— Что вы предлагаете, Валентин Борисович? — критично бросил Чубайс, сидящий в кресле председателя.
— Я предлагаю, Анатолий Борисович, сейчас создать некий избирательный миф и продать нашему избирателю его заветную мечту. Показать электорату, что именно наш кандидат оправдает его ожидания.
— Например? Какую мечту вы собираетесь продавать? — Чубайс хитро и оценивающе посмотрел исподлобья. — И почем?
На мгновение зависла пауза.
И тут случилось невероятное. Слово попросила Татьяна Дьяченко.
— Слушаем вас, Татьяна Борисовна, — кивнул Чубайс.
— Я уверена, что мы в избирательной кампании должны помнить о прогрессивной части женского населения. Возможно, бабушки в деревнях пойдут именно за оппозицией, которая так беспокоит Валентина Борисовича. Но ведь есть же и деловые, современные, независимые женщины… И мы не должны в кампании о них забывать…
— А мы и не забываем, Татьяна Борисовна, — улыбнулся Чубайс. — У нас же есть проект либерального движения «женщины России» на сумму в 800 млн. рублей. Смета полностью сверстана и передана в банк…
— И это хороший, по-настоящему либеральный проект, — сказал Юмашев. — Он сработает!
— Тем более что и в большую политику приходит все больше серьезных женщин, — добавил Чубайс, неоднозначно глядя на Татьяну.
Спасительница кампании… или компании?
Вот как А. Коржаков вспоминает появление Татьяны в Кремле и в президентском штабе…
«…Как-то раз ко мне в Барвиху приехал Валентин Юмашев. Я не выдержал и поделился с ним своими мыслями: чувствую, что процесс не контролирую, вижу по потухшим глазам помощников, в частности Виктора Илюшина, что ситуация в штабе день ото дня ухудшается и мы медленно, но верно погружаемся в болото. И, судя по всему, штаб — сплошная склока, никакой стратегии нет, советский стиль общения, на собрание единомышленников совсем не похож.
— Нужен свой человек в штабе, — сказал я.
Валентин послушал, покивал, задумался.
— Но кто? Кто это может быть?
— А если Таня? — вдруг спросил он.
Таню «придумали» Березовский, Гусинский и Чубайс в Давосе. С их подачи Юмашев с этой идеей ко мне несколько раз подходил. Им нужны были свои «уши» в Совете по выборам, куда никто из них не входил. Они тогда создали свой негласный штаб в Доме приемов ЛогоВАЗа, а что творится в реальном штабе — не знали.
Таня была единственным человеком в Совете без ка-ких-либо обязанностей».
Она даже не стала обсуждать ту роль, которую ей навязали «семейные олигархи». А сделали они это довольно быстро, намного опередив всю стратегию и тактику Коржакова. Таня была олигархам удобна.
Во-первых, потому, что этот канал связи и влияния на решения Бориса Николаевича был уже отработан. Березовский и Чубайс звонили на мобильник Татьяне, как к себе домой.
Во-вторых, потому, что им были хорошо известны слабости Тани, через которые ею можно было бы управлять.
Быстро раскусившие глубинный комплекс «папиной дочки», хитроумные еврейские бизнесмены (а также еврейский мальчик, журналист Валентин Юмашев) прекрасно поняли, что надо делать с «кремлевской принцессой».
ИЗ СЕКРЕТНОГО ДОСЬЕ ИСТИННЫХ ХОЗЯЕВ КРЕМЛЯ НА Т. ДЬЯЧЕНКО:
«… при подаче ей (Дьяченко) информации необходимо помнить — она несамостоятельна и полностью подконтрольна отцу. Татьяна сразу же начинает конфликтовать с Борисом Николаевичем и совершать «самостоятельные» поступки, которые ей нужно «аккуратно» подсказывать и поддерживать ее в стадии постоянной обиды на отца».
Вот тогда наилучшей из всех возможных легенд и была признана идея, подпитывающая Танин комплекс «я — сама». Согласно этой легенде Татьяна должна была выступить в роли спасителя рушащейся кампании. И как воистину сильная женщина, она должна была замахнуться на «самого» Коржакова. Анатолий Чубайс, «на котором шапка горела», просчитал это и сумел с блеском сыграть нужную роль.
Танюша даже не почувствовала, что ею просто манипулировали. Напротив. Она себя ощутила «героиней великих событий».
Официальной прессе Таня потом с гордостью расскажет:
«Настал день, когда Коржаков начал предпринимать шаги, которые могли бы сорвать выборы. Коржаков пошел ва-банк. Во всяком случае, попытался всячески скомпрометировать нашу аналитическую группу и папу от нее изолировать. Руководители группы просили президента принять их, чтобы объяснить, что на самом деле происходит. Папа согласился встретиться, оставалось решить задачу, как их провести в Кремль, чтобы об этом не узнал Коржаков и не устроил какую-нибудь провокацию. От Коржакова я ожидала чего угодно. Всего. И тогда я просто посадила Чубайса и Малашенко в свою машину и провезла их на территорию Кремля. Меня-то никто бы задерживать не стал. Привела в коридор перед кабинетом президента, там пост и пропускают по специальным пропускам лишь тех, кому назначено и о ком знает секретарь в приемной, а значит, знает и Коржаков. Игорь заволновался, что его не пропустят, я тоже волновалась, но решила: как-нибудь пробьемся.
И вот я открываю дверь в этот коридор и говорю охране: они со мной. И мы проходим. Там в приемной есть специальная комнатка для ожидания, Малашенко в ней остался, а Чубайса пригласил президент в свой кабинет. Когда Чубайс вышел с абсолютно каменным лицом, я не знаю, о чем они там говорили, у меня сердце прямо упало. Потом секретарь на секунду отлучился, и Чубайс быстро сказал нам: «Все в порядке!»
Вот так и произошла отставка Коржакова. Когда папа шел на встречу с кремлевским пулом, чтобы объявить об этом, я подошла к нему в коридоре, но он сказал мне: «Подожди, не мешай».
К Коржакову у меня не было ни жалости, ни разочарования в нем. Я просто холодела от мысли, что такой человек имеет огромные властные возможности. Мне было очень жаль его жену Ирину».
ИЗ КНИГИ А.КОРЖАКОВА «ОТ РАССВЕТА ДО ЗАКАТА»:
«Утром я поехал, как обычно, поиграть в теннис. В 7.10 в моей машине раздался звонок. Дежурный из приемной президента передал, что Борис Николаевич ждет меня к 8 часам в Кремле. Я связался с Барсуковым. Президент, оказалось, его тоже пригласил на встречу. Михаил Иванович чувствовал себя скверно — не спал, переживал… Даже после того, как в четыре утра отпустили задержанных, телефонные звонки все равно продолжались.
Зашли в кабинет к Борису Николаевичу. Он тоже не выспался, приехал в Кремль с тяжелой головой. Анатолий Кузнецов потом рассказал мне, что Наина Иосифовна и Татьяна всю ночь президента накручивали, требовали, чтобы он «мне врезал». Не знаю, уж какой смысл они вкладывали в это слово, надеюсь, что не буквальный. А уставшему Борису Николаевичу хотелось спать, он не понимал: за что врезать-то? Зато истеричные характеры своей супруги и дочери знал лучше меня.
Ельцин вялым голосом спросил нас:
— Что там случилось?
Барсуков доложил. Прочитал сначала рапорты милиционеров. Затем — показания задержанных. Втроем, без раздражения и напряжения, мы обсудили ситуацию. Президент недовольно заметил:
— Что-то пресса подняла шум…
Мы возразили:
— Борис Николаевич, скажите тому, кто этот шум поднял, пусть теперь он всех успокоит.
Мы подразумевали Березовского.
— Ведь никто, кроме нас, не знает, что на самом деле произошло. Документы все тоже у нас. А мы никому ничего не скажем.
Президент согласился:
— Ну хорошо, идите.
Только я вернулся в кабинет, мне позвонил пресс-сек-ретарь Ельцина Сергей Медведев:
— Саша, что случилось? Там пресса сходит с ума. Чубайс на десять утра пресс-конференцию назначил.
Я отвечаю:
— Мы только что были у президента, все вопросы с ним решили. Давай этот шум потихонечку утрясай, туши пожар. Пресс-конференция никакая не нужна.
Но пресс-конференцию Чубайс не отменил, а перенес на более позднее время. В 11 часов начался Совет безопасности. Я заглянул в зал заседаний, увидел Барсукова и решил, что мне оставаться не стоит — Михаил Иванович потом все расскажет. Только вышел из зала, на меня налетели журналисты. Первым подбежал корреспондент ТАСС, спросил о ночных событиях. Я говорю ему:
— Вы же не переврете мои слова.
Он поклялся передать все слово в слово и включил диктофон.
— Извините, — говорю ему, — но вынужден перейти к медицинским терминам. Мастурбация — это самовозбуждение. Так вот Березовский со своей командой всю ночь занимались мастурбацией. Передадите это?
— Передам, — без энтузиазма пообещал тассовец.
Потом мне этот корреспондент рассказал, что его сообщение Игнатенко «зарубил в грубой форме».
Прошло минут двадцать после начала заседания, и вдруг в мой кабинет вваливается Совет безопасности почти в полном составе. У меня даже такого количества стульев в кабинете не нашлось. Последним зашел генерал Лебедь, но отчего-то стушевался и незаметно покинул кабинет.
