разослано закрытое письмо, в котором разбиралась проблема молодежного хулиганства, тираж письма составил 600 тыс. экземпляров. 19 декабря 1956 года был издан указ Президиума Верховного совета РСФСР «Об ответственности за мелкое хулиганство». После постановления ЦК ВЛКСМ 1954 года получили развитие молодежные бригады содействия милиции (в будущем превратившиеся в добровольные народные дружины) [600]. Ципурский отметил, что реальная угроза преступности при этом была завышена: с 1948 по 1954 год количество молодых (до 25 лет) людей, представших перед судом, снизилось на 40 %, притом что общая численность населения выросла. Причины общественной тревожности, связанной с молодежным хулиганством и субкультурным поведением, Ципурский видит в политической сфере: «Катализатором широкомасштабной инициативы по борьбе с преступностью в постсталинские годы выступила новая администрация эпохи оттепели, которая возродила борьбу за построение социалистической версии современности, мотивированная (…) целью достижения коммунистической утопии» [601]; подтверждение этой точки зрения Ципурский находит в риторике комсомольских и партийных документов того времени. Кампании по борьбе со стилягами и хулиганством были инициированы сверху при поддержке средств массовой информации, но специфика медиа тех лет в том, что они являлись не самостоятельными акторами, а выразителями точки зрения руководства страны и партии.
Описанная Ципурским ситуация, сводящаяся к борьбе с преступностью при фактическом снижении ее уровня, требует более детального рассмотрения. Обращает на себя внимание тот факт, что описанная моральная паника строится согласно редкой модели «управляющих элит» [параграф VII.1]: она полностью запущена «сверху», и это показывает особенность развития подобных процессов в обществах, отличных от обществ «западного» типа, на примере которых обычно и рассматриваются моральные паники.
Случай 2. 20 апреля 1982 года на Пушкинской площади в Москве произошли выступления неофашистов, посвященные дню рождения Гитлера (по некоторым данным, похожие выступления происходили также в 1979 и 1981 годах). Насколько можно судить по обрывочной информации, выступление сводилось к тому, что на Пушкинскую вышло некоторое количество молодых людей, позиционирующих себя как «фашисты». В эмигрантском издании «Вести из СССР» происходящее было описано так: «20 апр. 1982, в день рождения А. Гитлера, группа московских старшеклассников устроила пронацистскую демонстрацию. Группа из 10–15 чел. появилась на площади Пушкина на короткое время в 17 час., а затем еще раз — в 19 час. Демонстранты были коротко подстрижены и одеты в аккуратные черные рубашки с нарукавной повязкой со свастикой. Милиция задержала двоих (по другим сведениям — 6 чел.), остальные скрылись. О существовании пронацистских групп в СССР известно уже в течение некоторого времени» [602]. В одном из последующих номеров добавлялось: «Несмотря на то, что о предстоящей демонстрации было широко известно заранее, милиция практически не препятствовала ей. Она вмешалась, хотя не очень энергично, к концу демонстрации, когда между демонстрантами и публикой (спортивными болельщиками) начались стычки» [603]. Все описания произошедшего очень туманны; вполне возможно, что выступления «неофашистов» вообще не было, а за них приняли неких собиравшихся на Пушкинской «неформалов».
Выступление 1982 года имело большой общественный резонанс, который произошел из-за специфических решений власти, связанных с информационным освещением происходящего. Причиной резонанса стало то, что официальные структуры, работающие с молодежью (комсомол, администрации учебных заведений и др.), провели разъяснительную работу, призывая не посещать это мероприятие. Как результат, многие молодые люди пришли на Пушкинскую дать отпор неофашистам или просто посмотреть на них (автором «Вестей из СССР» такие молодые люди представлены как «спортивные болельщики»). Информация о событии стала общеизвестной, распространившись по всему СССР и за рубежом.
Данная ситуация может быть примером того, как незначительное событие дает неадекватно мощную информационную реакцию. Интерес к неофашизму в детской, подростковой и молодежной среде действительно существовал, но был распространен мало [604]; неофашисты были крайне малочисленны, неактивны и экстравагантны. Неудивительно, что после того, как их деятельность была раскрыта, никто из них не понес наказания, власти ограничились «профилактическими мерами». Большей частью интерес к нацистской символике являлся элементом конструирования контркультурности [605], об идейности не было речи. В то же время информационный резонанс породил мощную волну слухов и фольклора [606]. Так, этнолог И. С. Савин рассказал: «Среди студентов далекого Чимкента, слухи об этой демонстрации появились примерно через неделю. В Чимкенте якобы в этот день немногочисленные „фашисты“ были избиты случайными прохожими». Сообщалось о прошедших в 1980–1983 годах фашистских выступлениях в Можайске, Кургане, Южно-Уральске, Свердловске, Ленинграде, Нижнем Тагиле, Киеве и других городах [607]. Связь с нацизмом приписывалась многим неформальным молодежным объединениям (например, панкам); пострадали некоторые рок-группы [608]. В последующие годы в разных регионах Советского Союза (и впоследствии постсоветских стран) вспыхивали слухи о якобы ожидающемся приезде «фашистов» или фашиствующих неформалов; эти слухи поднимали местную молодежь на борьбу, но реальный враг не появлялся. Часто такие ожидания были приурочены к 20 апреля. Так, в 1983 и 1984 годах прошли слухи о разгоне неофашистских выступлений в Москве, в Парке культуры и на Советской площади соответственно. В середине 1980-х годов неофашистская демонстрация ожидалась в Горьком и Донецке; в 1984 году — в Чите, в 1986 году — в Могилеве и Ангарске. 14 апреля 1987 года нашествия «металлистов-фашистов» ждали в Воронеже. Считается, что поводом стала информация о праздновании дня рождения Ричи Блэкмора. Паники, связанные с якобы намечающимися набегами неофашистов, наблюдались и позже — в Куйбышеве (середина 1980-х), Усть-Илимске (1989), Туле (1989–1991), Новомосковске (1991), Улан-Удэ (2002), городах Удмуртии (2006), Белгороде (2007) [609].
В ситуации 1982 года в Москве толчком для распространения панической информации послужила инициатива сверху — нелепые инструктажи о недопустимости участия в выступлениях; далее паника приобрела низовой характер. Иногда мои респонденты называли в качестве источника сведений учителей, выступающих на классных часах и родительских собраниях, и лекторов, которые подключились к трансляции данной информации.
Случай 3. Ярким примером моральной паники являются события, создавшие субкультуру люберов и противодействующих им движений. К концу 1986 года в подмосковном городе Люберцы сформировалось молодежное движение, связанное с силовыми видами спорта, прежде всего с культуризмом; стало модно заниматься спортом, возникло множество самодельных залов — «качалок». По выходным дням некоторые из молодых люберчан ездили в Москву и, помимо прочего, вступали там в конфликты с московской молодежью. При этом о какой-либо субкультурности движения говорить не приходилось, это была скорее солидарность, основанная на общем месте проживания и интересе к спорту. Ситуация изменилась в начале 1987 года после двух публикаций в популярных еженедельниках «Собеседник» и «Огонек» [610]. В этих публикациях деятельность люберецких уличных сообществ обрисовывалась именно как субкультура — с названием, дресс-кодом, идеологией и
