и погромов, увидев белку где-нибудь в Лосином острове, молча и споро гоняются за ней. В Москве не забалуешь — вон даже академик Лихачёв основал культурный фонд, а не понял, что его сотрудникам нужно оплачивать кормление белочек в Булонском лесу. Ну и кто теперь рулит фондом культуры? Кто белочек кормит? Понятно — усатый москвич, боярский потомок.
Итак, в Павловске всё по-другому.
Петербуржцы окружают белку и достают из карманов орешки.
Они похожи на крестьян, обступивших Государя.
Бронзовый Аполлон тоже протягивает к ним руку, но его не замечают. Родители ругают дочь, которая сгрызла все орешки.
Начинается многоголосый хор:
— Смотрите, белка!
— Белка!
— И вправду белка!
— Белка, смотрите!
Появляется старушка-блокадница в шляпке с бутоньеркой, в которую засунут жёлтый листик. Она всех учит, как нужно обращаться с белками:
— Стучите орешками! Все — стучите орешками!
— Белка! Смотрите, белка!
— Стук-стук.
— Белка!
Люди повышенной духовности окружают белку, медленно сжимая кольцо. Стук-стук.
Молодожёны перестают валяться по траве и бегут на стук орехов.
— Смотрите, она взяла орехи!
— Стучите! Стучите!
— Белка! Белка!
— Посмотрите, вот у неё хвост!
Невесты бегут, побросав свои кленовые венки, свидетеля выкапывают из-под груды листьев.
Аполлон простирает к белке пустую руку.
Музы приплясывают.
Свидетель ползёт к белке, оставляя глубокую борозду.
Старушка-блокадница стучит орехами, как кастаньетами.
Листья шуршат.
Белка пытается спрятаться, закопавшись в листья.
Воздух напоен духовностью, и я пью её со всеми.
Впрочем, у меня есть ещё и бухло, заботливо перелитое в пластиковую бутылочку. Я — москвич, и этого не исправить. Свалившись с лавочки, я лежу в листьях, ворочаясь. Они шуршат.
За всем этим смотрит с небес академик Лихачёв и умиляется.
Извините, если кого обидел.
08 октября 2014
История про то, что два раза не вставать (2014-10-14)
Вот, интересное дело — чем дольше я живу, тем укореняюсь в мысли, что Лермонтов, о котором так много нынче говорят, был человеком дурным.
Не просто дурным, что часто бывает с одарёнными людьми, а с той её степенью, которая прорастает в стихи и прозу.
Однако ж, его отсутствие в русской литературе изменило весь литературный пейзаж позапрошлого века.
Пушкин кажется совершенным и завершённым, а Лермонтов — непонятен.
Это, своего рода "эффект бабочки" — его гибель, его изъятие, сделало литературу именно такой. А наличие в жизни России Лермонтова, состарившегося, умершего лет восьмидесяти в своём имении преобразило бы литературу — и я бы дорого дал, чтобы поглядеть, что бы из этого вышло.
Извините, если кого обидел.
14 октября 2014
Начальник контрабанды (День таможенника. 25 октября) (2014-10-26)
День таможенника
(начальник контрабанды)
— Это машина времени. Это моя машина!
Лебедев лгал — машина была вовсе не его собственностью и даже не его изобретением. Он был приват-доцентом, мелкой сошкой, человеком, которому упало в руки чужое богатство. Один профессор бежал, другой был уведён из дома людьми в кожаных куртках. И вот он унаследовал двенадцать ящиков в рваном брезенте, которые лежали на причале, — там, где обрывались железнодорожные рельсы.
Лебедев замолчал, ожидая эффекта. Но никакого эффекта от его слов не было: контрабандист с повадками эмира смотрел в сторону. Ему явно было всё равно, что везти через море.
— Я должен вывезти это в большой мир — я должен, должен… Вы помогаете прогрессу… — и тут же, испугавшись, Лебедев, добавил — Конечно, это не отменяет уговорённой платы.
Человек во френче продолжал слушать его молча, разминая в пальцах дорогую английскую сигару.
Лебедев пытался объяснить, как важно то, на что согласился контрабандист в английском френче и чалме, смесь Запада и Востока, страшный сон Киплинга, порождение неустойчивых границ Юга Империи. Империи, что перестала существовать, рассыпавшись в снежную пыль на севере и разлетевшись тонким песком здесь, на юге.
Сказать, что граница здесь охранялась плохо — значило ничего не сказать. Граница вовсе не охранялась — за исключением всадников, что поделили тропы за кордон — как нищие делят прибыльные места на базаре. Всадники принадлежали разным кланам, но были неотличимы друг от друга — в английской и русской форме (со следами споротых погон), в рваных халатах и шинелях с чужого плеча.
Это тропы — через горы, от одного колодца в пустыне до другого, через море — стали пашнями и нивами, кормили множество людей.
Хлопковые фабрики встали, а нефтяные заводы стояли чёрными, оставшимися от пожаров остовами.
Сейчас через границу уходили немногие — основная масса беглецов уже схлынула, как морская волна, обнажая дно.
Приват-доцент Лебедев вёз свою машину до этого пустынного края месяц, скормив ненасытным железнодорожникам шесть мешков сахара.
За его спиной была большевистская Россия, перед ним — Персия и английские офицеры. Но на самом деле эти английские офицеры символизировали для Лебедева далёкий Кембридж и ровный стук мелка по доске.
Перед ним была Англия, а не Персия — но пока он стоял на земле Туркестана.
Лебедев устал, он знал, что за ним по следу идёт отряд чекиста Ибрагимбекова, и представлял, как Ибрагимбеков прикладывает коричневое ухо к земле и слышит каждый стук колеса по рельсам, каждый шаг приват-доцента по песку.
Железнодорожная ветка кончилась — перед Лебедевым был причал с одиноким корабликом, выбеленные здания бывшего порта и ящики, покрытые обрывками брезента. Брезент с них срезали по дороге мешочники, проникшие в вагон.
На ящиках было написано «Осторожно, заражено!» — и каждый новый грабитель отшатывался от них, прыгал вон, в мелькающую вокруг вагона степь. Те же, кто не умел читать, ломали ножи о стальные запоры из добротной крупповской стали. За неимением лучшего они рвали брезент, справедливо полагая, что на третьем году Революции в хозяйстве сгодится всё.
Теперь Лебедев затёр угрожающие надписи и, задыхаясь от жары, вёл нескончаемый разговор с местным контрабандистом.
Договор ткался из воздуха паутинной нитью, нить росла, утолщалась. Крепла. Казалось, уже всё было решено, но у Лебедева было неприятные предчувствия. Холодок неуверенности, особое ощущение льда на коже среди местного зноя. Что, если этот бородач с тонкими чертами лица откинет деревянную крышку кобуры, вытащит маузер и равнодушно выстрелит Лебедеву прямо между глаз? Кто ему помешает? Что остановит?
Поэтому Лебедев и вёл своё торопливый рассказ о том, как важен его прибор, но который, разумеется, ничто без самого Лебедева — так, жестяные шары и цилиндры, эбонит и медь. Электрохимическая машина — важная, но непригодная к продаже.
Лебедев был никуда не годным вруном, в гимназии и университете он стал лучшим только потому, что боялся
