Ступающего по морскому дну,
Любовью к нежной нимфе пламенея,
Об Асиде я тоже вспомяну,
О том, кого сгубила Галатея,
Когда циклоп, томящийся тоской,
Его убил - он сделался рекой.
Еще узрите в арицинской пуще,
Эгерию, что облик приняла
Струи хрустальной, из-под камня бьющей,
Ей жизнь без Пумы стала не мила;
И Библис, не стерпев тоски гнетущей,
Истаяла, слезами изошла,
Покров земли зеленый умножая,
И тем не вас ли, нимфы, устыжая?
Когда любовью пронзены ручьи,
То ведом и скалам огонь любовный,
Два тяжких камня дремлют в забытьи
На склоне Иды, в гущине дубровной,
Она - за заблуждении свои,
Он - вместе с ней, хотя и невиновный,
Приявший искупление вины
В утесы навсегда обращены.
На дальнем Кипре также нимфа есть,
Что к Ифису была неблагосклонна,
Узрите ту, кого, свершая месть,
Безмолвным камнем сделала Юнона:
Кто, вздумав песню скорбную вознесть,
Один лишь стон возносит удрученно.
И ты, о Дафнис, кто средь пастухов
Был первым сочинителем стихов!
К нему подруга страстью пламенела,
Но злобою проникнулась, прознав
О том, что сердцем друга завладела
Другая, - при посредстве тайных трав
Содеяла чудовищное дело
И превратила, страсть свою поправ,
Его в скалу. Любовь карает грозно!
Потом она раскаялась - но поздно.
Взгляните на деревья, в чьей сени
Цветы, столь вам любезные, нередки,
Любви причастны были и они,
Доселе боль испытывают ветки,
На тутовнике теплятся огни:
Что, как не страсть, сказалось и их расцветке?
Могилу Фисбы видите ли вы,
Встречая кровь влюбленных средь листвы?
В Сабее, зрите вы, томится в плаче
Та, что с отцом слиянна навсегда,
От слез ее становятся богаче
Аравии блаженной города.
О лавре вспомяните вы тем паче,
Что нимфой был и далекие года;
О кипарисе, - к их зеленым кронам
Льнут слезы, что излиты Аполлоном.
Фригийца, обращенного в сосну,
Узрите. - обреченного недаром
На муки, - за великую вину
Терзаться ветром, ледяным и ярым:
Кибелу призванный любить одну,
Он к нимфе воспылал любовным жаром,
Тогда богиня, помрачась умом,
Убить решила разум в нем самом.
Был непомерно страшен гнев богини,
Пронесся вихрь по долам и горам,
Презрев натуру, данную мужчине,
Несчастный Аттис вырвал свой же срам,
На холм рванулся он, к нагой вершине,
И там застыл, открытый всем ветрам:
Так Аттис в довершение увечий
Утратил даже облик человечий.
Воспомните, с охотою какой
На праздник Вакха дружно шла Эллада,
Красу девичью с доблестью мужской
Соединяла страстная услада,
Совсем не скоро в отдых и покой
Клонила их вечерняя прохлада,
Но ни на миг в пылу заснуть не мог
Геллеспонтийский шаловливый бог.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но вот и ей черед раскинуть длани,
Для них ветвями стать пришла пора.
И на ногах, и на прекрасном стане
Уже возникла грубая кора;
Одумайтесь, бегущие, заране
Жестокость не доводит до добра.
Растеньем можно стать благоуханным,
Не пожелав побыть с великим Паном!
Еще Филлиду я в пример возьму,
Погибшую от страшного недуга,
По милому тоскуя своему,
Она отчаялась дождаться друга,
На талии носимую тесьму
У подбородка затянула туго,
Но Демофонт, измученный в пылу,
Еще и днесь к нагому льнет стволу.
В цветке прекрасном Аполлон смятенно
Зрит Гиацинтовы черты лица.
Погиб, истерзан, стал добычей тлена
Брат матери, и он же - внук отца,
О ком рыдает Анадиомена
И в скорби проклинает без конца
Земное неразверзшееся лоно,
Равно как и бездушье небосклона.
О Клития, - ты, что почти мертва,
Познав разлуки тягостное горе,
С возлюбленным рассталась ты едва,
Как ночь настала у тебя во взоре.
Ведь радость ни одна не такова,
Чтоб нам не принесла печали вскоре,
Но вновь и вновь, разлуке вопреки,
Ты к солнцу обращаешь лепестки.
Перечисляю эти судьбы ныне,
Лия на злобу вашу новый свет:
Ни в ярости безумной, ни в гордыне
Скрыть истину у вас надежды нет.
Клянусь, что неизвестно и в помине
Предмета, что не сберегал бы след
Любви, - явить такого не способен
Ваш поиск, как бы ни был он подробен.
Бесчувственным предметам несть числа
Их множество, любовию заклятых,
Но память человечья донесла
Легенды о чувствительных пернатых;
Вкусивших от любви, кому крыла
Даны как память о былых утратах;
Кто ведал мысли дерзостный полет
Сегодня вольно реет средь высот.
Здесь названы должны быть мимоходом
И ласточка, и нежный соловей,
Фракиец также, что теперь удодом
Возлюбленную кличет средь ветвей,
И птица, что рыдает год за годом
О доле невиновных сыновей,
Которых погубил навеки злобный
Родительский разлад междоусобный.
И двум еще фиал судьбы такой
Назначила Паллада высшей властью,
В любви не может обрести покой
Тот, кто болтлив, для оных нимф, к несчастью,
Одною был отвержен бог морской,
К отцу другая воспылала страстью,
И назовите Скиллу, наконец,
Которой ввергнут был в беду отец.
Царь Лация, надевший пурпур птичий,
Тебя не помянуть я не могу;
И Приамид, что морю стал добычей,
Не у любви ль за смерть свою в долгу?
И двое соблюдающих обычай
Сходиться вновь на хладном берегу
Влюбленный этот зятем был Эолу,
Но перед Роком все клонятся долу.
И Алкиона у студеных вод
Тоскует снова о пропавшем муже,
Который в море не избег тенет
Ветров коварных и глубинной стужи,
Он лишь во сне пред нею предстает,
Но сердцу от видений только хуже,
Предчувствие добра солжет всегда,
Но не замедлит жданная беда.
Жена, не потупляя глаз усталых,
Бредет вдоль полосы береговой,
Чтоб, юношу найдя в прибрежных скалах,
Узнать, что стала горькою вдовой.
Теперь не пожалеть трудов немалых
Вам, нереиды, будет не впервой
На утешенье столь большой обиды
Коль вам оно по силам, нереиды.
Однако полно, - станешь ли мудрей,
Рассказывая, как тоскуют птицы?
Любви служивших яростных зверей
Могу я перечислить вереницы.
Что сим двоим дало всего скорей
Ужасные обличья льва и львицы
И Афродита, и Кибелы храм
Об этом рассказать могли бы нам.
Телицу, что спасалась от погони,
Взлелеял на груди великий Нил,
И Веспер на борейском небосклоне
Медведицыну участь проследил,
Еще напомню я об Актеоне,
Кто стал оленем и упал без сил,
Кого собаки злобно разорвали:
Будь он слепым - погиб бы так едва ли.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нагой увидел он исподтишка
Охотницу, возжаждавшую мщенья:
Несчастному в зерцале родника
Явилась разом стать его оленья,
Его объяли ужас и тоска,
И он бежал, сгорая от смущенья,
Своим собакам дичью стал теперь
Охотником когда-то бывший - зверь,
Не постигая разницы обличий,
Он морду к ним тянул и очеса,
Дрожала роща от счастливых кличей,
Собратья подавали голоса:
О Актеон! Давно подобной дичи
Не посылали боги к нам в леса,
Спеши же - будет славная потеха!..
Спеши, спеши же - повторяло эхо.
Но ах! Примеры все не таковы,
Чтоб нрав смягчить, воистину алмазный!
О сколько зла душе моей, увы,
Творит ваш образ действий безобразный,
Но сколь бы много ни язвили вы
Весь долгий век меня напастью разной
Сколь ни вкушу от боли - буду рад
Любовь умножить болью во сто крат.
Я доказал вам, дочери дубравы:
Любовью переполнен окоем.
Каменья, реки, древеса и травы
Я с птицами назвал и со зверьем.
О, если б из любовной сей растравы,
Что поселилась в разуме моем,
Из этой счастием чреватой чаши
Проистекло раскаяние ваше!
Не всем иным, а мне - сколь тяжело,
Зачем же не поведал я вначале!
Насколько больше слез бы истекло
Из глаз моих о собственной печали!
Уж то одно мне счастие дало,
Что вы бы о тоске моей прознали,
Себя в душе за черствость покарав,
И усмирили свой лукавый нрав!
Но тщетны все подобные замашки:
От слов моих не сдвинется гора.
Слова дарю ветрам - о жребий тяжкий!
За нимфами не в силах мчать ветра,
Любовь жестока и не даст поблажки,
Она со мной до смертного одра.
Коль скоро мной утрачена свобода
Я смерти жду, как лучшего исхода.
Сатир умолк, но боль его словес
Не исчезала в трепетном просторе,
И зарыдали горный кряж и лес,
Соединясь в непостижимом хоре,
И Феб, со свитою сойдя с небес,
За гранью вод уединился вскоре
И вывела, светла и молода,
Пастушка в небо звездные стада.
