В первом предсказании примета оказалась верной. Глеб и в самом деле был совершенно особенным. А вот во втором…
Татьяна тихо всхлипывала, закрыв ладонями покрасневшие от слез глаза, и не услышала, как в комнату тихо вошла Наина.
— Что сказали врачи? — голос матери звучал встревоженно.
— Ничего хорошего, — Таня ответила упавшим голосом, сквозь зубы и не отнимая от лица ладоней.
— Но ведь должно же быть какое-то лечение? — Наина села на диван и обхватила дочь за плечо.
— Нет никакого лечения. За что мне это, мама? — Таня подняла глаза полные слез.
Глеб, не обращая ни малейшего внимания на разговаривающих женщин, продолжал возиться с мячиком, совершая раз за разом одно и то же повторяющееся действие. Мячик был не просто любимой, а единственной игрушкой Глеба. Любящие родители заваливали его и другими игрушками, но он все отвергал, привыкнув только к игре с мячиком.
Таня помнит, как ее впервые поразит этот странный, отрешенный расфокусированный взгляд ее ребенка. Он не сможет привыкнуть даже к лицу матери. Меняющаяся мимика, разные улыбки на ее лице, выражение изумления и печали, радости и умиления — все это покажется ему бесконечно разнообразным, и каждая новая эмоция, отраженная на лице матери, будет восприниматься им как совершенно новое лицо незнакомого человека.
Этот бесконечный калейдоскоп его раздражал, он не понимал, что вокруг него происходит, терял ориентацию во времени и пространстве и не мог выделить главное в ворохе мелочей, чтобы потом по этим ключевым моментам узнать уже знакомое… Он не мог даже запомнить, как выглядит мама. Ее лицо, голос, улыбка, аромат духов и тела, движение ее рук, тепло коленей не синтезировались для него в единое целое, он все это воспринимал как самостоятельные движущиеся предметы… Долгое время каждое новое общение с мамой было для Глеба словно знакомство с совершенно новым, чужим человекам. В итоге он интуитивно отталкивал ее от себя, как и всякий непонятный раздражитель.
Информации в мире живых людей было для него много. Чересчур много. Особенно много было в этом мире эмоций.
Он не мог приспособиться к тому, что люди вокруг него то плачут, то смеются, он не сопереживал этому смеху и плачу. Он никак не мог приспособиться к людскому миру общения, к тому, что люди вокруг него говорили с совершенно разной интонацией — доброжелательно, нежно, жестко, агрессивно, настойчиво, растроганно, печально, грозно. Он интуитивно дистанцировался от этого непонятного мира разнообразных громких звуков.
Все слишком шумное, яркое, крикливое раздражало его. Его тянуло туда, где тишина и покой. Гораздо комофортнее мира живых людей для Глеба стал мир предметов. Он мог часами, словно зачарованный, играть в разноцветные детские кубики, выкладывая из них только ему одному понятные лабиринты.
Глядя на это, его родным невольно в голову приходила легенда о принце Кае, которому в сердце попал осколок зеркала Снежной Королевы, и все его чувства превратились в лед. И Кай, живущий в ледяном дворце Снежной Королевы, мог часами, в полном одиночестве играть в калейдоскоп и созерцание узоров, собранных из разноцветных льдинок. И если бы не Герда, сумевшая растопить ледяное сердце Кая своими горячими слезами, никогда бы этот «Принц печали» не оттаял от своего аутизма… чем не аутизм был у Кая?
Но рядом с маленьким Глебом не было Герды, сколько бы ни старались его мама и бабушка ее заменить. Когда Глеб подрос до такой степени, что его уже не страшно было отпускать ползать по полу, целыми часами наблюдалась одна и та же картина. Он ловил разноцветный резиновый мячик, прислонялся к нему щекой, а затем, перепуганный его холодом, внезапно выпускал из рук. Мячик откатывался на несколько шагов, Глеб полз к нему, и все начиналось сначала. Эта странная «игра» длилась часами. В полном молчании.
Глядя на своих близких, он как бы проникал своим расфокусированным взглядом сквозь них, словно луч рентгена. Его близким даже одно время казалось, что Глеб ничего не видит в упор. Но он не был слепым, просто у него была особенная психика. Он не радовался приближению к нему матери и никак не реагировал на ее уход. Он никогда ей не улыбался ответной улыбкой. Никогда не просился на руки, а когда его брали, то либо покорно замирал, словно дикий зверек, пойманный человеком и ждущий, когда же его отпустят на волю, либо начинал отчаянно вырываться, озираясь вокруг себя этим странным глубоким пугающим взглядом, обращенным внутрь себя самого. Кто-то из врачей придумал, что именно такой, отрешенный, спокойный и глубокий взгляд присущ принцам. И врачи, к которым обратилась обеспокоенная Таня Дьяченко, так и сказали:
— Эту болезнь называют «синдром принца». По-научному — аутизм. Не самый тяжелый недуг, но есть опасность. Вы же понимаете, что если ребенок так и не начнет вовремя говорить, то затем он будет отставать в своем развитии?
Еще бы! Речь есть только у человека. Животные для взаимодействия используют язык символов, сигналов. И только у «царя природы» есть параллельный мир — слов. Только у человека есть мышление, основанное на речи.
— Вы же понимаете, — продолжали врачи, — что человек без речи остается в своем развитии животным? И если время упущено — потом уже не догонишь…
Но как же разговорить маленького Глеба?
О том, можно ли превратить «синдром принца» в гениальность, написаны тома диссертаций. Снят художественный фильм «Человек дождя». Но в психологической науке по-прежнему многое остается неясным. Набрана огромная эмпирическая база данных — начиная от зарубежных ученых Аспергера и Каннера (они-то и придумали эту детскую болезнь по аналогии с Каем из сказки о Снежной Королеве называть «синдром принца») и заканчивая российскими учеными Б. Зейгарник, Р. Лурией, М. Коркиной, Н. Михайловой, В. Башиной, М. Либлинг, О. Никольской…
Описано множество клинических случаев, форм и проявлений…
Но что с этим делать, однозначно не скажет никто.
Психологи изобрели множество спасительных «лекарств», из которых ни одно не гарантирует результата.
— Врачи придумали такое красивое название для этой болезни — «синдром принца»… А принцев не лечить надо, а искать им принцесс и корону… — попыталась Наина утешить дочь. — Я слышала, многие талантливые художники, музыканты были в детстве аутами.
Она перевела взгляд на настенный календарь с репродукциями лучших живописных полотен русских художников.
— Я уверена, что из Глеба со временем вырастет второй Левитан. Он родился с этим великим художником в один день, 30 августа. Это же не просто так, это ведь что-то да должно значить! — Наина продолжала утешать расстроенную дочь и намеренно поддерживала оптимистичную интонацию. — Под звездным знаком Девы вообще много родилось талантов. Так что наш Глеб подрастет — и станет великим пейзажистом!
— Мам, не фантазируй!
— Это не фантазия, а надежда. Для талантливого живописца погруженность в себя — это норма… Как, ты думаешь, художник работает? Только с натуры?! И насколько богатым внутренним миром надо обладать, чтобы рисовать по памяти море, лес, реки, горы… Я думаю, нашему Глебу надо купить кисть и краски…
Но Татьяна была безутешна.
Ах, если бы все было именно так, как говорит Наина! Если бы Глеб и в самом деле был, словно гениальный герой-математик, сыгранный Д. Хоффманом в фильме «Человек дождя», всего лишь аутом! Это означало бы, что он при всей своей замкнутости и необщительности обладает высоким уровнем интеллекта. Но все могло быть и гораздо хуже.
Если психологические тесты, которые предстоит пройти в ближайшие дни, покажут уровень развития интеллекта Глеба значительно ниже нормы, то можно будет утверждать, что диагноз «аутизм» является неполным. То есть некоммуникабельность, необщительность, замкнутость и погруженность в себя — пресловутый аутизм, или «синдром принца» у Глеба не является самостоятельным заболеванием. Он — лишь внешнее проявление, небольшой синдром при более страшной и неизлечимой болезни, которая никак не корректируется, ибо в ее основе — органическое поражение головного мозга…
Догадка, которую мы озвучим ниже, ранее нигде не встречалась в прессе. Сам факт того, что из фонда Бориса Ельцина, который сегодня возглавляет Татьяна Юмашева, по линии благотворительности тратятся немалые деньги на лечение детей, больных аутизмом, как бы является подтверждением диагноза Глеба.
Мы считаем, что это прикрытие.
Человеку, никогда не видевшему «живьем» разных форм психической патологии, тем более без психологического образования, даже в голову не придет усомниться в правомочности диагноза, поставленного Глебу скандальными журналистами.
Однако ни в одной из публикаций не была приведена медицинская карта Глеба Дьяченко, на которой значился бы диагноз врачебной комиссии.
