Но как печально это – говорить о прекрасном человеке в прошедшем времени: прожил…
У Твардовского в стихотворении «О сущем» такая концовка:
И не таю ещё признанья:
Мне нужно, дорого до слёз
В итоге – твёрдое сознанье,
Что честно я тянул свой воз.
Это дорогое признанье полностью может быть отнесено и к Андрею Туркову: он честно тянул свой воз.
Евгений ВОЙСКУНСКИЙ
«ЛГ» выражает искренние соболезнования родным и близким Андрея Михайловича Туркова, давнего автора нашей газеты, лауреата премии «Золотой Дельвиг».
«А зёрна правды так и не созрели»
«А зёрна правды так и не созрели»
Литература / Литература / Юбиляция
Теги: Борис Мариан , юбиляция , поэзия
Молдавскому русскому поэту Борису Мариану – 80
Читатели «ЛГ» наверняка не пропустили посвящённые Украине статьи нашего автора и друга из Кишинёва Бориса Мариана – «Отступники в жёлто-блакитной обёртке» («ЛГ», № 29, 2014) и «Ответьте мне на мои сумлiння» (№ 7, 2015).
Почему поэт и журналист из Молдавии не принял переворота в Киеве, заточенного на декоммунизацию и разрыв связей с Россией? Ведь он, который должен был стать первым дипломированным молдавским журналистом (для чего в конце 50-х его направили на журфак Киевского университета им. Шевченко), сам пострадал «от Советов». При Хрущёве студент Боря Мариан был арестован якобы за «украинский буржуазный национализм». Статью поменяли, когда выяснилось, что он молдаванин. Но не один год отсидел он за «антисоветскую агитацию и пропаганду» в северных лагерях и тюрьмах...
Сердце его не обозлилось, взгляд на мир остался светлым, а стихи – только мудрее и пронзительнее. Он сполна научился отделять зёрна от плевел, познал цену настоящей дружбы, за версту видит перевёртышей (а таких, например, в писательской среде Киева выявилось немало). Главное – Мариан остаётся непоколебимо верным русской культуре и русскому языку, как своему второму родному.
27 сентября Борису Тихоновичу Мариану исполняется 80 лет, он по-прежнему в отличной журналистской и поэтической форме. «ЛГ» поздравляет поэта и представляет два его стихотворения.
Владимир СУХОМЛИНОВ
У могилы врага моего
Однажды я заплакал у могилы,
Сказать по правде,
моего врага…
Не знал, что упокоился нехилый, –
Я думал, что ударился в бега
От бед, обид и от жены ревнивой,
От шефов злых,
оболтусов-детей.
Я в спорах с ним
бывал, друзья, счастливым,
Открыв немало истин и идей.
Он бичевал –
я становился лучше,
Грехи считал мне –
я бежал к Творцу,
Покаяться…
И помню странный случай,
Когда мой враг
стал равным мудрецу.
Повис я на верёвочке над кручей,
К вершине выбираясь, еле жив,
Он мимо ехал на коне могучем,
Но не столкнул,
хоть мог столкнуть,
в обрыв.
Враги порой приносят нам удачу,
Без них бывает жизнь недорога…
Вот у могилы недруга я плачу –
О Господи, я возлюбил врага!
март 2013
Прощание с поэтом Савостиным
Вот и ушёл ты, Николай Савостин,
Сергея сын,
России и Молдовы,
На неродном прописанный погосте,
Ты в лучший мир уходишь,
мастер Слова.
А в нашем не нашёл, увы, ответа
На скорбные свои вопросы к небу,
Но отстоял зато ты честь поэта
И нашу честь, и честь Земли и Хлеба.
На том спасибо.
Ну а в мире вышнем –
Привет всем нашим,
с кем мы недопели,
Скажи:
поспели яблони и вишня,
А зёрна правды так и не созрели.
Ещё скажи,
что в нашем мире лживом
Таких, как ты, осталося немного,
Но нас не обуяет дух наживы –
Мы отстоим честь языка родного!
17 июля 2015, Кишинёв
«Феномен славянства – великое личное волнение»
«Феномен славянства – великое личное волнение»
Литература / Литература / Писатель у диктофона
Теги: Юрий Лощиц , поэзия , проза , публицистика , литературоведение
Юрий Лощиц считает, что наследие славянских учителей – не только наше прошлое, но и будущее
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Юрий Михайлович Лощиц – русский поэт, прозаик, публицист, литературовед. Родился в 1938 году в селе Валегоцулове (ныне Долинское) Одесской области. Автор более 10 книг, в том числе биографий из серии «ЖЗЛ», а также дилогии «Унион» и «Полумир». Лауреат премий имени В.С.Пикуля, А.С. Хомякова, «Александр Невский», «Боян», Большой литературной премии России, Бунинской премии, Патриаршей литературной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия.
– Юрий Михайлович, вы – как представляет вас хотя бы «Википедия» – и поэт, и прозаик, и выступали как публицист, критик, переводчик, сценарист – словом, пробовали себя в разных литературных родах и жанрах. Но, похоже, более вы известны как автор книг из серии «ЖЗЛ»: «Сковорода», «Гончаров», «Дмитрий Донской», наконец, «Кирилл и Мефодий». Что подвигло вас к написанию биографий людей, столь разных по роду деятельности и живших столь далеко друг от друга – во времени, да, отчасти, и в пространстве? Не слишком ли широко закинут невод, не чересчур ли неохватен получился «рассып»?
– Вопрос такой объёмный, что опасаюсь, в рамках газетной беседы ответ неминуемо скомкается. Но всё же постараюсь обозначить хоть какие-то смысловые побуждения для своих биографических книг. Во-первых, будь время и хвати сил, я бы ещё о нескольких чрезвычайно волнующих меня людских судьбах и больших узлах русского или, шире, славянского мира хотел бы написать. Да и предпринимал попытки. Тот же величайший наш исторический живописец Василий Суриков. Какие сущностные грани русского исторического бытия сумел он охватить и с такой мощью представить их своим и будущим зрителям!.. Со мной уже был заключён договор на книгу о нём. Опять для серии «ЖЗЛ». Но однажды не получил доступа, вроде бы обещанного, к письмам, домашним архивам дочерей художника и его зятя, тоже художника, и ко множеству картин и графических работ, хранившихся в частном собрании. А куда без таких ценностей биографу? Сколько бы, глядишь, ещё тонов и оттенков и на моей «палитре» заиграло… И – вынужден был отказаться…
– А «рассып» всё-таки отчего столь великий?
– Да от жадности. От любопытства, не постесняюсь сказать. Но – от того здорового жизнеохватного любопытства, в небрежении которым Пушкин, как вы знаете, нас всех, ленивцев, справедливо упрекал. А мне вот, к счастью, жадности с любопытством хватало. И потому ещё в 60-е с молодой горячностью кинулся очищать от паутин и корост облик подлинно первого русского религиозного философа – Григория Саввича Сковороды, творившего в XVIII веке. По поводу его якобы дремучей провинциальности позже пренебрежительно хихикнул неистовый Виссарион, а тому поддакнул Густав Шпет, а потом и советские профессора истмата безо всяких на то оснований записали чуть не в материалисты, спинозианцы, а заодно и вольтерьянцы. Ну разве не любопытно было открыть для себя, почему этот странствующий и нищенствующий искатель и стяжатель Христовой истины сказал о себе: «Мир ловил меня, но не поймал»? И почему так высоко оценил его изначальный вклад в русскую религиозную философию наш великий мыслитель уже ХХ века Алексей Лосев?
– А Иван Гончаров? Уж он, казалось бы, у всех был на виду…
– Да где уж у всех! Вы вряд ли помните категоричное мнение маститого Сергея Залыгина, в «Литературной газете» и озвученное: невозможно-де написать биографию Гончарова, настолько невыразительна была личная жизнь этого кабинетного романиста. Но я уже к тому времени «Гончарова» дописывал. И Залыгин, прочитав его, как передавали мне, свою категоричность честно признал. А началось с того, что и здесь жадность меня обуяла. Как же так: в архивных папках, никем почти не читанные, не опубликованные, томятся многие-многие десятки гончаровских писем, и через них открывается такая насыщенная, такая горячая внутренняя жизнь, что её никаким неводом не обмеришь… Один лишь феномен Обломова чего стоит! Да разве это карикатура на русского помещика-крепостника? Ведь Илью Ильича Гончаров отчасти писал и с самого себя. Для писателя он был слишком свой, родной. Не потому ли так высоко оценили этот созданный им сокровенный образ и Михаил Пришвин, и Михаил Бахтин, и немец Томас Манн…
