Морским министром, объединившим в одном ответственном лице функции прежних генерал–адмирала и управляющего министерством, император назначил более чем знакомого Рожественскому вице–адмирала А. А. Бирилева. Накануне Цусимы в свете многочисленных просьб Зиновия Петровича именно Бирилев был назначен командующим флотом в Тихом океане и должен был принять под свою руку 2–ю Тихоокеанскую эскадру. Приехав по железной дороге во Владивосток, Алексей Алексеевич застал там только «Алмаз» и два эскадренных миноносца, не считая частично искалеченных крейсеров местного отряда.
Должность командующего флотом в очередной раз потеряла смысл, и А. А. Бирилев вернулся в Санкт–Петербург, где принял должность морского министра Ему и был адресован первый подробный рапорт З. П. Рожественского, изучение которого проясняет два важных обстоятельства. Во–первых, в рапорте начисто отсутствуют критические оценки техники и снабжения эскадры, которыми ранее были переполнены все строевые рапорты командующего. Это понятно — именно А. А. Бирилев возглавлял снаряжение кораблей на Балтике. Во–вторых, здесь Зиновий Петрович достаточно подробно объясняет мотивы своих решений, часть которых уже подвергалась критике в печати и среди пленных офицеров. Эти особенности рапорта позволяют сделать вывод о том, что в июле вице–адмирал З. П. Рожественский надеялся по возвращении в Россию получить возможность принять активное участие (или возглавить?) возрождение флота.
Свое мнение о важности такого участия и об особой ценности адмирала для России, основываясь, видимо, на известном постулате об «одном битом» и «двух небитых», привел В. И. Семенов на страницах «Расплаты». Так же, по мнению Владимира Ивановича, думали и другие пленные офицеры эскадры и даже нижние чины, которые «подбодряли себя мыслью, что «он» поправится и, вернувшись в Россию, «сделает»[172]. Как вскоре выяснилось, так все же думали далеко не все. Адмирала начали критиковать, и не только в России, но и в Японии (русские пленные). Очевидно, что только чрезмерно развитое самомнение позволяло Зиновию Петровичу думать о своем участии в будущем возрождении флота. Французский вице–адмирал Пьер–Шарль де Вильнев, который командовал союзным флотом при Трафальгаре (1805) и до последней возможности бился на своем «Бюсанторе» с англичанами, возвращаясь потом из английского плена, покончил жизнь самоубийством. Вильнева угнетала мысль о том, что он является косвенным виновником катастрофы, постигшей французский флот. Наш адмирал — З. П. Рожественский — думал в плену о дальнейшей службе. Что ж, Россия — не Франция, и отношение к своим побежденным соотечественникам у нас было иное. Что касается содержания июльского рапорта морскому министру, то в нем наиболее важным представляется следующее[См. Ogasavara N. Op. cit P. 384.]:
— отказ З. П. Рожественского от устройства временной базы в иностранных водах был вызван «враждебностью Англии», «отступничеством Франции» (французы мешали стоять в бухтах у берегов Аннама) и большим количеством крейсеров–разведчиков у японцев. Поэтому он и стремился во Владивосток;
— выбор Корейского пролива для прорыва во Владивосток объяснялся его выгодой «в тактическом отношении» (широкий) и «простотой», то есть этот путь был близок и сравнительно удобен, хотя наверняка приводил к встрече с японским флотом Путь через Лаперузов пролив (ок. 3700 миль) — был чреват навигационными авариями в тумане, «расстройством материальной части», а через Сангарский — встречей с японцами в невыгодных условиях;
— соотношение главных сил не представлялось Зиновию Петровичу безнадежным и, по его мнению, «наш долг был искать сражения в расчете, нанеся неприятелю посильный вред, прорваться во Владивосток» «Иного решения не было»…
— при встрече с Небогатовым (а его присоединение было отмечено «одушевлением») Зиновий Петрович якобы «заслушал соображения о дальнейшем следовании» и «высказал свой взгляд на предстоящее нам дело» (этого в действительности не было);
— боевыми строями командующий считал кильватерную колонну или фронт, как для броненосцев, так и для крейсеров;
— дозорная цепь крейсеров вперед не выдвигалась, так как она могла преждевременно выдать эскадру разведчикам противника, а командующий был уверен, что без сражения пройти через пролив не удастся;
— командующий предполагал, что японцы могут построить свои главные силы в строй фронта, поэтому считал полезным и самому перестроиться аналогичным образом (маневр до полудня);
— перестроение в виду главных сил противника в одну кильватерную колонну к моменту открытия огня было завершено (это было не так), и эскадра оказалась в выгодных условиях для открытия огня, так как в 13 час. 49 мин. «Микаса» был на курсовом угле менее 1 румба впереди левого траверза «Суворова» в дистанции 32 кбт.;
— «противник очень производительно стрелял».
Переправить этот рапорт в Санкт–Петербург было непросто, и З. П. Рожественский первое время хранил его у себя. С 28 по 31 августа 1905 г. адмирала вместе с другими выздоравливающими офицерами японцы переправили из Сасебо в свою древнюю столицу — Киото. Путешествие проходило на пароходе, на рикшах (адмирал) и на поезде. В Киото японцы поселили военнопленных в трех древних храмах. В одном таком общежитии помещались моряки сдавшихся кораблей и спасенных с некоторых других — (всего 50 офицеров и 15 матросов), в другом —адмирал Небогатов с офицерами «Николая I». В третье общежитие поместили адмирала Рожественского с офицерами и матросами «Суворова».
Здесь уже было известно, что на основе решения Особого совещания адмиралов и офицеров флота Николай II 22 августа повелел: адмирала Небогатова и командиров сдавшихся судов исключить из службы с лишением чинов. Штаб и всех прочих офицеров отдать под суд по возвращении и наказать по приговору суда»[173]. Только в отношении капитана 2–го ранга К. Л. Шведе, принявшего командование «Орлом» после тяжелого ранения командира Н. В. Юнга, решение об исключении из службы и лишении чинов было отменено до выяснения обстоятельств.
З. П. Рожественский и офицеры его штаба по прибытии в Киото узнали, что пленные офицеры (наконец‑то!) занялись разбором тактических вопросов, и в том числе розыгрышем боя между броненосцами и броненосными крейсерами, а также тактическим разбором Цусимского сражения. Незадолго до приезда Рожественского в Киото корабельный инженер В. П. Костенко (24 года — мальчишка!) сделал перед пленными офицерами доклад о постройке, боевых качествах и роли броненосцев типа «Суворов» в Цусимском бою. В докладе этот младший товарищ и однокашник погибшего Е. С. Политовского подверг критике командующего эскадрой, который не смог должным образом реализовать в бою качества вверенных ему сил. Н. И. Небогатов па докладе В. П. Костенко не был, но 24 августа пригласил его к себе и попросил повторить сообщение в присутствии офицеров своего штаба, а потом высказал свое мнение о причинах поражения эскадры. В. П. Костенко впоследствии писал: «…Все это вскрыло, что за семь месяцев похода 2–я эскадра не была спаяна Рожественским, не имела никакого представления о тактике боевых действий, не была способна проявлять активность и инициативу без указаний адмирала…»[174]
В начале сентября Н. И. Небогатов посетил и своего старого начальника — З. П. Рожественского. «…Подолгу сидел», — писал В. И. Семенов. Зиновий Петрович положительно воспринял аргументы Небогатова, которые принудили его сдаться. Поскольку Николай Иванович, исключенный из службы, был отпущен японцами в Россию, З. П. Рожественский решил передать с ним рапорт А. А. Бирилеву. При этом он писал жене о том, что рапорт будет привезен именно ей (Небогатова Бирилев не примет), а она должна передать его по назначению.
Забегая несколько вперед, следует сказать о том, что откровения Н. И. Небогатова, желавшего объективного суда, задевали профессиональную компетентность Зиновия Петровича как командующего. И адмиралы, возвратившись в Россию, мягко говоря, охладели друг к другу.
В отношении «непочтительного» В. П. Костенко и поддержавших его офицеров (с «Орла» — лейтенант К. П. Славинский и мичман О. А. Щербачев) недовольство командующего проявилось еще в Японии. Вначале адмирал через лейтенанта А. Е. Леонтьева — бывшего флагманского минера своего штаба — безуспешно пытался привлечь В. П. Костенко к выработке «плана восстановления флота». Потом, получив доносы о встречах корабельного инженера с редактором журнала «Япония и Россия», американским поданным доктором Русселем, Зиновий Петрович вызвал «юнца» лично для получения оказавшейся у него запрещенной литературы, адресованной В. П. Костенко. «Вот вам письма от вашего друга Русселя, — сказал Костенко З. П. Рожественский. — Берите и уходите. Но уже в Россию не показывайтесь! Ведь вы — инженер, они устроят вас. Но казенных денег вам больше не видать! Отправляйтесь к вашему другу Русселю на Гавайские острова разводить бананы»[175].
