куда-то. Тут Галкин говорит: «Понимаете, их же надо где-то держать. Представьте себе, что есть какая-то комната, где они собираются попить чай. Заходишь — там сидит 5-6 Путиных. Они там разговаривают друг с другом, что-то обсуждают — зрелище такое…» И я когда выслушал целиком это интервью, я понял, что это не метафора. То есть мы, действительно, никак не можем понять, что двойники Путина, если это воспринимать физически, это, конечно, такая крутая конспирология, а вот если воспринимать метафизически, это вполне серьезная вещь. Потому что он так долго у власти, что он внутри себя поделился. И там живет несколько человек. Как у Марка Захарова у дракона было три головы. И вот я увидел реально в течение интервью, как друг друга сменяли три Путина. И это объясняет, собственно, длинноту первой части. В общем, это сектант, причем, он даже не магистр ордена, а он такой новообращенный, поэтому он особо истово верующий. Мне всегда было интересно понять, кто ж те ксёндзы, которые охмурили нашего Козлевича и из простого питерского авторитета сделали русского аятоллу. И это интервью, оно, конечно, приоткрывает эту завесу полностью. Я думаю, каждая эпоха рано или поздно получит свое название. В Китае было время «банды четырех», когда после Мао Цзэдуна руководили его наследники. Я думаю, нашу эпоху назовут «бандой историков». Я никогда не думал, что профессия историков может быть такой опасной для общества. Но совершенно очевидно, что Путин находится под колоссальным влиянием нескольких человек, которые, во-первых, привили ему невероятный вкус к этому делу, а, во-вторых, сформатировали его мифологическое сознание. И удивительно то, что он в течение этого интервью давал много прямых заимствований, которые указывали на источники вдохновения. Ну, например, много было отсылок к Михаилу Валентиновичу Ковальчуку. То есть когда он говорит про «создание специальных людей», я впервые увидел, что Путин ссылается напрямую на эти конспирологические теории Ковальчука, то есть это значит, что это не один раз было сказано, это как бы застряло в мозгу. То есть тот к нему реально приходит, рассказывает это всё, и Путин это воспринимает. Очень много, конечно, отсылок на учебник Мединского. У меня возникает представление, что мы не совсем хорошо представляем себе график жизни Путина. Мы думаем, что он с утра до вечера сидит с Шойгу и Герасимовым и планирует военные операции. Я, кстати, думаю, что он в отличие от Зеленского реально гораздо меньше вовлечен в эти военные процессы и в большей степени отдал их на откуп военным и в основном разрешает только коллизии, которые были тогда со сдачей Херсона, когда он разрешал коллизию с Суровикиным и другими. Но он реально очень много времени проводит с этим кругом историков-сектантов, которые форматируют его сознание. То есть это был такой первый Путин. Ему важно было высказаться. На самом деле им очень трудно управлять. Вот что бы ему ни говорили… Вы думаете, что так было запланировано, что он зашел от Рюрика, от Адама и Евы? Нет, это его попытка донести то, что он считает важным, он не понимает, интересно это американцам или нет — это интересно ему, понимаете? Он этим живет сейчас. Кстати, для меня интервью было довольно важным. Я вообще бы всем рекомендовал найти время посмотреть. Это не для того, чтобы узнать что-то новое. Мы должны понимать, что с нами происходит, что нас ждет. То есть он этим живет сейчас. И он говорил в удовольствие, не для того, чтобы произвести впечатление. Ему надо было высказаться. Это первая такая голова, задурманенная на самом деле не своими, очевидно, идеями, она как бы доминирующая. Ей дано было много возможности поговорить. Очевидно, что есть очень узкий круг людей, который окормляет семью, потому что поразительное совпадение фразеологическое недавнего интервью Воронцовой и его. Мой слух-то натренированный, он все время выхватывает базовые, ключевые фразы. Например, о человекоцентричном характере русской культуры. У нее это звучало таким странным, непонятным куском и у него таким же странным куском и буквально в одних и тех же выражениях. Это означает, что, как в «Семнадцать мгновений весны» между Штирлицем и генералом: «Значит, мы кормимся из одной столовки». Значит, их окормляет одна идеологическая столовка. То есть и туда, и туда тексты пишут один люди. Д.ЕЛОВСКИЙ: Семейный подряд. Это дочка Путина — Воронцова, если кто-то не понял из наших зрителей. В.ПАСТУХОВ: А дальше появляется в середине интервью вторая голова — это голова обиженная. Я увидел новое. Это образ варвара. Он реально ассоциирует себя с варваром, а Запад с рушащимся Римом. И у него обида на этот Рим-Запад, — обида варвара, который привык жить по понятиям. И в некотором смысле он в своих примитивных родоплеменных агрессивных понятиях более наивен и более честен, если можно так сказать, в своем желании убивать, делить добычу, договариваться только с сильными. То есть весь этот потенциал примитивной родоплеменной культуры. Он при всем при том имеет эту положительную черту — он такой, откровенный, он не скрывает своей насильственной сущности. Он предполагает, что его партнеры должны ответить такой же откровенностью. А его партнеры в его представлении его постоянно кидали, потому что они все опирались на какие-то непонятные ему крючки, процедуры цивилизации, которыми они вертят, как хотят (что на самом деле правда). И поэтому он, действительно, считает что по понятиям они неправы. А самое смешное, что они, действительно, по понятиям неправы. Проблема в том, что они живут не по понятиям, а он не по понятиям жить не умеет. И он искренне хочет разрушить этот лживый мир не понятийный, потому что в его представлении этот мир насилия - он гораздо честнее и лучше. И всегда был этот момент обиды, но он никогда не был доведен до ощущения своей идентичности с каким-то Аттилой новым, который пришел и на каких-то переговорах его консулы кинули на деньги и на земли. Вот это была как бы вторая голова. И здесь понятно, что эта обида углубляется. Если его мозг сейчас полностью мифологизирован, то его душа купается в этом чувстве обиды, мести, и из этого ему уже не вырваться, а если не вырваться, то нам всем не вырваться. И, наконец, самое интересное для меня — собственно, ради этого слова все и писалось, — это реально последние 10 минут интервью. Тут он появляется настоящий. Как в «Убить дракона»: Третья голова, она самая страшная. То есть здесь появляется прежний трезвый, абсолютно
