– Конечно, но для расцвета любви-страсти, любви-чувства нужен был определенный моральный климат, складывавшийся под влиянием религиозных запретов, уважения к женщине, целомудренного языка. Сегодня, как вы мне сами сказали, большая часть молодежи не верит в Бога, верующее меньшинство находит возможность договориться с небесами. О каком уважении к женщине может идти речь, когда она демонстрирует свою наготу на пляже, на экране, на сцене. Покров тайны сорван раз и навсегда. Что же касается целомудренного языка, то уж и не знаю, где его искать. Все говорят всё, включая самые грубые слова. Чтобы избежать насмешек, самые робкие романисты считают своим долгом называть не только кошку кошкой, но каждый орган человеческого тела его лаконичным непечатным наименованием. В результате любовь сводится к играм в постели, на диване или на траве.
– Приятным играм.
– Приятным, но однообразным. Тысяча три любовницы искушают того, кто еще не знал женщин или знал их мало. Начиная с тридцатой появляются отвращение и скука.
– Я не согласен с вами, – сказал он. Физическая любовь – искусство, требующее постоянной тренировки. Фантазия и изощренность помогают достичь в нем высокого мастерства.
– В один прекрасный день изнеженное и развращенное общество, прогнив окончательно, рухнет. История Древнего Востока, античности – прекрасные тому примеры. Половые органы даны нам, чтобы продолжать род, вдобавок половой акт доставляет нам немалое удовольствие. Но позвольте только этой тяге к удовольствию полностью подчинить себе жизнь тела и духа, и она убьет вас.
– Чудесная смерть.
– Отдельный человек может так говорить, но целый народ – нет. Он обязан – и склонен – дорожить своей жизнью. Да и отдельный человек тоже… «Душа развратника, – говорил Монтескьё, – презирает его тело». Ему вторит Ален: «Разврат – это крушение любви, как жестокость – крушение честолюбия».
– Все эти слова для меня пустой звук, – сказал он. – Обилие увлечений – не разврат, а просто обновление удовольствия путем смены партнера. Вы же сами цитировали Гёте: «Всякое начало любезно сердцу». Я мечтаю, чтобы вся моя жизнь состояла из начал.
– Вы увидите, что это непросто. Пора начал проходит. Я верю, что любовь украсит ваш досуг, но не думаю, что она заменит вам всё. Тяга к искусству, спорту, путешествиям гораздо долговечнее.
На этом я прощаюсь с моим гостем и возвращаюсь к вам, чтобы посоветовать вам смолоду выбрать какой-нибудь вид спорта и овладеть им в совершенстве. Благодаря этому вы вступите в братство, объединяющее народы, расы, классы. Если вы прыгаете с шестом выше, чем на пять метров, если вы пробегаете стометровку за десять с небольшим секунд, вы становитесь членом самого закрытого из клубов. Хорошо играя в теннис, футбол, регби, вы едва ли не в любом уголке земли будете чувствовать себя как дома. Спорт – бескорыстная деятельность, которая чудесно заполняет свободное время. Спортивные игры на воде и на берегу придадут в ваших глазах новое очарование горам, морю и женщинам.
Нужно ли вам заниматься каким-нибудь искусством? Искусство – не игра, самое великое искусство является одновременно и самым серьезным. Оно дарит душе свободу и покой. Искусство даст вам то, в чем отказывает жизнь, – мир, «внятный не разуму, а чувствам». Самый лютый враг душевного равновесия – воображение. Оно рисует нам будущее, полное невзгод и опасностей. Оно будит воспоминание о прошлом, погружая нас в пустые грезы о том, что могло бы случиться – и не случилось. Искусство заворожит вас зрелищами, неподвластными вашему воображению. Общение с госпожой Бовари совершенно безопасно, вам не надо ни уличать, ни спасать ее. На сцене вы увидите людей безумных, неблагодарных, жалких. В жизни их драмы выбили бы вас из колеи. Сидя в зрительном зале, вы мирно наблюдаете за ними и очищаетесь от своих страстей. Искусство предлагает духу то, в чем жизнь ему отказывает: единство созерцания и душевного спокойствия.
Вы сказали мне, что кино – прекрасное искусство; согласен. Нельзя сказать, чтобы оно часто радовало зрителей шедеврами. Есть масса посредственных и даже плохих фильмов. Но то же можно сказать и о книгах. Мне случалось пережить в кино большое потрясение («Улица», «Короткая встреча», «Непоседа»), иногда у меня захватывало дух от неожиданности («В прошлом году в Мариенбаде», «Клео от пяти до семи», «Земляничная поляна»). Видел я и кинокомедии, не уступающие лучшим театральным постановкам: «Положение обязывает», «Все или ничего». Такие фильмы доказывают, что кино в самом деле прекрасное искусство, пожалуй, оно лучше всего отвлекает нас от наших собственных забот и тревог. Вы полагаете, что в будущем появятся кинорежиссеры, которые займут в истории искусств такое же место, как писатели и драматурги. Почему бы и нет?
Что касается телевидения, оно могло бы оказать вам и вашим сверстникам неоценимые услуги. Этот маленький экран даст вам возможность высказать то, что вы чувствуете, миллионам зрителей. Какой удобный случай и какое сильное искушение! Быть может, культура чувств и образ мыслей ваших потомков зависят от того, как вы используете это чудесное средство обучения. Уже сейчас в каждой (или почти в каждой) семье каждый вечер люди включают телевизор, смотрят, слушают, обсуждают увиденное и услышанное. Уже сейчас часть свободного времени люди проводят перед голубым экраном. Уже сейчас очевидно, что повсюду телевидение объединяет людей независимо от их пола, класса и даже национальности. Ах! если бы я был так же молод, как вы, я бы занялся этим искусством, вернее, попытался бы превратить его в искусство. Создать во Франции телевидение, достойное Мольера и Бальзака, – да, этому стоит посвятить жизнь. Вот это была бы пирамида!
Роль массовой культуры будет неуклонно возрастать. Она царит «там, где не властны ни работа, ни праздники, ни семья… Суррогатом великих ценностей становятся великие суррогаты» (Эдгар Морен). Не зарабатывая больше хлеб в поте лица своего, часть человечества превращается в соглядатаев. Мужчины предпочитают проявлять свое мужское достоинство, глядя спортивные передачи да гангстерские фильмы. По правде говоря, я побаиваюсь, как бы насилие в искусстве не породило насилие в жизни. Роман «Так дерутся мужчины» претворился в жизнь, Джеймс Бонд вдохновляет вооруженные ограбления. В чести только молодежь. Стариков ни в грош не ставят, и им приходится молодиться. «Джеймс Дин – Шелли массовой культуры». Лично я думаю, что все возрасты жизни имеют право на уважение. И общество, где не почитают стариков, и общество, где не любят молодежь, равно несовершенны.
Прежде чем пойти дальше, я хочу вернуться к спору с вашим ровесником. «Добродетели, которые вы проповедуете, – говорил он мне, – имели, быть может, смысл в ту эпоху, когда человеку, чтобы выжить, приходилось трудиться не покладая рук, в эпоху, когда всего не хватало, когда изобилие было привилегией одного класса. Однако мы надеемся, что уже завтра все будут жить безбедно, женщины получат возможность не работать, мужчины – выходить на пенсию в пятьдесят или даже в сорок лет. Мы надеемся, что наше поколение избавится от всех ваших предрассудков, всех ваших традиций, всех ваших угрызений совести, потому что добьется самой последней свободы – свободы роскоши».
Да, все это мне известно, я читал книгу знаменитого американского профессора Гэлбрейта «Общество изобилия». Он утверждает, что в Соединенных Штатах число граждан, которым не хватает пищи, одежды, жилья, с каждым днем сокращается. Островки бедности все еще существуют? Они вот-вот исчезнут. Уже и сейчас образы жизни различных классов приближаются друг к другу. Богатые больше не смеют (и не желают) выставлять свое богатство напоказ. Наоборот, они предпочитают вести подчеркнуто богемный образ жизни. (В Париже молодые, да и не очень молодые жители богатых районов – VIII, XVI – валом валят на спектакли из жизни низов общества.) У рабочего и среднего служащего есть машина, приличная квартира, телевизор. Рабочий перестал быть отверженным, который, прижавшись носом к стеклу, завистливо смотрит с улицы на праздник жизни. Стол у него, быть может, не очень изысканный, но зато сытный и здоровый.
А завтра будет еще лучше. Нас уверяют, что общество достигнет такого изобилия, что сможет прокормить нетрудоспособных и неудачливых. Проблема уже не в том, чтобы производить то, что требует потребитель, но в том, чтобы убедить последнего потребить всю продукцию. Доказательство тому – расцвет рекламы. Чтобы пробудить аппетит у пещерных людей или индейских племен, не было нужды в рекламе. А в наши дни тому, кто не хочет выпускать товары себе в убыток, приходится соблазнять покупателей более элегантной машиной, более эротическим бельем, более роскошной обстановкой, короче говоря, искусственно создавать потребности.
Испокон веков считалось, что самое важное для страны – выпуск продукции. Зачем, однако, выпускать предметы обихода, в которых становится все меньше и меньше нужды? Зачем выпускать товары, не пользующиеся спросом, – ведь это ведет к серьезным кризисам. Получается, что в доме у рядового покупателя должны, как в музее, храниться горы сокровищ. У него есть крыша над головой, пища, машина, телевизор? Не имеет значения, пусть изобретает себе новые потребности. Если он их не испытывает, ему поможет реклама. Но разве не очевидно, что, «когда один и тот же механизм удовлетворяет спрос и создает его, личность уподобляется белке в колесе: она силится поспеть за вращением колеса, которое вращается исключительно ее усилиями».
