Крустер: «Начали мы играть, отыграли две композиции, и чувствуем, принимают нас от души, и мы напряглись и стали играть ещё круче.
А азот те ребята налили в ведро, и дым стоял ниже колен, его ногами можно было разгонять, и пошёл он в толпу. А я играю-играю, а сам думаю: вот залезу сейчас в это ведро ногами! Я уже ногу занёс, думаю: опустить, что ли, её туда? А там же температура минус сто градусов! И если бы опустил, то всё – отмёрзла бы и отвалилась. Но тут у меня провод запутался. Я думаю: некогда опускать. Случайность! Первая случайность!
Ладно, играем. Народ принимает отлично. Но в зале, как потом выяснилось, находились засланные люди, которым дали задание сорвать концерт, вызвать милицию, чтобы арестовали устроителей прямо во время концерта и чтобы группу повязали, чтобы больше не ездили. Уже в то время начались такие штучки. По всей видимости, мы кому-то перешли дорогу, заняли точку, на которой кто-то ещё хотел сделать концерт. Потому что вот мы сыграем, и потом месяц точку нельзя трогать, так как тут же приедет милиция и начнёт выяснять, почему был концерт, кто его устраивал и так далее.
И что же сделали эти засланные казачки? Мы играли песню, в которой у меня было небольшое соло, и я должен был отойти к колонкам, чтобы „завязать” гитару, то есть чтобы струны сами по себе начали вибрировать, у музыкантов это называется „завязка звука”. И только я сделал шаг назад, как о то место, где я стоял, разбивается несколько бутылок. Если бы я не отошёл, они попали бы мне прямо по голове. А так они разбились у моих ног, и народ, который был в зале, подумал: вот это эффект! Ещё бы: в разные стороны стеклянные брызги! Народ весь в экстазе! Кайф пошёл! Начали мы играть проигрыш, и только сыграли его, на каденцию вышли, только барабаны замолчали – Шэлл в этой композиции дальше только небольшие брэки стучал, – как в это время прилетела ещё одна бутылка и долбанула нашего барабанщика по голове. Кстати, существует документальная запись, как всё происходило, и на этой записи есть звук „бум!” – это барабанщик невольно по „бочке” ударил, а я ещё оглянулся: чего это не вовремя он в „бочку”-то мочит?»
Алик: «Это мы рассказываем, уже зная сегодня, что произошло, а на самом деле тогда мы не понимали, откуда и почему эти бутылки летят. Мы переходим на импровизации и видим, как барабанщик встаёт из-за барабанов и уходит…»
Крустер: «А я тебе ещё кричу:
– Алик, отходим назад, тут бутылки бросают!»
Алик: «Я видел, что ты мне что-то кричал, но ничего не слышал, потому что было очень громко, ведь мы же работали не на самопальном аппарате, а на настоящем „Динаккорде”. Это было очень громко. И я хоть и видел жестикуляцию Андрея, но ничего не понял. Но потом я смотрю: уходит барабанщик…»
Крустер: «А он, в то время как я играю рифф, должен был небольшие заставочки делать, и вдруг встаёт и уходит. И я вижу, что у него кровь течёт, потому-то он и уходит».
Алик: «Я тоже вижу, что барабанщик почему-то ушёл, и совершенно не понимаю, в чём дело, ведь нам ещё работать и работать! Ведь когда мы заключали договор – опять же не на бумаге, а на словах, – то было оговорено, что мы должны отработать 1 час 20 минут. Мы отыграли около часа, и ещё минут тридцать у нас в запасе есть. Так почему же он не может работать, что случилось? Почему так странно заканчивается концерт? Что это он себе такое позволяет?! Отрезные карманы и накладные воротнички! И когда он ушёл, я взял аккорд, который очень тяжело звучал, подошёл к Андрею, и он мне говорит:
– Шелла убили!
Продолжая играть, мы стали потихоньку уходить за сцену. Заходим в артистическую, и я вижу: стоит Шелл и смотрится в зеркало. Там огромное зеркало было… И вот я вижу, что его лицо разделено как бы на две части: одна нормальная, другая вся в крови. Он был залит кровью от лба до колен».
Крустер: «Тут же прибежали устроители:
– Ребята, надо доиграть, а то толпа нас растерзает!
Мы переминаемся и меж собой решаем, что больше не пойдём на эту сцену: если в нас кидают бутылками, значит, им не нужна наша музыка! Ширкин прибежал и тоже советует не выходить:
– Концерт нормальный, я даже не понимаю, почему летают эти бутылки?»
Алик: «Кто-то обратился в зал со словами, что если среди вас есть врачи, просим пройти за сцену. Прибежало несколько врачей. Тут же нашёлся бинт, и Серёга, перевязанный, вылитый Щорс, вышел на сцену:
– Кто это сделал?! А ну, иди сюда!»
Крустер: «Мы говорим:
– Серёга, перестань! Ты же артист!
Он возвращается, с него кровь капает, но он берёт палочки:
– Ладно, играем „Таран” – и всё!
То есть фактически он предложил доиграть концерт до конца. Но мы играть не стали, мы не вышли, а народ сидел там очень долго, лупил в ладоши. А наши люди в это время грузили аппарат.
Мы сели в автобус, только хотели развернуться, как приезжает милиция. «Кто здесь главный?»
– Я! – поднялся Артур Гильдебрандт.
Его хватают за руки и увозят. А мы не можем выехать, потому что эти гадёныши, что кидали бутылки, ещё подложили что-то под автобус, и у него колёса прокручиваются – и ни с места. Вот такая ситуация! Кто-то нам помог, и мы всё-таки уехали.
Шеллу я отдал свою шапку, она кровью пропиталась, – так и не отстирал её потом от крови.
Вечером пришёл чувак, который у нас „тикеты” раскидывал, его звали Рубик, то есть Рубен, и рассказал, что этих людей они поймали – там было два чувака – и жутко их избили, а потом купили банки то ли с томатным соком, то ли с томатной пастой и облили их с ног до головы, превратив в настоящие чучела. Рубен как раз и рассказал, что эти ребята получили задание сорвать наш концерт. Мы-то думали, что это такая реакция пьяного зала. А выяснилось, что цель была: сорвать концерт, вызвать милицию, создать прецедент, чтобы люди раненые появились и чтобы они оттуда перед приездом милиции не смогли уехать! О! Курили? Выпивали? Бросались бутылками? Незаконный концерт? Если бы всё это связалось, то и нас, и тех людей, что концерт устраивали, наверняка бы арестовали. Вот так. Но всё обошлось, и Артур вернулся буквально через два часа».
Четвёртый концерт
Алик: «После третьего концерта наша вокалистка Алеся-Лужайка возомнила себя суперзвездой, так как разные люди типа Артёма Троицкого стали звать её на какие-то флэты, и мало того, что Алеся пила портвейн и курила травку, она стала делать это в два раза больше. И мы с Андреем смотрим: человек не репетирует, динамит… А мы хоть отыграли удачный концерт и побыли немного в фаворе, но должны же повышать свой профессиональный уровень! Мы звоним ей и говорим, что пора приниматься за работу, а она отвечает: „Да я не могу, да мне некогда, да меня пригласили сюда, да меня пригласили туда!” – „Тогда, – говорим мы, – до свиданья!”
И тут нарисовался сейшен в кинотеатре „Патриот”. Первое отделение – фильм о птеродактилях и динозаврах, а второе – группа „Смещение” и Лёша Романов. Вот тогда-то мы и вспомнили о Сашке Бордзиловском, вокалисте, который был ростом два метра четыре сантиметра».
Крустер: «И если раньше мы играли в залах мест на четыреста-шестьсот, то здесь было две тысячи, и зал – битком. Причём народ великолепно принял. Запись этого концерта есть у одного человека в Конькове, надо бы подъехать и переписать, потому что он её из дому не выносит: боится, как бы не пропала.
Вообще всё это было посвящено какому-то комсомольскому празднику, и перед фильмом выступала какая-то соратница Крупской».
Алик: «Эта соратница Крупской подходит ко мне после нашего выступления, обнимает меня и говорит: „Какие же вы хорошие ребята! В своё время мы были такими же, как вы!” Так это было по кайфу, когда она нас одобрила: „Мы были такими же”!..
Зато когда мы работали этот концерт, снова выключилось электричество…»
Крустер: «Ширкин привёз туда столько аппарата, что произошла перегрузка сети и всё отрубилось…»
