Действительно, если внимательно посмотреть на развитие событий, то становится очевидным, что Бисмарк форсировал столкновение, не добившись одной из своих главных целей. Он не смог изобразить Австрию агрессором, более того, именно Пруссия выступила в роли возмутителя спокойствия, внеся на рассмотрение бундестага явно провокационное предложение. Это создало министру-президенту немалые сложности. Почему Бисмарк не стал терпеливо дожидаться более благоприятного момента, чтобы спровоцировать своего противника на агрессивные действия, как это произойдет в случае с Францией четыре года спустя? Он испытывал полную уверенность в успехе? Стремился побыстрее завершить внутренний конфликт? Скорее всего, главную роль сыграли все же военные соображения. План Мольтке был рассчитан в первую очередь на то, чтобы использовать преимущество Пруссии в скорости мобилизации и развертывания армии. Для этого ни в коем случае нельзя было предоставить австрийцам инициативу и дать им время на подготовку. Именно поэтому глава правительства вел дело к войне, не обращая внимания на возникающие побочные эффекты. В конечном счете все должны были решить пушки.
А побочные эффекты действительно имелись. Предстоящий конфликт с Австрией был непопулярен в германском обществе, тем более что на стороне дунайской монархии собирались выступить многие малые и средние государства Германского союза. Война между немецкими государствами рассматривалась многими как гражданская, наносящая серьезный ущерб общему делу. Как писал в своих воспоминаниях Дельбрюк, «вся страна была против войны. Либеральная партия обвиняла глубоко ненавидимое ею правительство в том, что оно без необходимости ведет дело к кровопролитию» [292]. Хотя сессия ландтага была закрыта еще 22 февраля и парламент не мог вмешаться в происходившее, были вещи более опасные, чем депутатская критика. 7 мая 1866 года, когда Бисмарк шел по берлинской улице Унтер-ден-Линден, возвращаясь из королевского дворца в министерство иностранных дел, в него в упор выстрелил из револьвера студент Фердинанд Кохен-Блинд. Из пяти выстрелов лишь один слегка задел главу правительства, который не растерялся и смог собственноручно разо ружить покушавшегося. Инцидент вызвал неоднозначную реакцию общественности; во многих местах, особенно на юге Германии, открыто сожалели о том, что покушение провалилось. Одна из вюртембергских газет прославляла Кохен-Блинда как человека, «который посвятил свою жизнь тому, чтобы освободить Отечество от чудовища» [293]. Сам Бисмарк воспринял промах студента, по свидетельству сотрудников главы правительства, как некое свидетельство своего божественного предназначения. Кроме того, он использовал покушение для того, чтобы изобразить себя жертвой революционеров, страдающей за свои консервативные убеждения. Именно в таком тоне он сообщил о произошедшем в Петербург.
Для Бисмарка представить себя мишенью республиканцев было важно еще и потому, что в это время участились упреки в его адрес из консервативного лагеря. На страницах «Крестовой газеты» Людвиг фон Герлах, окончательно разошедшийся в это время со своим прежним питомцем в политических взглядах, горько упрекал Бисмарка в том, что он проводит революционную политику, разрушая старинную дружбу между двумя великими державами: «Нужно беречься от чудовищного заблуждения, что заповеди Господни не охватывают сферы политики, дипломатии и войны, что в этих сферах нет высшего закона кроме патриотического эгоизма» [294]. Бисмарк, всегда весьма чувствительно относившийся к критике в свой адрес, воспринял это очень остро и заявил Герлаху, что эта статья ранила его сильнее, чем Блинд. Герлах попытался спасти хотя бы личную дружбу между ними, однако во время встречи бывший ученик даже отказался пожать ему руку.
Однако упреки Герлаха нельзя назвать совершенно необоснованными. Министр-президент, следуя своей привычке использовать все имеющиеся под рукой инструменты, призвал себе в союзники не только немецкое, но и венгерское национальное движение. В борьбе против Австрии оно должно было сыграть роль своеобразной «пятой колонны». «Я со спокойной совестью преследую ту цель, которая кажется мне правильной для моего государства и для Германии. Что касается средств, то я использую те, которые имею в распоряжении при отсутствии иных», – говорил глава правительства позднее в беседе с журналистом [295]. 9 и 10 июня Бисмарк встретился с лидерами венгерских националистов и обсудил с ними план создания «мадьярского легиона» и организации восстания в тылу австрийских сил. Одновременно планировалась высадка Гарибальди в Далмации с целью поднять на мятеж южных славян. Бисмарка совершенно не пугало то обстоятельство, что реализация подобных замыслов могла положить конец существованию Австрийской империи. Естественно, что все эти планы держались в глубокой тайне как от общественности, так и от короля, который пришел бы в ужас, если бы узнал, какие инструменты не гнушается использовать его верный паладин.
О «братоубийственной войне», которая ввергнет страну в пучину бедствий, много говорила и придворная группировка во главе с Аугустой и кронпринцем. Здесь мечтали о том, чтобы сместить Бисмарка и сделать его преемником прусского посла в Париже фон дер Гольца, который являлся давним соперником главы правительства, заявляя, что нынешняя политика подвергает страну большим опасностям без серьезных надежд на успех. О «безумной политике Бисмарка» говорил и посол в Лондоне Бернсторф, вопрошая: «Как мы должны вести большую войну на уничтожение, не заключив мир в собственной стране, против воли подавляющего большинства народа?» [296]. B апреле Бисмарк даже заявил итальянскому послу графу Барралю, что все прусские дипломаты работают против его проектов.
Именно эта группа во многом была источником колебаний Вильгельма, который в нерешительности метался между необходимостью начать войну и желанием сохранить мир. «Вид монарха испугал меня до глубины души, – вспоминал князь Гогенлоэ. – Он был бледен как пепел. Лоб избороздили глубокие морщины. Ужасающая серьезность, глубокая печаль в чертах его лица показывали, что он был охвачен тяжелой внутренней борьбой» [297]. Однако Бисмарку приходилось не легче – в борьбе за волю своего короля он тратил остатки так необходимых ему сил. «Каждое утро я должен играть роль часовщика, который вновь и вновь заводит остановившиеся часы», – жаловался он [298]. В мае здоровье вновь изменило ему, и министр-президент вынужден был целые дни проводить в постели, страдая от болей в желудке и невралгии. Большую поддержку Бис марку оказывал Мольтке – являясь в целом сторонником сотрудничества с Австрией, он после того, как решение о вой не было принято, настаивал на его скорейшем исполнении исходя из чисто военных соображений. Никогда, ни до, ни после этих событий, сотрудничество между главой правительства и шефом Генерального штаба не было настолько тесным.
Адъютант короля граф Лендорф вспоминал впоследствии, как в начале июня Роон и Мольтке делали доклад Вильгельму, настаивая на скорейшей мобилизации прусской армии. Однако монарх отвечал лишь, что он хочет сохранить мир как можно дольше. Последним в кабинет вошел Бисмарк. Лендорф, сидевший в приемной, слышал, как голоса из-за двери становятся все более громкими. Градус дискуссии явно повышался. Адъютант поспешил удалить из помещения всех посторонних, и в этот момент из кабинета монарха вышел Бисмарк. Постояв немного, он попросил доложить о себе еще раз. Однако монарх наотрез отказался видеть своего министра. Услышав об этом от Лендорфа, Бисмарк попросту отодвинул адъютанта в сторону и ворвался в кабинет. Растерянный Лендорф остался в приемной. Беседа Бисмарка с Вильгельмом быстро перешла на крик, и адъютант уже боялся, что дело дойдет до рукоприкладства – министр-президент произвел на него впечатление совершенно обезумевшего человека. Когда Лендорф уже готовился прийти на помощь монарху, дверь кабинета вновь распахнулась, и вышедший из нее Бисмарк тяжело рухнул на диван. «Прикажите доставить меня домой, по возможности живым. Война объявлена», – сказал он [299].
Правда, на стороне Бисмарка все же был один могущественный союзник, о котором редко упоминается в его биографиях. Речь идет о значительной части немецких деловых кругов, заинтересованных в том, чтобы Германия существовала как единое целое хотя бы с экономической точки зрения. В их глазах Бисмарк был гарантом сохранения единого таможенного пространства. Инициатива с созывом общегерманского парламента также была не в последнюю очередь сигналом, который прусский министр-президент передавал этой группировке, показывая, что традиционная политическая элита готова поделиться властными полномочиями с представителями финансового и промышленного капитала. Одним из ближайших сподвижников Бисмарка стал в этот период еврейский банкир Герсон Бляйхредер. Обладавший тесными связями с семейством Ротшильдов, он считался одним из богатейших людей своего времени. Связи Бляйхредера с главой прусского правительства начались еще в 1850-е годы и носили многосторонний характер. Во-первых, Бисмарк доверил ему управление своим личным имуществом, которым еврейский банкир распоряжался весьма эффективно. Во-вторых, он привлекал Бляйхредера в роли консультанта по всем вопросам, связанным с финансовой политикой, и получал от него ценную информацию о состоянии дел в европейской экономике. В-третьих, наконец, банкир вместе со своими коллегами помогал финансировать различные действия прусского правительства. В 1866 году, когда на одобрение военного займа со стороны ландтага рассчитывать не приходилось, именно Бляйхредер помог обеспечить финансирование кампании против дунайской монархии за счет продажи принадлежавших государству акций. Эта сделка вызвала возмущение в ландтаге, но повлиять на нее парламентарии не могли.
