Ты грезила мечтой о мятеже,
Над сыновьями павшими рыдая.
Тебя освободил король Роже,
Но ты жила, по-прежнему страдая,
Вновь грянул бой - на этот раз уже
Наполеона к бегству принуждая.
Спи, крепость, и в уме перебирай
Чреду веков: как был отпор неистов
Мальтийцев, защищавших отчий край!..
Здесь, где приют герои обрели,
Теперь покой: одни шаги туристов
Тревожат прах моей родной земли.
ЛИСТОПАД
Я нынче не пойду
Туда, где летом, зноем опаленным,
По вечерам в саду
Душой вверялся деревам зеленым.
Погода такова,
Что входят в мир осенние расцветки,
В слезах летит листва,
И наготой отсвечивают ветки.
Зеленый цвет исчез,
Деревья ждут, без жизни, без надежды,
И молят у небес
Вернуть ветвям исконные одежды.
Но нагота дерев
Душе моей едва ли не дороже:
На тех, кто, умерев
Остался юн, теперь они похожи.
Грядущую межу
Преодолеет год. Без опасений
Тогда в саду брожу
Наедине с листвой, уже весенней.
Я наблюдаю там,
Как ветви тянут к небесам объятья:
Судьбой дано садам
Менять листы - изношенные платья.
Ждать осенью весны
Приучен сад. Сколь радость иллюзорна!
Ведь люди лишены
Способности зазеленеть повторно.
ОЛИВЕР ФРИДЖИРИ
(р. 1947)
ПАЛЬЦЫ ВЕТРА
Концами пальцев тянешься ко мне,
ты, беспокойный, ты, жестокий ветер,
похож на топот беглого полка
твой грубый ритм - он смерть в себе несет;
сонаты ветра - на одно лицо.
Но нет, повремените, подождите,
я не хочу быть взрослым, летний ветер,
не стану ранить рук, как ранишь ты
листва летит, цветы до срока вянут:
твое наречье трудно, голос груб,
фальшивый голое, что звучит во мне.
При ясном небе - дождь, зимой - жара,
весна - без роз, спешащих распуститься,
и осень - в одеянье листьев юных.
Душа спешит уснуть, но до того
спешит хотя бы слово начертать
на облаках, как на вагонах верных:
дрожит рука, неровно сердце бьется
среди стволов. Но - кровью напиши:
"Смоковница неплодная, фонарь
погасший, обескрылевшая птица,
уста без поцелуя, взор во тьму
уставленный, туда, где все черно
таков твой голос, ветер; времена
сменяет год, сезон вослед сезону
и маленькие птицы прямо вниз
летят в мои ладони, как в могилу,
в могилу, что способна всех вместить,
а те ведь город - символ тесноты,
да и вселенной тесно во вселенной".
БЕГСТВО
Глаза не могут сердцу возвратить
виденье дня вчерашнего. Простор
нас разделяет, отраженье смыв
с воды летейской. Древний известняк
защита наготе. Кто нас отринул
отринут сам. Вверху, над головой
усталый зодиак. И только мы
ползем в себя, как гордая улитка,
которую заставил человек
уйти под панцирь, - и рождаем там
другое "я", красивое, такое,
какое мы видали у врагов,
что незнакомы с древоточцем скорби.
Мы делимся, как клетка, на две части
и это называется победой.
Когда глотает стены темнота
и только звезды нехотя мерцают,
мы смотрим в вентилятор, почерневший
от пепла тех, что были прежде нас.
Во мгле на крышах прячутся антенны;
по скромным ценам можем мы войти
в эксперимент: в новейшую пещеру
с удобствами, со светом. И вода
стекает в вечность вместе с нашей кровью.
Но вечером над стенами без крыш
еще плывут тяжелые дымы,
и тенью черной нам грозят, как прежде.
ИЗ ПОЭТОВ ПОРТУГАЛИИ
НУНО ЭАНЕС СЕРЗЕО
(ХIV век)
МИР ЧУЖДЫЙ
Отыду днесь от сей земной юдоли,
Все связи с жизнью и с людьми разрушу:
Нет силы зрить все то, что ныне зрю.
Уйду, врачуя собственную душу,
Я пребывать в миру не мыслю доле
И Господа за все благодарю.
Отсель меня тропа ведет благая,
Ничто меня не сдержит и не свяжет,
Уйду, печаль смиря и затая,
Однако пусть вовек никто не скажет,
Что подло поступаю, избегая
Всего, чем зиждима юдоль сия.
Но как забыть о радостях земли,
О тех, с которыми прощаюсь ныне,
Как не ценить природной благостыни,
Не влечься к очевидному добру?
Однако решено: меня в миру
Ни женщине не видеть, ни мужчине.
И в бегстве - упрекнет меня ужли
Любой, кто жив средь видимого мрака?
Иду, - и нет ни знаменья, ни знака,
Что мне земля вослед бы подала:
От суеты и от мирского зла
Я отхожу и стану жить инако.
О, где года,
Со мной когда
Была нужда
Безблагодатности мирской;
Беда, вражда,
Обид чреда
Сгинь без следа,
Да низойдет ко мне покой.
Хочу вдохнуть
В больную грудь
Живую суть,
Сомненья мира отреша,
Уста замкнуть,
Хотя чуть-чуть
Увидеть путь,
Которым движется душа.
Не лгу:
Слугу
Смогу
Врагу
Вовеки не явить собой,
Добра,
Мудра,
Щедра
Пора,
Что мне дарована судьбой.
Итак:
Кто благ,
Дай знак:
Мой шаг
Благослови, я кротко жду
С мольбой:
Мне бой
Любой
С судьбой
Сулит лишь горечь и беду.
Так наяву
Не лгу
Мольбой:
Сподоблюсь горнему родству
И мир, мне чуждый, изживу.
ЛУИС ДЕ КАМОЭНС
(1524-1580)
***
Амур, никак тебя я не пойму:
Ведь прежде, чем войти в твои чертоги,
Я долго шел по гибельной дороге,
Проклятья множа твоему ярму.
Я опыту вверялся и уму,
Считал, что знаю, сколь уловки многи
Коварные твои, - и вот, в итоге,
Служу теперь тебе лишь одному.
Тебе мое приютом сердце было,
Где ты незримо коротал года,
До времени твоя дремала сила
И для меня открылся ты, когда
С особою тоскою наступило
Чередованье скорби и стыда.
***
Владычица, подайте мне устав,
Чтоб за любовь я пребывал в ответе:
Поскольку вас одну люблю на свете
Я выполню его, не возроптав.
Лишь видеть вас не отнимайте прав
А все иное будет пусть в запрете,
О данном не посетую обете,
Не оскорблю ваш несравненный нрав.
Когда для вас такие просьбы тяжки
Тогда подайте, рассудивши здраво,
Тому, чтоб умер я, устав любой.
Но коль и этой не найду поблажки
То буду жить и доле без устава,
Одною счастлив горькою судьбой.
***
Вознесшеюся зрю любовь мою,
Меня мое несовершенство гложет
И страсть мою безжалостно ничтожит,
И я позор великий познаю.
Ее столь ниже я в миру стою,
Что мысль о ней во мне лишь муку множит,
И лучший выход для меня, быть может,
Скорее отойти в небытию.
Ее достоинствам предела нет,
От них все горше мне и все больней,
Душевного не укротить раздора.
Пусть оттого покину белый свет,
Но не могу не помышлять о ней:
Un bel morir tutta la vita onora.
ДВА ФАВНА
Игривым песням вторя наугад,
Поведанным средь горного простора
Сильванами, влюбленными в дриад,
Слова такие запишу: коль скоро
Пьянит любовь божков, лесных повес
То пастухам подавно нет позора.
О дон Антонио, кто от небес
Воспринял все, что людям дарят ныне
Светлейший Феб и доблестный Арес,
Мой грубый дар - смирением гордыни
Я искуплю, стихам препоруча
Возвысить следствие под стать причине.
Чудесней вас не сыщется врача
Для слабости моей; вы - неизменный
Податель струй Кастальского ключа,
Услышьте же, как славные камены
Хвалу возносят Вам, испортив мне
Достигнуть славы случай несравненный.
Сам Аполлон поет Вас! Я вдвойне
Стыжусь теперь несовершенства дара;
Кто с олимпийцем стал бы наравне?
Не завистью ли он снедаем яро,
Возненавидя музыкальный строй
Свирели, что запела, как кифара?
Но возвещу; пока ночной порой
Печалью Прокна все еще объята,
Скорбя над обесчещенной сестрой,
И Галатея распускает злато
Своих волос, и Титир в должный час
В тени опочивает, как когда-то,
Пока цветы в полях ласкают глаз
(Будь по-другому - осудите строго)
И Доуро, и Ганг запомнят Вас.
Итак, решусь: пусть речь моя убога,
Пока о Вас вещает Аполлон,
Да не прервется и моя эклога.
Там, где Парнас высоко устремлен,
Источник бьет, укрыт лесною тенью,
Кристальной влагой орошая склон.
Течет вода, с медлительною ленью
На почвы, беззаботным ручейком
Скользя по белоснежному каменью,
Струясь во благолепии таком,
Что птицы распевают звонче, слаще,
Поскольку их восторг неизреком.
Так ясен тот ручей в парнасской чаще,
Что камешки прелестные на дно
Сочтет любой, сквозь гладь воды смотрящий.
Ни пастухи не бродят в той стране,
Ни их стада, - и тишина дубравы
Незыблема на горной вышине.
Там все растенья жизнедатны, здравы,
Лишь в середине тех лесов нет-нет
Встречаются злокозненные травы.
Лиловыми лилеями одет
