интеллигенции — писатель должен был быть из народа (тогда он становился интеллигентом через некоторое время) или сразу зарождался в семье служащего, поблёскивал очёчками, и тоже был за народ, страдал за него, мучился, что-то выдавливал по капле, и если напился, то по-прежнему страдая о русской душе.
Но Толстой был не таков — он любил женщин и красивые вещи, много и вкусно жрал и, нажравшись, если от чего и страдал, то от похмелья. Он нарушал конвенцию об облике писателя. Нет, часто писатели делали всё то же самое тайком — но Толстой делал это открыто. За это нарушение конвенции его многие и ненавидели — куда больше, чем за верноподданническую книгу «Хлеб» и какие-нибудь подписи.
Это была нескромность, но нескромность не по отношению к ВКП(б), членом которой он никогда не был, не по отношению к номенклатуре, а именно по отношению к образу писателя в глазах просвещённого читателя.
Между тем он вколотил в здание современной литературы несколько таких гвоздей, которые не заметить невозможно.
Кто у нас первый писатель-фантаст? Ну, начнут мяться историки — вон Зайцев. Нет, позвольте, Одоевский… Да хуй вам. Первый советский (а прежде не было) фантаст — Алексей Толстой. Не верьте, так спросите людей. Остальные фантасты того времени ещё не взяли билетов в Гамбург.
Спросят — кто у нас родоначальник авантюрного романа? Нет, впрочем, спросят лучше, кто родоначальник советского исторического романа — и окажется опять, что не Тынянов никакой, а Алексей Толстой со своим «Петром Первым» перепахал читателей того времени, да и в кино пролез.
Да кто ж написал первую сагу — обратно, Толстой. И как не сунешь нос в какого-нибудь Аксёнова, всё там следы «Хождения по мукам».
И если кому надоело — так хрясь! Цепляется он штанами за «Золотой ключик» Тут уж извини-подвинься. Никакой Айболит, вытащенный из Лофтинга Чуковским, никакой Волшебник из Изумрудного города имени Баума, поменявший американское гражданство на серпастомолоткастый паспорт в сравнение не идут.
Буратино — на все времена.
Есть, что ли миномёт «Незнайка», танк «Матроскин»? А тяжёлая огнеметная система ТОС-1 "Буратино определённо есть.
Извините, если кого обидел.
04 октября 2006
Надо сказать, что я прочитал сценарии Германа. Среди разных историй, что рассказывает Герман в интервью-послесловии, есть и известная — про то, как Симонов идёт ходатайствовать за него перед министром — чтобы Герману дали снять фильм по «Чёрной Стреле» Стивенсона. Симонов, отдуваясь, выходит от министра и говорит: «Всё хорошо, договорились. Снимай свой «Таинственный остров».
Чем-то это напоминает старый фантастический рассказ о том, как люди летят со своей планеты на приём к правительству, чтобы переименовать свою планету, что носит неблагозвучное название «Врежу-в-Харю».
Миссия вроде бы удачна, но бюрократическая машина в результате переименовывает их родину в планету «Унылая харя».
С фантастикой у Германа отношения сложные. И, понятно, что эту книгу многие будут покупать ровно для того, чтобы узнать, что там, собственно, в экранизации "Трудно быть богом". Потому что до премьеры любители Стругацких, особенно сумасшедшие шестидесятники, могут не дожить, а тут ну-те "Что сказал табачник"? Что? Что? Куда сказал табачник, зачем сказал табачник? А табачник — что начальник транспортного цеха, если говорить в терминах языка советского времени.
Причём если каких-нибудь бездумных "Чародеев" критиковали с одной стороны, то стругацкофилы будут мочить фильм Германа с другой. Этот роман Стругацких давно стал паролем для любителей советской фантастики — а у Германа всё по-другому. Изменений мало — валяется в грязи убитый дон Пампа, забыты ируканские ковры и Румата остался на далёкой планете. Дело не в этом — в сценарии смещены все этические и эстетические акценты. По существу он противоположен роману Стругацких, но больше он противоположен тому месту «Трудно быть богом», что рома занимал в головах советской интеллигенции.
Причём удивительный текст «Печальная и поучительная история Дика Шелтона, баронета, так и не ставшего рыцарем» (та самая несостоявшаяся экранизация Стивенсона) имеет особую связь с приключениями космического прогрессора Руматы. Не мечами и латами, а вкусом философской притчи.
А вкус притчи всегда горек, он пахнет сырым дымом пожарища. Радости в том вкусе мало.
В общем, фильм про прогрессора никто не полюбит, кроме кучки отщепенцев. Один из них — я.
Извините, если кого обидел.
05 октября 2006
Пересмотрел герасимовский фильм "Журналист" и вспомнил, как глядел его когда-то, и думал, поставлены ли все французские сцены на Мосфильме, или сняты во Франции — неизвестно, что было сложнее в тогдашней системе координат.
При этом вспомнил о Юлиане Семёнове и решил, что он всё-таки журналист.
Это журналист такого особого толка, для которого литература — надстройка над журналистским базисом.
При этом биография Семёнова, что называется, показательна — сидел на коленях у Сталина (правда, судьба семей, у которых Сталин потрогал детей, была обычно незавидна). Ну там золотая молодёжь, отец в советской оккупационной зоне вызвал сына, студент-восточник, все дела.
Потом отца сажают на несколько лет, и вот Юлиан, тогда ещё не Семёнов, женится на падчерице Сергея Михалкова.
Мне кажется, что мезальянсом этот брак всё-таки не был.
А впрочем, пойду-ка я посплю.
Извините, если кого обидел.
06 октября 2006
история про Юлиана Семёнова
Я хотел рассказать человечеству о феномене Юлиана Семёнова, но вместо этого пошёл в баню вместе с математиком Пусиком и профессором Гамулиным. Натурально потом Пусик просил меня научить его курить сигары (done) и отгрузил его вместе с пришедшим на огонёк Х. в казино "Алмаз". Пусть потешатся перед концом игрового века.
В результате, человечество осталось в неведении насчёт Юлиана Семёнова, но это ладно. Понятно, как я отношусь к человечеству.
Больше всего меня раздражают люди, что мне сегодня не позвонили. Специально для них, этих людей, я процитирую двух классиков: "Пушкин был не то что ленив, а склонен к мечтательному созерцанию. Тургенев же, хлопотун ужасный, вечно одержим жаждой деятельности. Пушкин этим частенько злоупотреблял. Бывало, лежит на диване, входит Тургенев. Пушкин ему: "Иван Сергеевич, не мв службу, а в дружбу — за пивом не сбегаешь?" И тут же спокойно засыпает обратно. Знает: не было случая, чтоб Тургенев вернулся. То забежит куда-нибудь петицию подписать, то на гражданскую панихиду. А то испугается чего-нибудь и уедет в Баден-Баден.
Без пива же Пушкин остаться не боялся. Слава богу, крепостные были. Было, кого послать".
Так-то.
Извините, если кого обидел.
07 октября
