— У вас есть фотографии ваших дочерей, хочется взглянуть, какими они были. На вас похожи?
Она быстро подводит черту под нашим разговором:
— Они забрали все свои фотографии, даже детские. Все забрали свое. Ни вещички, ни фотографии не оставили.
О чем можно говорить с матерью, которая «отрезала» от себя родных дочерей?
Она провожает меня до двери. Со двора вбегает мальчишка лет десяти.
— Он сын Ко…
— Мой сын, мой последний сын, — так же резко обрывает она мою мысль.
Я уезжала, глядя на седую женщину, рядом с которой стоял худенький черноглазый мальчонка. Как странно смотрелись они, грузная пожилая женщина и этот юркий мальчишка. Неужели и вправду ее сын?
Она смотрела вслед моей отъезжающей машине, словно хотела удостовериться, что я уезжаю и больше не вернусь.
Я не смогла забыть ее. Ее странный взгляд, от которого становилось как-то неуютно. Глаза, из которых даже слезинки не упало, когда ей говорили о ее убитых дочерях. Чемоданы в комнате — значит, она спешила уехать. От чего и куда она бежит?
На следующий день я получаю удивительную информацию: Хеда Хаджиева, мать двух сестер, должна уехать в Баку, где получит завещание — обещанный гонорар за поход дочерей в Москву.
Айман после всего
Хеда Хаджиева должна получить за своих дочерей несколько десятков тысяч долларов.
Мало того, я узнаю, что сестры Хаджиевы были не совсем здоровы, что одна из них была неизлечимо больна туберкулезом. Вы понимаете? Она все равно должна была умереть. Ей не было большой разницы, КАК и ГДЕ умереть.
Но и это не все. Мои источники сообщают мне о том, что мать знала, КУДА едут ее дочери.
Мне не хочется в это верить. Как мать может разрешить своему ребенку идти на гибель? Нет, этого не может быть. Просто потому, что не должно быть.
Но… Потухшие глаза, руки, теребящие платок в руках, чемоданы, черт бы их побрал, которые стояли по всему дому!
Я еду к ней во второй раз. Стучусь. На этот раз, едва только увидев меня на пороге, она раздраженно восклицает:
— Что вам нужно от меня?
Нервничает, боже, как же она нервничает!
— Хеда, я привезла вам доказательства того, что ваши дочери там были. Посмотрите, они ли это?
Она секунду смотрит мне в глаза, смотрит зло, не понимая, что же мне нужно от нее.
— Проходите.
Я растерянно оглядываюсь по сторонам. В это невозможно поверить! В доме уже нет мебели, даже половика на полу; только старый диванчик, рядом с которым все те же упаковки лекарств.
Из дома были вывезены ВСЕ вещи, хотя прошло не больше трех дней!
Замечаю валокордин: значит, она все же не так спокойна, какой пытается казаться. Ее сердце не находит покоя. Материнское сердце, которое никогда не обманешь.
Мы садимся на диван.
— Хеда, да вы, что ли, ремонт затеяли — никаких вещей, — как бы невзначай говорю я.
— Уборку затеяла, давно пора было, — также невинно отвечает она. «Хороша уборка, все чемоданы и мебель незаметно вымели», — усмехаюсь я про себя. И резко перехожу к сути:
— Хеда, чем была больна ваша дочь? — в лоб спрашиваю я. — Чем она таким болела, что ее нельзя было вылечить?
— Откуда вы знаете? — вырывается у нее.
Хеда рассказывает, что Айман (старшая) «болела на голову». Мучилась сильными болями, делала рентгеновские снимки. Но что это было, она, конечно, не знает.
Ничего не знает. Не интересовалась. Не спрашивала. Мать — у дочери. Хорошо, Хеда…
Я достаю папку с документами. В ней — ксерокопии паспортов, изъятых у убитых. Фото: трупы ВСЕХ убитых террористов. И — отчетливые дыры от пуль, коими прошиты лица — и Коку, и Айман.
Видели бы вы ее руки! Как задрожали они, как брызнули слезы из ее глаз. Как стала она закрывать рукой рот, чтобы не были слышны ее рыдания и протяжный вой.
Вот они, ее девочки, такие беззащитные, с полуоткрытыми ртами, с изуродованными пулями лицами. И Айман, и Коку.
— Газ, да? — спрашивает она меня, указывая на открытые рты. — А тела их вернут, чтобы похоронить? А почему они их убили? Зачем убили? Всех-убили?
Все она знает, и про газ, и про расстрелянных дочерей. И про то, где они были. И куда собирались.
Вот она, прорывающаяся плотина. Сжатой в кулак боли. Отчаяния. Страха.
— Кто их предал, Хеда? — тихо спрашиваю я.
Она закрывает лицо руками.
— Расскажите, какие они были. Ну, там, в другой жизни, до этого.
Она начинает говорить. Про Айман, нелюдимую и замкнутую, которая до 28 лет сидела дома, выходя только на работу в швейное ателье. Про то, как они жили в Ростовской области, как держали баранов, как переехали сюда, в родную Чечню, где им дали этот дом — «поближе к городу». Но и здесь продолжали трудиться не покладая рук, потому что они — рабочая семья.
Ни Коку, ни Айман не могли выйти замуж. Но «девочки они были хорошие, мать во всем слушались (вот, значит, как!), по хозяйству помогали».
Маленькое отступление: и Коку, и Айман за двор особо носу не показывали еще и потому, что… не совсем здоровы были. В местной больнице мне сказали, что о них все расскажет невропатолог, «они по его части». В больнице их все знали. И когда я спросила про них, то нарвалась на грубые слова — «истерички проклятые».
У Айман дела были совсем худы. После «Норд-Оста» из астраханской психлечебницы пришел запрос, не их ли пациентка числится в списках «террористов».
Она. Та самая, которую мучили сильные головные боли и беспричинные истерики.
А у Коку были проблемы с легкими. Вот и сидели они обе дома, с матерью, потому что их никто не брал замуж. В 28 лет в Чечне не вышла замуж — значит, записывайся в старые девы.
Несчастные женщины. Не совсем здоровые. С бесперспективной личной жизнью. Что ждало их?
И вот их находят люди из джамаата. Им говорят, что они — высочайшее творение Аллаха на земле, их берут в жены. Коку — парень из дагестанского джамаата, Айман — из грозненского. Они теперь не одни, они часть общины, где все друг другу братья и сестры. Их любят. Уважают. Признают.
Реальность — разбитая, неприкрашенная, с сильными головными болями, отсутствием мужа и детей, простого женского счастья — обретает смысл.
Она наполняется Сунной и Кораном, молитвами и уверенностью в каком-то особом предназначении на земле.
Осенью 2002 года психически нездоровая Айман и мучающаяся легкими Коку узнают об этом предназначении.
Они должны остановить войну. Войну на родной земле, которая выпила все соки, которая замучила, умыла кровью каждого.
Тут надо немного оговориться. Согласие участвовать в этой спецоперации сестры дали по разным причинам.
Коку была вполне вменяема, вполне нормально выглядела, она, в конце концов, недавно вышла замуж. Она согласилась на этот рискованный поход из-за денег. Она обсуждала это и с мужем, и с матерью. В конце концов, деньги были весьма немалые, и это был единственный шанс устроить жизнь по-другому. Уехать в Турцию или Азербайджан, купить там жилье, отложить какую-то сумму и жить себе тихонечко в свое удовольствие.
У Айман все было по-другому. Во-первых, ее уговорила мать. Во-вторых, она была нездорова. Ей, как женщине неуравновешенной, нужны были враги — те, кто виноват во всех бедах и кто должен понести наказание за это. Это вам объяснит любой психиатр.
Ей нужны были и друзья — для внутренней самозащиты. Айман очень важно было чувствовать себя КЕМ-ТО. Быть среди единомышленников, союзников, у которых есть общая цель, идея. Не забудем, что ваххабиты в Чечне ведут подпольный образ жизни. Они все — часть единого целого. И знание того, что они не одни, помогает им выжить в этом сложном мире человеческих взаимоотношений.
Ей важно было знать, что они — несчастные — будут счастливы в другом мире. А те, кто жирует и празднует здесь, — будет проклят там, так говорил ей учитель. А лучше, если он и здесь пострадает. Также, как она…
Вы понимаете? Айман нужно было куда-то излить свою агрессию. Кому-то отомстить за свою серую жизнь. Именно о ней будут вспоминать заложники как о самой агрессивной и злой женщине, впадающей в истерику при виде… нежного и трогательного отношения мужей-заложников к своим женам-заложницам.
Ее агрессия не объясняется одним лишь сумасшествием. Я не могла в это поверить, когда узнала. И не могу проверить и сегодня. Это знает только Хеда Хаджиева и патологоанатомы.
И Коку, и Айман были… беременны. И поэтому Айман просто сходила с ума там, в зале ДК, зная, что эти — выйдут, а она, и муж ее, и ребенок — обречены. Все только начиналось и уже должно было погибнуть!
Как больно, как страшно было им в последние часы перед штурмом, когда уже почти все понимали, что надежды нет.
Как жестоко обошлись с ними — и с Коку, и с Айман! Их взяли в жены, сделали им детей — и отправили на «Норд-Ост».
