Несколько позднее он привел в президиум и бывшего при деньгах А. Климайтиса, которого Бразаускас принял с распростертыми объятиями. Узнав об этом, Ландсбергис буквально взбесился. Получив от Чеснулявичюса, начальника Службы иммунитета Буткявичюса, заказанный материал, он приказал арестовать Климайтиса как агента «Клюгериса». Дескать, еще во время фестиваля молодежи в Москве он был завербован КГБ и уже тогда вредил Литве.
Как обычно, Бразаускас улизнул от малейшей ответственности. Ландсбергис тоже забыл, что во время первого съезда «Саюдиса» он буквально похитил у нас Климайтиса, оставлял ночевать у себя дома и на его деньги разъезжал с Юозайтисом за рубежом. Я опять подумал иначе: человеку, попавшему в беду, обязательно нужно помочь. Так считал и наш «астероид» Киркилас. Он быстро сориентировался и, отправившись к «соломенной вдове» Крюгериса Тересе, попросил денег, чтобы выручить Климайтиса. На это дело ему потребовалось 1000 марок. На перевод разных документов — еще 300, на их вывоз за границу — еще 600, на радиопередачу в защиту Климайтиса еще столько же, якобы на гонорар журналиста Р. Линкявичюса… Конечно, не забыл он и самого себя. Очень поскромничал, за такие большие хлопоты выпросил еще пятьсот. Словом, за всю эту операцию «Ы» он положил себе в карман 3400 марок и не пошевелил пальцем, чтобы спасти товарища.
В тюрьме Климайтис заболел, и его перевели в больницу. Когда я туда приехал, главврач стал умолять:
— Петкявичюс, не губи. Тебя все знают, моментально на меня донесут. Знаешь, какие нынче времена? Найди какого–нибудь неприметного человека, и я все улажу.
Я попросил Марийонаса Високавичюса, так как он сам по телефону предлагал себя для этой почетной миссии. Среди сваленных баррикадами железных коек Марийонас поговорил с заключенным, а тот очень беспокоился, почему не появляются статьи в его защиту, почему нет обещанной телепередачи, почему не переводят представленные им документы и не отправляют их за границу.
Нужно было очень осторожно, околичностями дать понять этому романтику Комитета освобождения Литвы, что ничего этого не будет. Разум Климайтиса, воспитанного за границей, никак не мог постичь поведения новых друзей.
— А Бразаускас? Он такой великодушный, ему стоит только пальцем шевельнуть…
— Он об этом ничего не желает слышать.
Когда все выяснилось, за Киркиласа взялись два еще более крупных наших «бессребреника» — Ю. Каросас и К. Яскелявичюс. Они с трудом выбили из «мышонка» 1000 марок на «общее дело» и предусмотрительно умолкли. Пользуясь случаем, Каросас вытеснил Киркиласа почти со всех постов и сам начал взбираться наверх, как по пожарной лестнице. Еще позднее, после победы на выборах, Бразаускас одобрил такие действия философа и, собрав старожилов партии, заявил:
- Этот Киркилас так напачкал, что невозможно отделаться.
Казалось бы, карьере Киркиласа пришел логический конец. С таким положением он, вроде бы, смирился, притих, занялся сочинительством, плагиатом, стал совершенствоваться в подхалимской литературе, поэтому у многих не поднималась рука, чтобы окончательно с ним рассчитаться. За чтением сочинений интересных политиков он, наконец, понял, что в жизни нет ничего вечного, что его недруги тоже однажды допустят ошибку, тогда, если не форсировать события, опять возвратятся его деньки. Терпения, чтобы выжидать в засаде, у него хватило бы и на трех Каросасов.
Когда после победы на выборах мы порядком оттаяли и стали добрее, он опять вылез из своей норы, но в партийные дела почти не вмешивался. Бразаускас в тот период раздавал активистам портфели. На одном из совещаний он предложил Каросасу пост министра иностранных дел. Но философ остался философом, даже имея большое желание, он начал ломаться:
— Я не уверен, справлюсь ли. Для меня это новая область, я философ, надо постараться…
Когда он, «скромничая» подобным образом, почти уселся в министерское кресло, поднялся Повилас Гилис и сказал:
— Я хочу. Я всегда интересовался внешней политикой. Это мое хобби.
— Хорошо, будешь ты, — слегка рассердившись, уступил Бразаускас.
А это хобби Гилиса в его бытность министром, по меткому замечанию латыша Шкеле[32], так и не вышло за пределы дилетантского уровня и лисьей шапки.
Каросас оказался обделенным, больше ему никто ничего не предлагал. Тогда Киркилас появился в Сейме и без вступлений заявил:
— Я буду председателем комитета, а он — заместителем.
Для поддержки своей кандидатуры Киркилас привел партийного завхоза А. Навицкаса. Никаких иных друзей он тогда найти не мог.
— Постой, ведь надо голосовать. А ты согласовал с Бразаускасом? попытался я остановить его, но Киркилас уже все рассчитал до мелочей и нажимал на нас, пока не прошел шок.
— При голосовании проблем не будет, я уже договорился с правыми.
— А мы что — пустое место?
— Вы должны будете меня поддержать. Без меня в комитете не будет большинства.
— Здесь что–то не так, — усомнился А. Бендинскас.
— Вы сначала приведите в порядок свои дела с КГБ, — величественно заявил Навицкас, и заварилась каша.
Общими усилиями мы послали этого комбинатора подальше, а Киркиласу уступили, пожалели, ибо Бразаускас не предложил ему даже место технического работника. Устроившись в Сейме на посту председателя Комитета по национальной безопасности, Киркилас не преминул продемонстрировать свое заячье нутро. Он стал откровенно опекать правых и подписывать все подсовываемые ими бумаги. Словом, строил из себя демократа нового типа, а в действительности таким способом укреплял свои основательно подорванные тылы. Он настолько вжился в новую роль, что на одной пресс–конференции заявил:
— И среди нас есть такие, которые хотели бы кое–кого поставить к стенке, но я этого не допущу.
Эти слова адресовались мне, Ивашкявичюсу, Юшкису и Бендинскасу в качестве смирительной рубашки.
Получив доступ к некоторым государственным секретам, Киркилас неожиданно сблизился с немецким разведчиком Цетлером, даже погостил у него дома, вернулся из Германии на собственной машине весь разнаряженный, вымытый, и думал, что никто этого не заметит. Однако, на его беду, уже работал глава госбезопасности Юргис Юргялис, который все зарегистрировал. Пришли плохие новости и из другого ведомства. Зять Киркиласа Йонас Басалыкас сблизился с организованной преступной группировкой «Вильнюсская бригада» и на деньги сомнительного происхождения приватизировал несколько птицеферм и рыбных хозяйств. На территории одного из этих хозяйств«братки» из бригады даже оборудовали стрельбище. Сам Киркилас способствовал регистрации банка «Экспресс», учрежденного тремя полковниками КГБ, и за большое вознаграждение нашел для него помещение в универмаге «Детский мир». Назревал огромный скандал, поэтому «демократа нового типа» требовалось срочно отодвинуть в сторону.
Были у Киркиласа и другие заслуги перед партией. Однажды Г. Вагнорюс пригласил его в свое правительство на пост министра без портфеля. Президиум ДПТЛ предложил ему отказаться, но он не послушался совета и стремглав побежал давать согласие. Непонятно, по какой причине правые отказались от его услуг, и вернулся Киркилас из гостей как побитый палками. Теперь уже казалось — все, на его деятельности будет поставлен крест, но этот мышонок с крыльями мотылька опять выбрался на поверхность.
К тому времени, когда начался конфликт Бразаускаса с Шлежявичюсом, Киркилас опеснил Каросаса и долго не мог решить, на чью сторону ему склониться. Подобно рождественскому колокольчику, он дзинькал между ними — дзинькал, дзинькал, не выдержал и спрятался. Поехал в Германию якобы покататься на лыжах. Оттуда каждый день звонил и терпеливо ждал, чем все это закончится. Но дело затянулось. На требования вернуться и поскорее высказать свое мнение, он ответил, что в горах попал в снежный занос. Если бы немецкие сенбернары не нашли его, Литва потеряла бы собственного Остапа Бендера, но мышонок превратился в крота, откопался, возвратился домой, как следует осмотрелся и прислонился к Юршенасу, потому что Шлежявичюса уже свергли, а нашему парламентскому лису такой как рази был нужен для борьбы с партийными старожилами.
Сумев опеснить соперников, Юршенас стал выглядеть вальяжно, его походка стала более широкой, улыбка — узкой, его постоянный юмор стал настолько тонким, что его понимала только элита. Возле него ожил и Киркилас. Он даже стал издавать книги, а на посвящении одной из них написал мне кучу дифирамбов. Во время работы над этой своей книгой я основательно полистал подаренную мне, поэтому могу утверждать, что социал–демократических идей в его размышлениях и днем с огнем не сыщешь. Если и появляется какая–то светлая мысль, то она либо подсмотрена, либо где–то услышана. Вообще, в делах, рассуждениях и поучениях этого уже сформировавшегося политического хорька нет места, на которое можно было бы приклеить хоть какой–то социальный смысл. Но когда он много говорит, то поневоле пробалтывается:
