения.
В результате этой «биополитики» сам человек, а точнее его «тело» оказывается предметом научного исследования, медицина берёт на себя и полицейские функции — переписи населения, контроля за состоянием рабочей силы, общего количества трудоспособного населения, может ограничивать работу, фиксировать смерть, издавая соответствующие документы. Она же начинает выступать и в роли «нравственного» цензора — фиксирует наличие отклонений от нормы, сексуальных извращений (включая онанизм), создаёт специальные практики ухода за телом и т. д.
Теперь нет человека, который бы мог сказать, что правильно, а что неправильно, что является нормой, а что — нет, но только институция. Раньше эту функцию могли выполнить святые (например, апостол Павел) или суверены, а теперь — нет. Власть больше не является ни духовной, ни политической, она есть биополитика.
Отдельным, специальным объектом биополитики становится ребёнок и всё, что с ним связано: система воспитания, образования, медицинского досмотра, рейтингования, определение уровня интеллектуального развития, проверки, экзамены, дипломы, свидетельства и т. д. Ребёнок превращается в предмет «заботы», как подчёркивает М. Фуко, не столько своей семьи, сколько «государства», которое таким образом распространяет на ребёнка свой тотальный контроль, формируя его полностью под себя.
В 1975 году у М. Фуко выходит его первый том «Истории сексуальности», который получил название «Воля к знанию». В нём он показывает, что подлинная власть в этой новой системе Модерна не принадлежит на самом деле никому, кроме как конкретным людям, которые являются её проводниками для нас — это воспитатели, учителя, полицейские, врачи, судьи. Именно они решают теперь судьбу человека, или, ещё точнее, именно от того, насколько он будет послушен для них, будет зависеть его судьба.
«Власть повсюду… — пишет М. Фуко, — потому что она исходит
