Трудно удержаться от того, чтобы не рассказать старую добрую историю (происки лукавого). Она отлично демонстрирует тезис Кьеркегора о готовности человека совершить скачок веры.
Мужчина упал в глубокий колодец и успел пролететь больше 30 метров, пока не уцепился за тонкий корешок. Однако хватка все ослабевала, и в отчаянии он крикнул:
– Есть кто-нибудь там, наверху?
Он поднял глаза, и все, что он мог увидеть, был кружок неба. Внезапно облака расступились, и над ним воссиял луч яркого света. И прогремел низкий голос:
– Я здесь, Господь Бог. Отпусти корень, за который держишься, и я спасу тебя.
Мужчина подумал минуту и завопил:
– Эй, а есть там кто-нибудь еще?
Итак, Дэрил, разъяснил вам Кьеркегор, что такое страх смерти? Дэрил? Дэрил! Куда он делся?
{3} Смерть – путь, который предстоит пройти
Плохо, что Дэрила здесь нет, у нас для него хорошие новости. А исходят они непосредственно от немецкого философа XIX в. Артура Шопенгауэра. С точки зрения этого парня, не стóит бояться смерти, потому что смерть – конечная цель и замысел жизни. Своего рода полная реализация!
Чего-чего? Что это за бред?
А, вот и вы, Дэрил, – в позе эмбриона под крылечком. Так, вдохните поглубже, дружок. Мы знаем, не такого ответа вы от нас ждали. На первый взгляд, это депрессивно, но к старине Шопенгауэру надо привыкнуть.
На самом деле у Арти было несколько любопытных идей относительно смерти. Он, например, считал, что жизнь – это постоянный процесс умирания. Когда думаешь о прошлом, оно представляется в виде склепа, груды несуществующих больше событий – ушедших навсегда, необратимых, мертвее мертвого (или в виде грызуна сони в спячке – зависит от того, где вы находитесь, когда подбираете сравнения). Вместо старого оптимистического афоризма: «Сегодня – первый день твоей оставшейся жизни» Арти предлагает его зеркальное отражение: «Сегодня – последний день твоего умирания».
Несмотря ни на что, говорит старина Шопенгауэр, мы цепляемся за жизнь, поскольку обладаем извращенной «волей к жизни», которая вопреки тому, что нам действительно выгодно, не позволяет принять наш истинный удел – смерть. Именно из-за таких воззрений Шопенгауэр отказывался от приглашений на Октоберфест.
Патологическая воля к жизни на тропе смерти
Итальянец, француз и американец приговорены к смерти. В качестве последней трапезы они имеют право потребовать все, что душе угодно.
Тони мечтает:
– Хорошую бы миску лингвини с соусом из устриц.
Он получает свою тарелку пасты, и в надлежащее время его казнят.
Теперь очередь Пьера:
– Я бы хотел тарелку горячей марсельской ухи.
Просмаковал каждую ложку супа и был казнен.
Наконец подошла очередь Билла. Подумав минуту, он сказал:
– А я желаю полную вазу свежей земляники.
– Земляники? – переспросил смотритель. – Но сейчас не сезон для земляники.
– Ничего страшного. Я подожду.
Минуточку, парни! Мою любовь к жизни Шопенгауэр называет «извращенной волей к жизни»? Говорю вам: сам он извращенец! Да это же дырка от бублика, а вы ее едите.
Спокойно, Дэрил. Тут необходимо открытое сознание. Ну да, у Шопенгауэра был необычный философский взгляд на вещи. И никуда не деться от того факта, что он был неизлечимо болен Мировой Скорбью. Но если вам надо поднять настроение, почему бы не посмотреть телепрограмму «Экстремальное преображение»?[12]
Честно говоря, Шопенгауэр продолжал кайфовать от все более депрессивных идей. Он заявлял, что смерть – желанное освобождение от жизни. Цитировал лорда Байрона как своего единомышленника в презрении к скудным радостям жизни:
Сочти часы, что радостью полны,
А также дни, свободны от тревог,
Тогда поймешь, что, как бы ты ни жил,
Всё лучше было бы не жить..
В какой-то момент Шопмастер[13] даже приходит к выводу, что, если подумать о горестях жизни, лучше вообще не жить!
«С сорокалетием. Забираю тонус мышц плечевого пояса, девичий тембр голоса, удивительную переносимость кофеина и способность переваривать картофель фри. Остальное можешь оставить себе».
Сэм и Джо, два пожилых джентльмена, беседуют, сидя на скамейке в парке.
Сэм говорит:
– Ох, моя жизнь – это сплошные тревоги. Бизнес лопнул, жена болеет, сын – вор. Иногда думаю: лучше б я умер.
Джо:
– Как я вас понимаю…
Сэм:
– Лучше бы я не родился.
Джо:
– Да, но кому так везет? Быть может, одному из десяти тысяч.
Но подождите – Шопенгауэр настаивал на том, что он не пессимист. Из-за того, что он считал жизнь источником страданий и разочарований, мы не должны сразу же делать вывод, что он был сторонником философии «жизнь – дерьмо, а потом ты умираешь».
Наоборот. Артур скорее буддист, чем пессимист. Он читал буддистские священные книги в ранних европейских переводах и соглашался с Буддой в том, что всякое существование есть страдание. Но, как и Будда, он не думал, что оно в конечном счете материально, поскольку обычный мир – просто иллюзия. Единственная вещь, которая действительно реальна, – то, что он именовал Волей, понимая ее как слепую, иррациональную, бесцельную силу, на которой все и держится. Короче, есть ли повод для пессимизма? Ведь всего того, из-за чего мы расстраиваемся, в известном смысле не существует.
Для Шопенгауэра проблема жизни в этом мире иллюзии заключается в том, что индивидуальная воля обособляется от трансцендентальной Воли (Воли с прописной буквы) и начинает вести отдельное существование. Едва вылупившись из гнезда, она прилепляется к иллюзорным воплощениям повседневного мира. Философ полагает, что эти иллюзии объемлют всё, от карьерных целей до патриотизма и верности в отношении собственной личной религиозности. Эти привязанности стравливают мою индивидуальную волю с вашей индивидуальной волей, и вот тут и находится источник страданий всего мира.
Разумеется, одна из самых больших наших привязанностей – наша собственная длящаяся живучесть: мы обладаем этой сумасшедшей волей к жизни. Насколько саморазрушительными мы можем стать, а, Дэрил? Желание жить лишь заставляет нас страдать еще больше! И так мы вынуждены продолжать жить, подчинившись бессмысленности кажущегося мира и приняв тот факт, что и жизнь, и смерть реально не существуют.
Все еще остаетесь при своем мнении, что Шопенгауэр депрессивен? Это потому, что вы не слышали хорошую новость: сама Воля никогда не умирает! Для нее не наступает «событие смерти», поскольку события происходят только во внешнем мире. Воля (с прописной буквы «В») неуничтожима.
Ну что, Дэрил, тоска покинула?
На самом деле мы чувствуем себя немного лучше, Дэрил. Вроде как мы можем взять на вооружение эти квазимистические подходы к Жизни и Смерти. По крайней мере по вторникам, четвергам и субботам. Это те дни, которые слывут особенно неудачными.
На протяжении всей истории философии мыслители пытались разобраться в отношениях между Бытием и Небытием, жизнью и смертью. Эти закономерности неподвластны разуму. Однако в дни интенсивных размышлений, когда на нас нисходит особая благодать, мы способны почувствовать их смысл, и тогда мы видим, как «сквозь тусклое стекло»[14], не бывает Бытия без Небытия – и наоборот. И более того: Бытие и Небытие находятся в постоянной связи друг с другом. Это главная Космическая Битва. И если Шопенгауэр в этой битве на стороне силы Бытия, называемой им Воля, – что же, может быть, он, в конце концов, просто такой своеобразный оптимист.
ДЭРИЛ И ШОПЕНГАУЭР: ДИАЛОГ
«Я не понимаю этого». – «Ты никогда не поймешь это».
{4} Хайдеггерти-Пес, зиггити-бум, что ты делаешь со мной[15]
Прислушайтесь, Дэрил – этот парень вытворяет что-то странное со словами.
Немецкий экзистенциалист ХХ в. Мартин Хайдеггер – вероятно, самый цитируемый современный философ по теме смерти. Потрясающе! Понять бы только, что он говорит.
Бытие, осмысливать собственно его – для этого требуется отвести взгляд от бытия, насколько оно, как во всей метафизике, проясняется и истолковывается только из сущего и ради него как его основание. Хайдеггерти-ПЕС, зиггити-бум, что ты делаешь со мной[16]{4}.
Все понятно? Нам особенно нравится это его брошенное на ходу «как и во всей метафизике». А вот еще:
Время никак не вещь, соответственно оно не нечто сущее, но остается в своем протекании постоянным, само не будучи ничем временным наподобие существующего во времени{5}.
