И, наклонив голову чуть-чуть набок, как это делают японцы, когда они с чем-нибудь не согласны, он заметил:
— У вас слишком упрощенное представление о японской женщине. Мы не делаем ничего такого, что было бы ей неприятно. Наоборот, все девушки приходят к нам с большим удовольствием.
— Ну хорошо, допустим, что я упрощенно понимаю психику японской девушки. Но почему вы свои публичные дома назвали чайными домиками, а девушек — гейшами? Кого вы пытаетесь обмануть?
— О, вы должны меня понять, — задыхаясь и уже привстав, ответил Мацумура. — Так хотят называть себя сами девушки. Я не могу им запретить. Теперь такое демократическое время! Я не могу выступать против демократии.
Лейтенант Бредли не выдержал и засмеялся.
— Вот что, — сказал американец, — теперь объяснимся по-деловому. Вот, допустим, кто-то захочет выкупить у вас девушку. Сколько нужно вам уплатить?
И здесь в Мацумура-сан проснулся делец. Он вынул из письменного стола какую-то тетрадь и спросил, о какой именно девушке идет речь.
— Конечно, о лучшей.
— Надо будет уплатить нам десять тысяч иен, — ответил Мацумура.
— Стало быть, теперь в Японии девушка ценится в десять тысяч иен?
— О нет! — вскочил он. — Гораздо дешевле. Но наша девушка — это очень дорогая девушка, потому что в ней заложен талант: она умеет петь, танцевать и веселить других.
Американский лейтенант заметил:
— Я думаю, что у Мацумура-сан тоже слишком упрощенное представление о японской женщине.
Мацумура улыбнулся и ответил:
— Я изучаю психологию японской женщины уже свыше тридцати лет.
— Это не мешает вам утверждать, что ваши публичные дома — рай земной для девушек? Скажите, какая такса за их приглашение к столу?
Мацумура ответил:
— У нас есть тариф, утвержденный главной полицией, — десять иен в час.
— Куда идут эти деньги? — спросил я.
— Мы должны четыре иены из этих десяти вносить как государственный налог. Две иены получает гейша и четыре иены ее хозяин.
— Стало быть, в этом большом концерне купли и продажи женщин довольно большое участие принимает и японский совет министров, который за каждый час труда гейши получает четыре иены?
— Да, мы вносим большие суммы налога, которые складываются из этих четырех иен.
— Могу ли я из этого заключить, что государственный бюджет весьма заинтересован в том, чтобы в Японии процветали так называемые чайные домики?
— Конечно, мы приносим большой доход государству, — с гордостью ответил Мацумура.
Мне вспомнилось, что в Токио, где так мало жилья и где я так много слышал о трудностях доставки леса или кирпича для новых домов, прежде всего полностью возродили и привели в порядок Иосивара — гигантский район публичных домов, ночных кабаре и так называемых чайных домиков. Чай там, конечно, не подается…
Гейша в прошлом действительно была девушкой хорошо воспитанной, умеющей играть, петь и танцевать. Ее приглашали на банкеты, на дипломатические приемы, на международные встречи, даже на деловые диспуты, где она следила за тем, чтобы люди спорили, не переступая установленной грани приличия.
Но теперь в Японии уже нет таких гейш. Почти все они превратились в проституток, сама жизнь бросила их туда, в Иосивара.
И они живут там, как в страшной тюрьме: они не могут покинуть этот дом ни на одну минуту, их можно только купить или выкупить, как это сделал американский журналист, который выкупил девушку из такого дома за шесть тысяч иен. И нигде так не процветают нравы феодальной Японии, как в этих так называемых домах для гейш.
Итак, мы узнали страшную новость, поразившую не только нас, но даже и американских лейтенантов: государственный бюджет Японии получает за каждый час пребывания гейши с гостями четыре иены дохода. Очевидно, кое-что перепадает и полиции сверх этих четырех иен. Во всяком случае, есть какая-то доля истины в том, что мне сказали девушки из Осака: борьбу с публичными домами, да и вообще с проституцией надо начинать с министров и полиции: там заложены корни этой язвы, покрывающей Японию вот уже восемь веков.
28 октябряМы идем по узким полуосвещенным улицам Киото. Из открытых окон или сдвинутых «сьодзи» доносится печальный напев какой-то старинной песни без слов. Лейтенант Бредли освещает путь фонарем. Мы бродим по городу без цели, то заглядываем в крохотные лавчонки, где хозяин уже спит на циновке, завернувшись в кимоно, а хозяйка ждет у входа покупателей; то задерживаемся у скверика, где на мягкой траве «живут» бездомные семьи. Американец торгуется с рикшей и потом взбирается на мягкую подушку коляски, крикнув рикше: «О’кей!» Из широких ворот буддийского храма выходит праздничная процессия. Впереди несут маленького будду, украшенного лентами, венками, яркими полевыми цветами. За ним движутся юноши и девушки в масках, в старинных одеяниях, — они танцуют на улице вокруг носилок с буддой, задрапированных парчой. Сзади, приплясывая, идут дети.
Тысячи людей на вечерних улицах Киото, склонив головы, провожают праздничную процессию.
У входа в кинотеатр — пестрая японская толпа. Длинная очередь тянется вдоль переулка и теряется где-то в вечерней мгле: идет новый американский фильм: «Человек, убивающий на рассвете».
Мы выходим к парку, где нас ждут «джипы». Нас просят не заходить в парк — в сущности, после десяти часов вечера это «интимные аллеи» для любовных встреч американских солдат.
Возвращаемся в гостиницу в полном безмолвии. Лейтенант Бредли уже не приглашает нас в бар. Он только спрашивает:
— Скажите, что бы вы хотели еще посмотреть, мы вам все покажем. Пусть вас не смущает запрет. Я хотел бы, чтобы вы забыли наши недоразумения в Нагасаки.
Лейтенант Скуби уже не отчеканивает, как всегда: «Господа, вы не можете там идти». Нет, он предлагает свои услуги. Может быть, нас заинтересует город Кобэ? Или дом какого-нибудь труженика-японца? На крыше гостиницы, в американском баре, за кружкой пива он признается, что хочет покинуть Японию. Да, да, он, лейтенант Скуби, предпочитает жить в своем родном Питсбурге. Во время войны он был летчиком. Потом его перевели в Джиту, так как он знает русский язык. Но отец Скуби, который живет в Питсбурге, еще не знает, что его сын — офицер Джиту. Скуби хочет вернуться домой с сознанием выполненного долга перед американским народом. Но теперь в Японии он живет как автомат. Он не задумывался над тем, что происходит в Токио или Киото, Осака или Нагасаки. Он почти не интересовался жизнью японского народа. Только во время этой поездки он впервые ощутил, что та Япония, против которой он боролся, еще живет, и он, лейтенант Скуби, помогает ей вновь укрепиться. Он маленький человек, но не может не понимать, что когда-нибудь и его упрекнет в этом американский народ.
— За соседним столиком прислушиваются, — замечает лейтенант Бредли.
— Пусть. Они могут только выслать меня в Америку. Я им поклонюсь за это и от радости буду три дня пить виски в моем Питсбурге.
— Ну хорошо. Какой бы вы хотели видеть Японию? — спрашиваем мы у лейтенанта Бредли.
Этот молодой американец — сын мастера, да и сам он после колледжа почти год был токарем на заводе вблизи Нью-Йорка. Потом учился в военной школе, но на фронте не был — два месяца назад он приехал в Японию. «Очевидно, надолго», — замечает Бредли. У него уже появились свои привычки: он курит только сигары «Антоний и Клеопатра» и пьет только холодное пиво. Он не любит виски и с презрением отзывается о «кока-кола». Он доволен, что бой-сан, обслуживающий его, все это хорошо изучил. Ему не нравится здесь, в Японии. Он не может разобраться во всем, что здесь происходит. Вернее, он еще не задумывался над этим. Какой бы он хотел видеть Японию? Право, он, лейтенант Бредли, еще слишком мало ее знает. Впрочем, кое-что он узнал во время поездки с нами.
29 октябряВ саду, у маленького озера, был накрыт стол — американское виски, печенье, сухой жареный картофель, неизменная «кока-кола» и американское пиво. Подполковник Кларк предложил тост «за дружбу с Россией». Он подчеркнул, что простой американец хочет вечной дружбы с СССР.
— Я предлагаю этот тост, — сказал он, — не из дипломатической вежливости. Нет. Я солдат и говорю то, что чувствую. Те американцы, которые выступают против дружбы с Россией, по-моему, являются врагами не России, а Америки. Итак, за дружбу с Россией! — заключил он.
Американцы проводили нас на вокзал. Там мы прощаемся с лейтенантом Бредли. Он остается в Киото. С нами едет только лейтенант Скуби.
— Видите, как хорошо к вам относятся, — усмехнувшись, заметил Бредли, — теперь вас сопровождает всего один американский офицер.
— Конечно, конечно! — отвечаем мы в тон ему. — Но, может быть, вы в чем-нибудь провинились? Предоставили нам слишком широкую свободу?
