Впрочемъ впослѣдствіи какъ Комарову, такъ и Шервуду очень не посчастливилось. Оба были выгнаны со службы. Очевидно, даже для царскаго правительства, какъ не трудно достигнуть такого совершенства, они оказались черезчуръ большими негодяями. Ростовцевъ предалъ съ большой изысканностью и съ мелодраматическими сценами. Написавъ доносъ, онъ пошелъ на обѣдъ къ князю Оболенскому и передалъ ему при этомъ копію съ письма своего Николаю Павловичу и переданный имъ ему же списокъ заговорщиковъ.
«Здѣсь» — пишетъ Герценъ — «мы должны обратить вниманіе на одно историческое различіе: Незабвенный Іюда Искаріотъ предалъ послѣ вечерней трапезы, Ростовцевъ же сначала выдалъ своихъ друзей и лишь послѣ ѣлъ съ ними. Различіе, какъ мы видимъ, существенное!» Затѣмъ Ростовцевъ былъ назначенъ по просту въ генералъ-адьютанты.
И такъ заговоръ рѣшенъ. Наступаетъ по словамъ Николая «роковой день» 14 декабря. Мы не станемъ описывать подробно всѣмъ извѣстное пораженіе этого событія. Около 2000 солдатъ собралось на Сенатской площади и построилось въ каре. Среди солдатъ виднѣлось, какъ описываетъ самъ Николай, нѣсколько «фрачниковъ гнуснаго вида».
Послѣ неудачной атаки кавалеріи, пущена была въ ходъ артиллерія, и мятежники были разбиты на голову. Теперь послѣ 9 января часто сравниваютъ мужественное поведеніе Николая I 14 декабря съ поведеніемъ Николая II въ такое значительное кровавое воскресенье. На самомъ же дѣлѣ оказывается, что Николай Первый былъ не храбрѣе Николая Послѣдняго и причины, побудившія его только послѣ долгаго колебанія пустить въ дѣло оружіе далеко не были боязнью пролить невинную кровь. Впрочемъ предоставимъ ему самому слово:
«Выѣхавъ на площадь» — пишетъ Николай — «желалъ я осмотрѣть, не будетъ ли возможности, окруживъ толпу, принудить къ сдачѣ безъ кровопролитія. Въ это время сдѣлали по мнѣ залпъ; пули просвистали мнѣ черезъ голову и, къ счастью, никого изъ насъ не ранили; рабочіе Исакіевскаго собора изъ-за забора начали кидать въ насъ полѣнами, надо было рѣшиться положить сему скорый конецъ, иначе бунтъ могъ бы сообщиться черни, и тогда бы окруженныя ею войска стали бы въ самомъ трудномъ положеніи.»
«Я согласился», — продолжаетъ Николай — испробовать атаковать кавалеріей. Конная гвардія первая атаковала по эскадронно, но ничего не могли произвести и по темнотѣ, и отъ гололедицы, но въ особенности, не имѣя отпущенныхъ палашей; противники въ сомкнутой колоннѣ имѣли всю выгоду на своей сторонѣ и многихъ тяжело ранили, въ томъ числѣ ротмистръ Веліо лишился руки. Кавалергардскій полкъ равномѣрно ходилъ въ атаку, но безъ большаго успѣха.
Послѣ неудавшихся попытокъ сломить мятежниковъ, Николай совершенно растерялся.
Тогда пріѣхавшій только-что изъ Варшавы Толь довольно грубо сказалъ ему: «Государь, прикажите очистить площадь картечью или откажитесь отъ престола. Лишь тогда Николай отдалъ приказъ двинуть артиллерію, хотя затѣмъ всю жизнь не могъ простить онъ Толю этой фразы. Михаилъ Бестужевъ съ московцами спустился на Неву, желая идти по льду въ Петропавловскую крѣпость и занять ее. Ледъ не выдержалъ, образовалась полынья и масса солдатъ потонула. Артиллерія продолжала осыпать ядрами мятежниковъ. Возможность дальнѣйшаго сопротивленія исчезла. Уцѣлѣвшіе солдаты бросились на Васильевскіе и имъ оставалось только сдаться. Участь возстанія была рѣшена.
Послѣ того какъ возстаніе въ Петербургѣ было сломлено окончательно, послѣ того какъ на югѣ Муравьевъ-Апостолъ долженъ былъ сдаться Роту, возставшимъ нечего было ждать милости отъ Николая. Злопамятный, мелкій, трусливый характеръ Николая совершенно былъ чуждъ того рыцарскаго духа, который приписываютъ ему придворные и офиціальные историки.
«Pas de miséricorde pour ceux-là» писалъ онъ Константину.
Николаемъ была назначена такъ называемая слѣдственная комиссія. Въ эту комиссію вошли слѣдующія лица: Великій Князь Михаилъ Павловичъ, военный министръ Татинцевъ, петербургскій военный генералъ-губернаторъ Голенищевъ Кутузовъ и генералъ-адъютанты Бенкендорфъ, Леватовъ и Потоповъ.
Николай готовился страшно отомстить своимъ врагамъ.
Посмотримъ какъ велось слѣдствіе.
Безспорно, что многіе изъ подсудимыхъ приводились къ государю для допроса со связанными руками назадъ веревками. Нѣкоторыхъ декабристовъ вели даже по улицамъ со связанными руками. Такъ, напримѣръ, капитанъ-лейтенанты: Торсонъ и Николай Бестужевъ препровождены были во дворецъ въ подобномъ видѣ. Въ уцѣлѣвшихъ запискахъ бывшихъ декабристовъ этотъ печальный фактъ подтверждается самымъ положительнымъ образомъ. Затѣмъ бывали случаи, что государь повелѣвалъ нѣкоторыхъ заковывать въ кандалы; въ подобномъ положеніи инымъ приходилось оставаться болѣе или менѣе продолжительное время, смотря по степени ихъ дальнѣйшаго упорства; къ такому испытанію нужно еще присоединить соотвѣтственную пищу, посѣщенія священника, назидательныя увѣщанія, сырой казематъ, угрозы пытки со стороны нѣкоторыхъ членовъ комитета, строгое одиночное заключеніе и проч. Само собой разумѣется, что декабристы не могли одинаковымъ образомъ выдержать удручающаго вліянія обстоятельствъ, одни пали ранѣе, другіе держались долѣе. Подъ вліяніемъ физическаго и нравственнаго гнета писались показанія, въ которыхъ подсудимые при первыхъ допросахъ отказывали комитету; иной разъ проявлялось даже съ избыткомъ раскаяніе.
Николай Бестужевъ въ своихъ воспоминаніяхъ пишетъ:
«Комитетъ употреблялъ всѣ непозволительныя средства: въ началѣ обѣщали прощеніе; впослѣдствіи, когда все было открыто, и когда не для чего было щадить подсудимыхъ, присовокуплялись угрозы, даже стращали пыткой. Комитетъ налагалъ дань на родственныя связи, на дружбу; всѣ хитрости и подлости были употреблены.»
Такія же страшныя картины слѣдственной обстановки оставили фонъ-Визинъ и баронъ Розенъ.
По словамъ фонъ-Визина: «Обвиняемые содержались въ самомъ строгомъ заточеніи, въ крѣпостныхъ казематахъ и безпрестранномъ ожиданіи и страхѣ быть подвергнутыми пыткѣ, если будутъ упорствовать въ запирательствѣ. Многіе изъ нихъ слышали изъ устъ самихъ членовъ слѣдственной комиссіи такія угрозы. Противъ узниковъ употребляли средства, которыя поражали ихъ воображеніе и тревожили духъ, раздражая его то страхомъ мученій, то обманчивыми надеждами, чтобы только исторгнуть ихъ признанія. Ночью внезапно открывалась дверь каземата; на голову заключеннаго накидывали покрывало, вели его по коридорамъ и по крѣпостнымъ переходамъ въ ярко освѣщенную залу присутствія. Тутъ, по снятіи съ него покрывала, члены комитета дѣлали ему вопросы на жизнь и смерть, и не давая времени образумиться, съ грубостью требовали отвѣтовъ мгновенныхъ и положительныхъ; царскимъ именемъ обѣщали подсудимому помилованіе за чистосердечное признаніе, не принимали никакихъ оправданій, выдумывали небывалыя показанія, будто бы сдѣланныя товарищами, и часто даже отказывали въ очныхъ ставкахъ.
Кто не давалъ желаемыхъ ими отвѣтовъ, по невѣдѣнію происшествій, о которыхъ его спрашивали, или изъ опасенія необдуманнымъ словомъ погубить невинныхъ, того переводили въ темный и сырой казематъ, давали ѣсть одинъ хлѣбъ съ водой и обременяли тяжкими ручными и ножными кандалами. Послѣ того, могли признанія обвиняемыхъ, вынужденныя такими насильственными средствами, почитаться добровольными? Часто они были не истины, и показанія нѣкоторыхъ обвиняемыхъ, упавшихъ духомъ, содержали въ себѣ вещи, несбыточныя и до того нелѣпыя, что человѣкъ въ здравомъ умѣ и съ полнымъ сознаніемъ никакъ не могъ бы наговорить такого вздора во вредъ себѣ и товарищамъ.»
Подъ конецъ для характеристики инквизиціоннаго характера этого слѣдствія приведемъ еще только показанія барона Розена.
«Припомните» — пишетъ онъ — «какъ содержались по этому дѣлу арестанты въ крѣпости, ихъ казематы; надѣвали наручники, кандалы; на нѣкоторыхъ и то и другое одновременно, уменьшали пищу, безпрестанно тревожили сонъ ихъ, отнимали послѣдній слабый свѣтъ, проникавшій чрезъ амбразуру крѣпостной стѣны въ окошечко съ рѣшеткой частого переплета, желѣзныхъ пластинокъ и согласитесь, что эти мѣры жесточе испанскаго сапога британскаго короля Іакова II и всѣхъ прочихъ орудій пытки. Пытка при Іаковѣ нѣсколько минутъ, часовъ, иногда въ присутствіи короля, а наша крѣпость продолжалась нѣсколько мѣсяцевъ.»
Комитетъ рѣшилъ предать верховному уголовному суду 121 человѣкъ. Изъ нихъ принадлежали къ сѣверному обществу 61, къ южному 37, къ обществу соединенныхъ славянъ 23.
Пять подсудимыхъ были приговорены къ смертной казни. Эти пять были: Павелъ Пестель, Кондратій Рылѣевъ, Сергѣй Муравьевъ-Апостолъ, Михаилъ Бестужевъ-Рюминъ и Петръ Каховскій. Остальные по смягченію приговора были приговорены къ болѣе или менѣе продолжительнымъ каторжнымъ работамъ и ссылкѣ въ Сибирь.
