случае, такие проекты, как «Ковчег», играют важную роль, соединяя политические и гражданские структуры. Но все же такое узкое поле деятельности еще не превращает «оппозицию» в оппозицию. В целом, та часть российской «оппозиционной ризомы», которая оказалась за пределами страны, продолжает по инерции действовать по старым трекам и стремится поддерживать связь с людьми внутри страны, но эти треки и связи стремительно исчезают и деформируются. ФБК окончательно превратился в медиахолдинг с встроенной расследовательской группой. Офис Ходорковского сегодня — это большая группа проектов, в центре которой опять же медиахолдинг. У этой деформации есть простое объяснение. Не имея возможности бороться за власть и участвовать в выборах, в условиях жестких репрессий в России «политики» не могут больше строить политические машины по организации коллективных действий граждан и вынуждены превращаться в медиа, а их сторонники — в пассивных слушателей либо потому, что находятся вне России, либо потому, что не могут действовать внутри нее. С другой стороны, политическими событиями в российских условиях выжженной почвы и вынужденного молчания становятся наиболее яркие политические персональные стримы — Юрия Дудя, Кати Гордеевой, Александра Плющева, Максима Каца, Екатерины Шульман — и даже русскоязычные стримы таких фигур, как Алексей Арестович или Дмитрий Гордон. В руках у российского общественного движения в эмиграции реально остался только один инструмент — медиа. Но и он находится под угрозой, поскольку власти в Москве ясно дают понять, что намерены заблокировать в России доступ к независимому контенту. Три вопроса оппозиции в эмиграции Три вопроса часто обсуждаются применительно к офисам российской политической оппозиции в эмиграции. Первый: должна ли оппозиция объединиться, то есть создать единое политическое движение? В российской полемике здесь часто приводят в пример «беларусский опыт», Тихановскую и ее штаб. Однако идея «объединения» довольно наивна. Во-первых, активистские группы хотят координации, но решительно не хотят никаких иерархий. Во-вторых, площадка для взаимодействия основных политических офисов уже существует — это «Российский комитет действия». В-третьих, такое объединение за пределами страны никак не повлияло бы на положение дел в России. Тем не менее в 2023 году мы видим процесс, который может привести к появлению «коалиции» — так называет возможное объединение его горячий сторонник Михаил Ходорковский. Главная видимая цель такой «коалиции» — получение более сильного рычага в коммуникациях с Евросоюзом и национальными европейскими правительствами. В апреле 2023 года «Берлинскую декларацию», которая могла бы стать основой подобной «коалиции», подписали более 30 тыс. человек. Офис Навального по-прежнему отказывается участвовать в таких проектах, с подозрением на них смотрят малые активистские группы, однако вполне вероятно, что к концу 2023 года «коалиция» в том или ином виде сформируется. Второй вопрос: должна ли российская политическая среда за пределами страны позиционировать себя как представительство российской диаспоры? То есть выступать «за права россиян», стать «альтернативным Россотрудничеством». В условиях войны, разрыва всех коммуникаций между Россией и Европой существует проблема различных ограничений, с которыми сталкиваются носители российских паспортов в разных странах. А с другой стороны, существует проблема какой-то символической «представленности» выдавленной из страны большой общественной среды. Однако дело в том, что за пределами РФ существуют как бы «два сообщества»: сообщество «политических» релокантов и сообщество тех, кто осел в Европе не по политическим соображениям. И в большинстве стран, где российских граждан много, значительная их часть либо настроена вполне прокремлевски, либо существует в модусе «Не все так однозначно» и в целом солидарна скорее с местными евроскептиками и популистами. Поэтому в любом случае российские политические группы за рубежом могут выступать не от лица всей диаспоры, но лишь от лица ее проевропейского и продемократического комьюнити. Вряд ли их главным полем деятельности может стать защита «прав простых россиян» (визы, паспорта, счета, положение студенчества и т.д.). Вероятно, проблематикой «ограничения прав» должны заниматься европейские политики и гражданские организации, а российская политическая оппозиция может выступать тут «вторым участником». Во всяком случае, такой род деятельности, как уже было сказано выше, еще не дает ей статуса оппозиции. Третья тема касается влияния «российского общественного движения за рубежом» на внутрироссийские аудитории. Понятно, что каждая из групп стремится поддерживать контакты со своими сторонниками в РФ. Однако теперь это невозможно делать публично. Если три года назад «токсичными» для тех, кто находится в России, были контакты только с несколько политическими офисами за пределами страны (Ходорковский, Каспаров и др.). то теперь это касается и арт-активностей, и образовательных проектов, и правозащитных, и даже в какой-то степени академических коммуникаций. Любое публичное участие в них грозит оставшимся в стране теми или иными репрессиями. Трансформации политического Что будет дальше с этим большим общественным движением? Какую роль оно может сыграть, учитывая специфику углубляющегося разрыва коммуникаций между теми, кто в стране, и теми, кто вне ее? Собственно политическая часть этого общественного движения не очень велика, но именно к ней обращен повторяющийся упрек: где стратегия? Каков «образ политического будущего»? Однако этот упрек идет мимо цели. Те, кто занимается современной российской политической историей, хорошо знают, что у Навального имеется детально разработанная программа, Ходорковский написал книгу («Убить дракона»), которая целиком посвящена этой стратегии и вопросам перехода к воображаемому будущему, от многолетних заседаний ОГФ Кудрина остались подробно обсужденные планы возможных реформ, Елена Лукьянова занималась проектом обновления Конституции, прекрасный гайд по переходному правосудию написал Николай Бобринский, над пакетом переходных мер работал Сергей Гуриев и т.д. Очевидно, что все это когда-то может быть востребовано. Но только в тот исторический момент, когда группа реформистов «наверху» решит опереться на общественное движение «внизу». И если и когда возникнет такая ситуация, порождающая «второй шанс на демократизацию», то что-то из уже сформулированного сегодня, безусловно, пригодится. В то же время реформистская стратегия будет вырабатываться тогда уже не для воображаемой ситуации, а как реальный политический курс той «постпутинской коалиции», которая возникнет в результате компромисса между какими-то «ресурсными группами», которые волей неизвестных пока факторов окажутся в момент перехода в сильной позиции. Пока же основной повесткой остается война. Это событие кризисное, катастрофическое. Люди прислушиваются к тем интерпретациям происходящего, которые выдвигают публичные деятели, сохранившие общественное доверие. Люди хотят услышать не рассуждения о «политической стратегии» для воображаемого будущего, а острую рефлексию, иногда даже и образную, метафорическую, но такую, которая создает для слушателя глубину понимания происходящего, дает надежду и позволяет соотнести собственный моральный выбор с теми голосами, которые формулируют не политический, а скорее экзистенциальный ответ — и на войну, и на политическую катастрофу 30-летнего транзита, и на собственную биографию. В этом смысле российское общественное движение в
