Ну а если ты не можешь, если ты ко всему этому чувствителен в той же степени, что и я, то ты, сука, не будешь церемониться и не захочешь терпеть такую хуйню ни минуты. Ты скоренько разменяешь тёщину трёхкомнатную квартиру на две однокомнатные, и в одной из них оставишь тёщу, а в другой сам поселишься с женой. А вот я так не могу, потому что, во-первых, это не моя квартира, а во-вторых, я, конечно, говно, но всё же не такой урод как ты. У меня было два приятеля из местечковых евреев, которые, женившись в Москве, скоренько подали на развод и одновременно на размен. Я с ними после этого порвал. С бандитами не дружу. Я не бандит, и людей не обираю, в отличие от них и от тебя. Не обираю даже пресловутую «тёщу», изъёбанную в усмерть придуманными тобой анекдотами.
И ещё: если ты в состоянии купить для себя и своей жены квартиру или дом на моей бывшей родине, не отбирая жилплощадь у своей тёщи, значит ты, сука, либо вор, либо бандит. Потому что честно заработать на собственный дом на моей бывшей родине невозможно. На него можно честно заработать только в Америке. Вот в неё я и уехал, подальше от всех вас с вашими злоебучими порядками, жизнью в тёщином доме, жизнью под родительскую указку и неразрешимым квартирным вопросом.
Я уехал в Америку за собственным, честно заработанным домом. За достойной, независимой жизнью. За правом играть на фортепиано только то, что я слышу внутри себя, и класть открывашку для консервов в известный мне ящик, так чтобы потом находить её, не глядя. За правом не жить в детях и выслушивать нотации и нравоучения только тогда, когда либо я у родителей в гостях, либо они у меня. За правом мыслить и поступать так, как я считаю нужным, и проживать вместе только с тем, с кем действительно хочу жить, а не вынужден жить по суровой необходимости. И если я живу хоть на миллиметр по-иному, то от унизительности и вынужденности ситуации мой мозг отказывается мне служить, и я тогда уже не могу быть ни писателем, ни философом, ни программистом, ни просто живым и жизнерадостным человеком. Любить в таком состоянии я тоже никого не могу, потому что мне в таком состоянии хочется всех нахуй поубивать.
Вот такое я говно, и ты, сука, ничего с этим сделать не можешь. И я тоже не могу. Потому что я ненавижу ёбаный совок не только на улице, не только в метро, в магазине, на работе, в ментовке, на таможне. Я ненавижу его и дома, в семейных отношениях. И тебя, сука, я тоже ненавижу, потому что ты этого всего не понимаешь и не поймёшь до самой смерти. Потому что ты — урод, ты — выведенный злоебучими коммунистами мутант. Ты — пожизненное уёбище, которому неведомы нормальные человеческие чувства. Ты привык коноёбиться и уродоваться всю жизнь, корчиться как Лазо в паровозной топке, крутиться как шкурка на хую, и тебя возмущает, когда кто-то другой не желает уродоваться под стать тебе. Ну и пошёл ты за это нахуй, опездол! Или, если хочешь, оставайся и читай следующую главу, но только не вздумай выёбываться. В своих мемуарах будешь выёбываться как хочешь, а в моих мемуарах имею право выёбываться только я сам. Так было в этой главе, и точно так же будет и в следующей.
О читатель, милый мой читатель! Если ты думаешь об эмиграции только как о способе улучшить свою жизнь в плане материального комфорта, и тебя не толкает из страны, где ты живёшь, невыносимая тяжесть бытия, униженное положение, безвыходность жизненной ситуации, просто идиотские порядки, не дающие тебе ни работать на работе, ни отдыхать дома, ни нормально общаться с людьми, которые словно с ума посходили после известных перемен в стране, — не уезжай никуда, сиди дома! Если ты один хочешь уехать, а твоя семья против, и ты дорожишь своей семьёй — не уезжай никуда, потому что ты можешь её быстро потерять. Если ты уезжаешь потому что хочешь жить хорошо, а не потому что не в силах больше жить так как ты живёшь, не уезжай никуда. Только хуже себе наделаешь.
Я уехал, потому что мне не оставили выбора. Я не принял новой России. Я не нашёл себя в изменившейся стране. Я также оказался не в силах выполнять условия моего брачного контракта — жить у тёщи в качестве квартиранта без права двигать мебель и лазать по антресолям без позволения, но с доступом к телу её дочери. Я отчётливо сознавал, что ни страна, ни тёща, ни жена в скором времени не изменятся. Мне предстояла долгая жизнь на коленях, без единой отдушины. Наукой я заниматься бросил, уйдя в коммерческое программирование, потому что надо было зарабатывать на жизнь. Писателем я в ту пору еще не был — я ещё только искал себя. А искать себя, ползая по жизни на четырёх костях, очень неудобно. Алкоголя мой организм не принимал, наркотики были ещё не в моде. Так что оттяга в моей жизни не было ровным счётом никакого. Тоска дичайшая, неотступная, ничем не смываемая. Рехнуться можно.
Я уже подробно писал об этом в "Поездке в Мексику" и не хочу, ненавижу повторяться, но чорт возьми! Если бы только из отведённой мне для проживания комнаты я бы мог выкинуть нахуй проклятую полированную стенку, набитую безвкусным магазинным хрусталём и фарфором, огромным количеством душных пыльных тканей — отрезов, скатертей, полотенец, простыней, которые не изоспать, не истереть, не износить за пять жизней… Если бы я мог выкинуть омерзительные советские книги из книжного шкафа. Если бы я мог выкинуть весь дух и уклад не моей жизни из этой комнаты, вышвырнуть на помойку всё это советское говно и поставить в этой комнате свою любимую музыкальную аппаратуру — Роландовские клавиши, магнитофоны, усилители и синтезаторы на рэкмаунте, водрузить огромные, тяжело бухающие колонки, а также разбросать по углам комнаты самую шикарную вещь — картонные ящики от всей этой роскоши с фирменными названиями. Если бы я мог создать свой маленький заповедник музыканта-песенника семидесятых годов, в котором можно было бы "подняться над уровнем обыденного сознания"! Если бы я мог ночами делать на этой аппаратуре римейк своих песенных альбомов, записанных много лет назад под убогое сопровождение, и писать новые песни… Если бы! Тогда не было бы интернет-писателя эмигранта Шлёнского, а был бы московский поэт и композитор Шлёнский — другой человек с другой судьбой. Увы! Человек находит себя не там, где ему хотелось бы быть, а там, где ему позволено быть, там куда толкает его жизнь, не буду говорить в какую именно часть тела. Я занял своё место там, где мне позволила судьба, а то место, которое я не занял, занял Тимур Шаов. Слушайте Тимура. Я с ним не знаком, но мы из одной команды.
Песни Тимура слышали многие, а три большие 520-метровые кассеты с моими песенными альбомами, плоды моих многомесячных трудов, канули в лету. В чужой обстановке, под сенью чужих давящих эмоций, я так и не дал трудам своей молодости вторую жизнь. Да и новые песни я тоже перестал сочинять. Наташе было наплевать на стихи и песни. Ей было также наплевать на мои поиски себя, потому что и она тоже отчаянно искала себя, не понимая, что сидя под заботливым крылышком еврейской матери-наседки, найти себя невозможно. Наташа не хотела в Америку. Она хотела признания в науке. Она хотела ребёнка, но за семь лет он у нас так и не завёлся. Есть такие самцы, которые в неволе не поют и не размножаются. Наверное, я принадлежу к их числу.
Моя бывшая жена ненавидела ящики от аппаратуры и требовала от меня выкинуть их как можно скорее, чтобы они не захламляли комнату. К музыке она относилась совершенно равнодушно, песен моих за семь лет совместной жизни ни разу не слушала и никогда ими не интересовалась. Более того, она заявила, что не позволит мне устроить из своей квартиры мою творческую студию и предложила мне снимать под студию квартиру за свои деньги. В ответ я заявил, что если я сниму себе квартиру под студию, то и жить я буду в ней же. То есть, я перевезу в свою квартиру-студию все свои вещи, и разумеется перестану вносить свою довольно весомую лепту в домашний бюжет, поскольку поменяю место жительства. Более того, я сообщил жене, что мою студию будут посещать без ограничения все приятные мне люди, а не только те, против визитов которых не возражает тёща. Среди этих приятных мне людей, вероятно, найдётся множество симпатичных женщин, желающих разделить со мной постель, и поэтому законной супруге придётся постоянно выдерживать нелёгкую конкуренцию в борьбе за право со мной спать. Никаких поблажек не будет, запись в койку будет производиться в порядке общей очереди.
Разумеется, и Наташино предложение насчет студии, и моя отповедь на это предложение не улучшили между нами отношений. Более того, с этого момента у меня вырос на любимую супругу большой и очень ядовитый зуб. Не секрет, что многие люди необычайно злопамятны. Ваш покорный слуга без сомнения относится к их числу. Поэтому когда у тоскливого квартиранта с доступом к телу одной из квартиросдатчиц появился шанс уехать в Америку и заиметь там со временем собственную квартиру, сомнений в необходимости воспользоваться этим шансом не возникало ни секунды. Когда тело заикнулось, что перебираться в Америку не намерено, что оно не хочет расставаться с матушкой, с любимой библиотекой, с подругами и одноклассницами, с Москвой, с мифической научной работой (на моей памяти моя бывшая супруга не сделала ни одной публикации), то ему был предъявлен ультиматум. В ультиматуме телу было прямо сказано, что в случае отказа следовать за супругом, оно будет безжалостно брошено на бывшем месте проживания, как отслужившая свой срок надувная кукла по удовлетворению мужских потребностей.
