— Пора бы вам уподобиться настоящим Québécois, — поучали они.
— Это что же — мне в мои годы пристраститься к шоколадным тортам с кремом, сахарным пирогам и жареной картошке с уксусом?[53]
— Говоришь, как расист.
— Послушай, малый, я же не требую, чтобы они постились со мной на Йом Кипур, ну а раз так, и я не обязан ходить с ними на парад в День Иоанна Крестителя[54].
Красные дни календаря на улице Св. Урбана.
Регулярно раз в месяц, зажав в ладошке четвертак, я отправлялся в парикмахерскую на углу Парк-авеню и Лорье и со временем привык, как это ни унизительно, что Mo приступая к стрижке, клал на подлокотник кресла доску, чтобы поднять меня повыше. Но в тот счастливый день Mo только мотнул головой и буркнул: «Садись». Доску класть не стал. Я подрос и теперь мог — не хуже других — сидеть в кресле. Стал по мерками улицы Св. Урбана мужчиной. С того дня мне все по плечу.
А в еще один счастливый день я, на этот раз в «Барон Бинг», дозрел политически.
Старший сын Рамсея Макдональда[55] Малкольм, британский министр по делам колоний, пришел поприветствовать нас в спортивный зал, но те из нас, кто были членами Рабочей сионистской партии, наотрез отказались встать и пропеть «Боже, храни короля». Враждебное молчание — вот что встретило Макдональда. О чем говорить: этот гад перекрыл иммиграцию в Палестину. Дырявые посудины, битком набитые еле-еле душа в теле узниками концлагерей, которым посчастливилось выжить, поворачивали восвояси или отводили в Кипр.
На улице Св. Урбана мы были строго ортодоксальными, убежденными членами Рабочей сионистской партии или пламенными коммунистами. Были у нас и свои гомосексуалисты, во всяком случае, они сходили за таковых, а именно юнцы, которые читали стихи и курили сигареты с пробковыми фильтрами, была у нас и своя, по крайней мере одна, насколько мне известно, профессиональная проститутка, но, разумеется, никто ни за что на свете не признался бы, что он член Консервативной партии.
Попытки коммунистической агитации на улице Св. Урбана порой принимали странный оборот.
Один мой родственник, в ту пору коммунистический смутьян, ныне компьютерный специалист, ходил от двери к двери, уговаривая голосовать за члена парламента от Лейбористско-прогрессивной партии Фреда Роза[56]. И вот, когда он, стоя на крылечке одного симпатизирующего, как он полагал, коммунистам дома, разглагольствовал о Марксе, Энгельсе и плачевном положении рабочих в Монреале, разгневанная домохозяйка оборвала его на полуслове.
— Может, вы и правду говорите, — не могла не признать она, — но уж вы как хотите, а на этот раз я за него голосовать не буду.
— Это почему же?
— В прошлом апреле его племянница выходила замуж, так на церемонию нас пригласили, а в ресторан — нет. Пошел он куда подальше.
Последний мой год в СШББ я вечерами работал в кегельбане на Парк-авеню — расставлял кегли. Через год, поступив в колледж сэра Джорджа Уильямса, я подыскал работу — писать репортажи для «Монреаль геральд» о всяких мероприятиях в нашем колледже, платили там пословно. Кегельбан платил за десять кеглей три цента, «Геральд» — за десять слов всего два, но высокооплачиваемой работе в кегельбане я, не постояв за ценой, предпочел «Геральд», надо думать, по причине скороспелого увлечения словесностью.
Улица Св. Урбана.
Как и многим бывшим ученикам моего поколения, мне случается шататься по проулкам, где мы играли в хоккей, проулкам, по-прежнему заваленным кучами мусора и дырявыми матрасами, из которых торчат пучки конского волоса. Я неизменно останавливаюсь у бейгельной на Св. Виатёр неподалеку от Парк-авеню. В соответствии с положением о роли французского языка (указ 101) она теперь называется «La Maison du Bagel. Boulangerie»[57]. АМИ[58] на Маунт-Ройял, где мы боксировали в надежде заработать «Золотые перчатки», превратился в «Pavillon Mont-Royal Université de Montréal»[59]. Моя прежняя приходская школа — талмуд-тора, где мы когда-то с грехом пополам осваивали ивритскую грамматику, к счастью, не совсем утратила связь с Сионом. Теперь это École Primaire Nazareth[60]. Всего за квартал, на Лорье, магазинчик Стюарта «Бисквиты», где за два цента давали целый пакет бисквитного лома, — он все еще там. Но табачная и бутербродная лавка Шахтера прямо напротив, в которой вечно торчал мой отец, превратилась в антикварный магазин, где вас обдерут, как липку, и где — хочется думать — всё еще ведут баталии тени былых игроков в кункен. Лорье, что над Парк-авеню, уже не жалкая улочка с лавчонками, где торгуют велосипедами и запчастями. Теперь — это улица изысканных ресторанчиков, бутиков, магазинов деликатесов и книжных магазинов. Господи ты Боже мой, в наши дни всего за два квартала от Св. Виатёр с ее райского вкуса горячими бейглами, и Mehadrin’s Marché de Viand Kosher[61] можно полакомиться горячими круассанами и эспрессо.
Парикмахерскую Джека и Mo, где можно было попутно поставить два доллара на лошадь, вытеснило отделение Banque Nationale de Grèce[62], куда вкладывать капиталы более надежно. На Парк-авеню не найти синагогу «Молодой Израиль». «Риджент-тиэтр» — там я высидел на балконе по меньшей мере четыре сеанса по два фильма в каждом, прежде чем набрался смелости (потихоньку, потихоньку) положить руку на костлявые плечи Ривы Танненбаум, когда же я решился поцеловать ее в щеку, сердце мое бешено колотилось, — вот где началось мое падение в пучину неслыханного разврата, «Риджент-тиэтр» превратился в «Le Пилотку», теперь там показывают завлекательные ножки во «Всестороннем ознакомлении со взлетами и падениями производства чулок и подвязок». «Риальто» на углу Бернарда, тоже стал порнозаведением, тут вам продемонстрируют забористые штучки в греческом вкусе. А на знакомом отрезке Парк-авеню — где наши матери в былые времена долго приценивались к разрозненным чашкам и блюдцам, улице, где пределом греховности было по-быстрому пролистать у газетной стойки на углу последний номер «Эсквайра» в надежде поглядеть на Варгасову красотку[63], — теперь царит кромешное непотребство. Там, где девчонка, выйдя погулять в свитере в облипку, выставлявшем напоказ, чем ее одарила природа, повергала в шок всю округу, теперь можно заскочить, как в «Тайны суперсекса» с их danseuses nues[64], так и в «Экспосекс» — в обоих заведениях вам еще подадут и гамбургеры на обед. В придачу, так они говорят. Но при всем при том Парк-авеню все еще улица хасидских раввинов и их потомства. Прямо за углом Парк-авеню, на Жанне Манс, укоренились могутные последователи Сатмарского Ребе[65], неподалеку от них поселились многочисленные приверженцы Любавичского Ребе. Мальчишки в кипах, с пейсами поют хором:
Мы соблюдаем строгий кашрут,
А про трефное пусть нам не врут:
Вредно оно для души и для тела,
Его еврею кушать не дело.
Те, кто вырос на Св. Урбана, наведавшись в свой старый квартал, непременно заскочат к «Виленскому» на углу Кларк и Фэрмаунт — полакомиться его фирменным блюдом. А его фирменное блюдо, чтоб вы знали, это ассорти из разных салями, запеченных во вкуснющей булочке. Запивать ее принято домодельной вишневой газировкой прямо у сатуратора.
«Виленским», который обслуживал наш квартал с 1931 года, теперь правит Mo, сын первого владельца. Всю Вторую мировую войну мы кучковались у сатуратора, спорили о политике так, что пух и перья летели. Должны ли союзники открыть второй фронт сейчас, чтобы ослабить натиск немцев на русских, но при этом рисковать жизнями многих юнцов с улицы Св. Урбана, которые пошли в армию?
Постаревшие ребята с улицы Св. Урбана, сорок лет спустя столкнувшись в «Виленском», все еще толкуют о политике, но уже не о войне по ту сторону океана, а о здешнем бедствии — Parti Québécois. Ребята, с которыми я рос — они успели стать отцами и теперь их интересует не какой счет, а какой у них уровень холестерина, — растекаются по углам и перешептываются:
— Ну а ты не собираешься уехать из Монреаля?
— Что ты мне предлагаешь? Драпануть в Торонто, обзаводиться там новыми друзьями, в моем-то возрасте?
В розни между англичанами и французами евреи, такое у них ощущение, очутились в Монреале между двух огней.
— Послушай, — сказал мне старый друг, — я вовсе не думаю, что Parti Québécois — антисемитская партия. Ты только посмотри на лица в первом ряду Ассамблеи, там каждый — ума палата. Они же что-то вроде сионистов у себя на родине. Я вполне понимаю, что им нужно. Головой понимаю. Но знаешь, что я здесь, — он похлопал себя по пузу, — что я нутром чую? Если они получат, что хотят… кто будет виноват — мы, кто ж еще.
Ну а теперь и улица Св. Урбана, и Главная, и Парк-авеню перешли к итальянцам, грекам, португальцам, иммигрировавшим по большей части после Второй мировой войны, и в нахрапистости они евреям былых времен не уступят.
