Ознакомительная версия.
ГАСПАРЯН: Да и не до того было-то! В те-то недели, первые, самые страшные, вряд ли кто-то бы на фронте решил, что сейчас самое время писать заявку в Москву на улицу Качалова.
СКОРОХОДОВ: Но все-таки эти передачи имели большое значение и сыграли положительную роль. Скажем, комиссия, которая там сидела, — не только цензор, но и комиссия принимала Союзы композиторов, и Союзы писателей были — значит, послушала когда песню «Два Максима» (очень была популярная песня в бурном таком ритме фокстрота: ««Та-та-та», — говорит пулеметчик; «Та-та-та», — говорит пулемет», очень хорошая песня), они сказали: «Ну что же это за… Там у нас война, а вы фокстрот?!»
ГАСПАРЯН: А что же надо было тогда?
СКОРОХОДОВ: Вот. «Это не пойдет!» — песня была запрещена. Каким образом однажды в концерте по заявкам фронтовиков она прошла живьем, спели ее?! И вот тут на самом деле письма посыпались такие! Людям не нужны были нагнетания вот этого ужаса нашествия. Наверное, уже очень быстро пресытились, и очень быстро надоела слушателям, и поэтому эта песня стала одной из самых популярных, и более того, пошли песни совсем другого плана: песни, которые шли от человека. Вы знаете, что первая песня, которую написал Соловьев-Седой, это была песня лирическая: «С далекой я заставы, где в зелени дом и скамья, там парень пел кудрявый… Ту песню запомнил я. Играй, мой баян, и скажи всем врагам, что смелыми будем в бою, что, как подругу, мы родину любим свою». Через «я» с далекими «мы», то есть лирическая песня, Соловьев-Седой очень точно почувствовал. Кстати, он ведь сотрудничал тесно с Леонидом Утесовым, и поэтому Леонид Осипович много песен его пел и до войны.
ГАСПАРЯН: Вот эту песню он пел непосредственно?
СКОРОХОДОВ: Ну, конечно, конечно, это одна из первых песен. Но он спел еще одну очень важную песню, которая была написана уже в конце 1941 года. Дело в том, что Утесов тогда приготовил для Эрмитажа программу — ну еще война не началась, — она называлась: «Напевая, шутя и играя». Потом эта программа была переделана…
ГАСПАРЯН:.. уже в условиях военного времени.
СКОРОХОДОВ: Да, да, в старом варианте она не появилась, только репетировалась. И она называлась: «Бей врага», и там другого плана были песни. И, в частности, песню первый раз спел Утесов, потрясающая песня на слова того же Лебедева-Кумача. Лебедев-Кумач работал, не выходя из дома звукозаписи. Это прекрасная песня о моряке, который переживает жуткую картину потери любимой, семьи и так далее. «О чем ты тоскуешь, товарищ моряк?» — это одна из лучших песен, кстати, времен войны с музыкой Соловьева-Седого, одна из самых трагических песен, но тоже идущая от имени «я», то есть лирическая песня, полная гражданского содержания.
ГАСПАРЯН: Глеб Анатольевич, а как быстро советским поэтам, песенникам, композиторам удался вот этот вот переход с «мы», которое было в принципе достаточно популярным, и оно, если выражаться современным языком, было неким брендом: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов!» или «Принимай нас в Суоми, красавица!», на это вот «я», которое в принципе не было характерно для Советского Союза? Ведь было же популярно что? «Единица ’’ноль’*, единица «ничто», горе одному: один не воин». Началась война — самое страшное, — казалось бы, народ должен коллективно пойти на защиту родины, на самого страшного врага мировой истории в принципе. И вдруг вот это персонифицированное «я», да еще и лирическое, как?!
СКОРОХОДОВ: Здесь есть тоже особенности. Дело в том, что многие из этих песен, которые уже считаются военными, были по существу перелицовками довоенных песен, лирических. Ну, Клавдия Шульженко пела прекрасную песню: «Опустилась ночь над Ленинградом», ну вот она была лирическая. Она мечтала у ворот о том, что любимый придет. Чуть-чуть был подправлен текст, и она уже у ворот мечтала о том, чтобы с фронта вернулся домой. Понимаете, певица должна петь лирику, потому что было бы смешно, если бы Шульженко пела: «Бей врага!» и все прочее. Понимаете, стиль другой исполнения. Вот как «Моя тень» прозвучала в годы войны. И вот, представляете, лирическая песня вдруг получает такое решение, военное?! И, кстати, это очень характерно для Клавдии Шульженко, она ведь подала заявление о добровольном вступлении в ряды армии. Они вместе с ее оркестром и с одним из руководителей оркестра Владимиром Коралли стали военнообязанными. И, кстати, первые концерты давали уже в военной форме.
ГАСПАРЯН: Говорят, что советские артисты в годы Великой Отечественной войны дали полтора миллиона фронтовых концертов. Насколько действительно цифра соответствует реалиям? В последние годы, опять же, появилась новая мифологема, что на самом деле артисты на фронт не хотели, а хотели отсидеться где-нибудь, ну, желательно в Ташкенте, где было тепло и сытно, а их на фронт чуть ли там не заградотрядами пригоняли, сзади пулеметы, что если ты там не споешь две какие-нибудь песни… Ну первая, понятно, «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» и вторая какая-нибудь такая же должна быть, сугубо ура-патриотичная. То тебя, значит, прямо сразу и отвезут в места не столь отдаленные, не столь теплые, как Ташкент. Насколько все вот это соответствует реалиям того времени?
СКОРОХОДОВ: Ну, совершенно не соответствует, и опять я боюсь повторяться. Я вам скажу, что малограмотность, нежелание знать факты истории приводит к тому, что действительно рождаются фантастические варианты. Я вам несколько примеров. Был такой замечательный Госджаз СССР, с солистом Георгием Виноградовым, прекрасный оркестр, один из лучших. Причем, вы можете представить себе: джаз-оркестр 50 человек был?!
ГАСПАРЯН: Гигантская цифра!
СКОРОХОДОВ: Фантастика!
ГАСПАРЯН: Даже по нынешним-то временам.
СКОРОХОДОВ: Ну 26 максимум, у Утесова — 26, а тут 50! Когда началась война, его чуть-чуть сократили, он попал в ведомство военное под руководство, общее руководство Чернецкого, известного музыканта, и его отправили на фронт. Оркестр под Вязьмой попал в окружение (ну, на фронт отправились не 50, а 30 с чем-то человек) — 14 человек только вышли живыми! Все остальные погибли! Это в Ташкенте отсиживались?! Изабелла Юрьева, уж такая лирическая, такая камерная певица! Поехала на Кольский полуостров, там зимой она выступала, температура -40 градусов! Они жили в палатках, в центре палатки печка. Головой лежишь к печке — горячая голова, перевернешься ногами к печке — ноги чуть ли не загораются! И каждый день несколько концертов и выступлений, и, самое интересное, Изабелла Юрьева говорила мне: «Ни разу даже чих меня не доставал! Ни простуды, ничего! А до войны открыта форточка — я боялась, что сядет горло».
ГАСПАРЯН: Мобилизация оптимизма в критический момент.
СКОРОХОДОВ: Да, да, вот представьте себе! Леонид Осипович Утесов вместе с оркестром поехали тут же на фронт, начали на Калининском сначала, они потом на многих других выступали. Это что было, дом отдыха? Шульженко, о которой мы говорили, после месяца работы ее стали просить слушатели: «Клавдия Ивановна, мы хотим Вас видеть такой, какой Вы были до войны: снимите военную форму, наденьте гражданское платье!»
ГАСПАРЯН: Она сняла?
СКОРОХОДОВ: Да, причем под обстрелом! Ей нужно было на Васильевский остров, где дом был, добраться. И когда еще с платьями попала опять на мосту под обстрел, легла на чемодан и думает: «Только чтобы платья не испортились, чтобы можно было в чем выступать!» — так рассказывала Шульженко. Так вот, Юрьева пела, и множество выступлений, и ничего другого даже не мыслила! Так что все время работали на фронтах. Как можно говорить о том, что люди отсиживались где-то там, в далеком тылу?!
ГАСПАРЯН: К сожалению, XXI век, волна пересмотра истории, это же политика, по большому счету. К огромному сожалению, события Второй мировой войны рассматриваются через призму сегодняшних политических интересов. Здесь с этим надо, конечно, что-то делать, но вряд ли можно сделать будет в ближайшие месяцы.
СКОРОХОДОВ: Утесов, о котором я начал говорить, первым стал выступать на фронте, причем, вы знаете, здесь уже другая крайность. К сожалению, первого сентября прекратила работать студия грамзаписи, Дом звукозаписи ведь был не Дом звукозаписи, он был сначала Дом грампластинок…
ГАСПАРЯН: …в Апрелевке, завод знаменитый?
СКОРОХОДОВ: Апрелевка закрылась, потому что нечего было делать. Но Апрелевка закрылась еще из-за того, что Наро-Фоминск уже был под немцами. Значит, не перешли ведомства министерства минометного вооружения и стали выпускать, как вы понимаете, на апрелевском заводе другую продукцию. Да, и нечего было выпускать пластинки, потому что 1 сентября прекратили запись всех пластинок. Значит, что делали в Доме звукозаписи? — Писали на тонфоль, вроде гибкие пластинки. Писали на кинопленке тонфильмы. Ну если вы представляете кинопленку…
ГАСПАРЯН: Да, конечно.
СКОРОХОДОВ: С одной стороны звуковая дорожка. Здесь с двух сторон звуковые дорожки. Закончится — в обратную сторону.
Ознакомительная версия.
